Победитель - Андрей Волос

С некоторой натугой доведя фразу до конца, Симонов строго спросил, все ли ясно. Получив утвердительный ответ, определил зоны ответственности, офицеры разбились на пары и пошли работать.

Несмотря на относительно ранний час, солнце палило нещадно. Голубков с утра успел сбегать в пресс-центр и накачаться там какой-то бесплатной апельсиновой водой из автомата. Теперь нещадно потел, не уставая описывать ее волшебные свойства.

— Называется «фанта», — толковал он в третий раз. — Не знаю, что за «фанта» такая. Оранжевая. И вкус — прямо апельсиновый. И такая, знаешь, свежесть во рту от нее… Стаканы рядом стоят стопкой. Ты один вытащил для себя — бац! — откуда-то сверху другой падает. Стаканы тоже бесплатные… На кнопку нажал — ш-ш-ш-шу! Ну, как у нас газировка. «Фанта» называется. Ну чисто как будто апельсин съел… Ой, жарища-то, а! Скорее бы уж в Кабул, что ли!..

— Думаешь, там прохладней? — спросил Плетнев. — Иди вон на ветерке газеты посмотри…

Сам побрел к следующему киоску. Здесь с газетами все оказалось нормально. «Правда» как «Правда», ничего особенного.

— Много иностранных берут? — поинтересовался он как бы между делом.

Киоскер, чисто выбритый человек лет тридцати, одетый в синий халат с вышивкой «Союзпечать» на воротнике, странновато на него покосился, а затем моргнул, причем моргнул явно со значением — обоими глазами и медленно. Мол, ты и я — мы одной крови… Плетнев одурело покивал и двинулся дальше.

Часа через два они неспешно обошли все киоски.

— Ты пить-то не хочешь? — невзначай поинтересовался Голубков. — А то пошли в пресс-центр сгоняем! Я же говорю: там такая вода оранжевая, «фанта» называется… бесплатная!.. ну чисто апельсин!..

— Заткнись, а! — попросил Плетнев. — Уже слышать не могу. Пошли! Где твой пресс-центр?

В холле пресс-центра было душно, голоса сливались в разнородный гул, слышался смех, иностранная речь, какие-то девчонки в русских платьях и кокошниках сбились в стайку вокруг широкоплечего подтянутого человека в сером костюме, а к автоматам с хваленой «фантой» выстроились очереди. Однако возле одного из них обнаружились два знакомых лица — весельчак Зубов, прежний сослуживец Плетнева, и капитан Архипов, сослуживец нынешний. Оба держали стаканы и, судя по несколько напряженным лицам, пили из них далеко не первую порцию.

Плетнев обнялся с Зубовым.

— «Фанта»! — сказал Зубов, как только объятия распались. — Слышь, Плетнев! Ну чисто апельсин! Мы тут с Колей!..

— Вы знакомы? — спросил Плетнев у обоих.

— На КУОС[5] е вместе были, — ответил Архипов. — Возьми стакан. Товарищ, ну-ка позвольте!

Он оттеснил в сторону какого-то юношу и выдернул картонный стакан. Плетнев с изумлением увидел, как — не врал Голубков! — на его место упал другой.

— Понимаешь, — продолжал Архипов начатую прежде речь. — Смотрю я на эту сучку и понимаю, что она кого угодно вокруг пальца обведет! Швед косится на меня, ухмыляется, по-своему лопочет, она по-шведски же и отвечает! Он здоровый такой бычара, высокий, блондин… она и так на него глянет, и этак… и по всему видно — из нее уже давно сок потек!.. Никакого достоинства! Вот позволь ей только — да она прямо тут же ноги перед иностранцем раздвинет! И выболтает все что знает!.. Короче говоря, ни хера не понимаю, только отдельные слова ловлю… пока вроде ничего опасного, но чую нутром — вот сейчас, сейчас уже сговариваться начнут!..

Он с отвращением вылил в рот остатки напитка:

— Вещь!.. Чего ждешь? Ставь стакан! Товарищ, ну-ка позвольте!

И отодвинул от автомата длинноволосого и одновременно лысого человека с надписью «Make love!» на обвисшей майке.

Плетнев подставил стакан. Зубов нажал кнопку.

Ш-ш-ш-шу!

— Чую — сговорятся! И пойдут прахом все мои усилия по обеспечению безопасности!.. Ну, я ее тогда р-р-раз! — за руку! Гражданка, говорю, ну-ка пройдемте! Что?! Куда?! А вот туда! Туда-сюда, иди сюда!.. В штаб! А через пятнадцать минут ее пинком отсюда — р-р-раз! Потом еще письмо в Университет накатают, что замечена в поведении, противоречащем высокому званию советского человека… вышибут ее оттуда к едрене-фене, и поделом!.. сучка такая!..

