ВОВа - Александр Круглов

— Что за вопрос? Простите, я так и хотел! — поставив на место бокал, поспешно качнулся Изюмов к портфелю. — Тут пока только повести. Роман впереди.

— Хорошо, когда у человека, тем более у мужчины, все впереди.

— Почему именно у мужчины?

— А женщина, — задорно вскинула она свой точеный крохотный носик, — не в пример мужчине, интересна не будущим, а пережитым, былым, а мужчина напротив…

— Вот как! — настороженно пригляделся Иван Григорьевич к изящной, не по возрасту мудрой колдунье. — Вы-то… Ну, сколько вам? Ну, едва за двадцать перевалило. Так что опыт, пережитое не очень обременяют-то вас?

— Так я вам и призналась, — интригующе хохотнула она. — Во всяком случае мне до вас ой как еще далеко! Этим, кстати, вы и привлекательны мне. Терпеть не могу сосунков. То ли дело самостоятельный, зрелый, мудрый мужчина.

«И его кошелек, тем более, как сейчас, набитый до отказа зелененькими», — не без лукавинки подумал Изюмов. И щедро, размашисто подписал — «С пожеланием счастья, от всей души…»

Узнав, по какому основному, главному поводу провинциальный писатель явился в Москву, очаровательная юная ведьма округлила глаза:

— Все нынче в перестройку, из партии, а вы в нее… Как бабочка на огонь.

— Почему на огонь? — поинтересовался Изюмов.

— Ой, дойдет до гражданской, вас, коммунистов, первыми потащат к столбам.

— Так уж сразу и потащат… Да и не дойдет до гражданской.

— Когда люди голодны, обозлены и снова хотят завладеть тем, что в свое время у них отняли большевики…

— Вы о частной собственности, что ли? — оборвал Иван Григорьевич заговорившего на актуальную тему доморощенного, с макияжем, с великолепными локонами и формами политика.

— Да, да, о ней. Я знаю умных, солидных людей — они горой за нее.

— И я знаю этих людей, — чуть повысил и обострил голос Иван Григорьевич, — вернее, таких людей! И это, возможно, и есть одна из главных причин, почему я завтра снова буду в КПК. Я тоже за собственность, но не в одной-единственной форме. Что касается частной собственности, то она, увы, не только панацея, бальзам, как теперь стали доказывать многие, но и яд. Как только к ней — к частной собственности — бесконтрольно, на всю катушку вернется и СССР, основной бастион социалистической практики и идей, частнособственнические инстинкты, стихия во всем грешном мире снова, как и до Октября, разбушуются еще безобразней, во всю свою мощь. Так что, красивая и милая моя, не так тут все однозначно. Как бы без прежнего противоположного начала — собственности государственной, общенародной в качестве главной — не ввергнуть в эгоистический грех и разбой не только себя, но и весь мир.

— Это лишь вам, простым смертным, так представляется, — чуть заносчиво, высокомерно вскинула она на Изюмова свои густо-синие, здесь, в полутемном подвальчике, казалось, цыганские, жгуче-черные глазки. — Экстрасенсы видят все дальше и глубже…

— Тогда и писатели тоже, — оборвал ее тем же своим тоном и он. — Больше, чем кто-либо другой, они глядят в самую основу, в отдельные кирпичики всякого общественного здания, а именно — в души людей, с которых все и начинается: от отдельного, частного недовольного писка до бунта тысяч и тысяч людей. Потому-то оценки нашего брата-писателя часто глубже, надежней оценок политиков.

— Предлагаю пари — протянула через стол розовые пальчики-иглы блондиночка, — чья проницательность изощренней и тоньше? Ваша или наша возьмет?

— Из этого я прежде всего делаю вывод, что нашу встречу вы не считаете последней?

— А почему бы и нет?

— Я лично «за», — охотно согласился Изюмов.

Болтали они покуда работал буфет — до полуночи. Потом по Воровского дошли до метро. Ехать к нему в гостиницу она отказалась. Да и он, если честно, не очень-то был на это настроен. Номер, заказанный службой цека, еще предстояло оформить. Это при нашем-то сервисе — операция порою на час. Да и надо бы выспаться после дороги. А груз предстоящего? Камнем так и висел на душе. Прощаясь, попросил позвонить. Она обещала