Легонько икнув, Архипов снова шагнул к водопойному механизму. За ним и Зубов. Оба они сильно потели. Плетнев присмотрелся. Белые рубашки на их спинах и боках принимали явно оранжевый оттенок…

— Ну? — нетерпеливо спросил Голубков.

Плетнев допил, облизал губы…

— Класс! Ну просто чистой воды апельсин!..

* * *

Наконец все это кончилось. В последний день Симонов выбил премиальные комплекты — три пачки американских сигарет «мультифильтр» в пластиковых пачках и несколько упаковок диковинной финской еды: кусочки колбасы в пластике, наперстки со сливками, игрушечные жестянки с паштетом…

Сигареты Плетнев отдал Голубкову. Голубков был в восторге.

Улетали ночью.

Шел дождь. Военный аэродром «Чкаловский» туманно мерцал синими огнями, и почему-то казалось, что не самолеты с него должны взлетать, а сам он вот-вот начнет, немного кренясь, подниматься к низким тучам, молочно освещенным отблесками прожекторов…

Поеживаясь, вереницей поднялись по трапу.

С последней ступени Плетнев оглянулся.

А потом тоже нырнул в люк.

Птицы небесные

«…Нет, Парфен Дормидонтович! — трескучей пулеметной очередью отстучал Бронников. — Партком не позволит вам топтать ростки нового!..»

Он замер с поднятыми над клавиатурой руками и прислушался.

Точно!.. Звонок повторился.

Бронников поспешно вышел в коридор, включил свет в прихожей и отпер дверь.

— Здрасте, — сказал чернявый малый в кепке, рабочей тужурке, с черным чемоданчиком в руке. — Двадцать шестая квартира?

— Двадцать шестая, — подтвердил Бронников. — Там же написано.

— Не верь глазам своим, — наставил чернявый. — Распишитесь.

И протянул какую-то бумажку.

— Что это? — опасливо спросил Бронников, убирая руки за спину.

— На телефон подавали заявление? Так расписывайтесь!

— Ах, вот в чем дело! — обрадованно и недоверчиво сказал Бронников. — Неужели?..

Не прошло и получаса, как мастер ловко провел от коробки на лестничной клетке розово-желтый проводок, в котором таинственно просвечивали металлические жилки, и повесил новый черный аппарат на стену в коридоре. Тут же набрал номер, буркнул кому-то, что в двадцать шестой поставлен, выложил на столик телефонную книжку, бестрепетно принял предложенный трояк, кивнул и удалился.

Закрыв дверь, Бронников тут же подошел к телефону, поднял трубку и послушал. Гудит! Руки чесались кому-нибудь позвонить. Набрал Никитин номер… никого. Прошел на кухню, постоял у плиты, размышляя, не поставить ли чайник. Снова вернулся к аппарату. Опять послушал — гудит!

В последнее время жизнь вообще складывалась довольно симпатично. Неделю назад соседка Алевтина Петровна уехала к племянницам в Ярославль — у обеих были дети, обе работали и просили ее пожить там, чтобы приглядеть за ребятней. Надо думать, уехала надолго… Уже неделю Бронников блаженствовал, то и дело бессознательно отмечая, что он в квартире один — один! — и нет у него никаких соседей — пусть даже и таких тихих и милых, как Алевтина Петровна… Никого — хоть на голове ходи! Царь царем, сам себе хозяин!.. А тут вдобавок — бац! как с куста! — телефон!..

Он еще не успел допережить свою радость, как вздрогнул от пронзительного железного дребезга — аппарат зазвонил!

Несколько секунд Бронников смотрел на него в растерянности, потом заполошно схватился.

— Алло! Алло! Да!..

— Будьте добры Германа Алексеевича, — сказал мелодичный женский голос.

В первое мгновение он не оценил все невероятие происходящего, поэтому только обыденно удивился:

— Германа Алексеевича? Это я… я слушаю.

— Герман Алексеевич, вы к трем часам сможете приехать?

— Куда приехать? — спросил Бронников.

— В Союз писателей, — пояснила женщина. — У Василия Дмитрича к вам какие-то вопросы.

— У Василия Дмитрича? А кто это?

— Это Кувшинников, секретарь Союза, — сухо пояснила женщина. — Хорошо вам знакомый. Так приедете?

— Ах да, Кувшинников!.. К трем? — тупо переспросил Бронников. — Хорошо, да… я приеду.

— Спасибо.

— Подождите! — закричал Бронников. — А откуда у вас телефон?

— Какой телефон?

— Этот телефон, по которому звоните! Ну номер, номер! Номер у вас откуда?

— Василий Дмитрич дал, — сказала она. — До свидания.

Бронников услышал короткие гудки, постоял некоторое время с трубкой в руке, потом положил ее на аппарат и прошел в свою комнату.

Тихий дождь слезился по стеклу, было сумрачно, горела лампа, и в двойных стеклах окна отражались два Бронникова, чуть смещенные друг относительно друга.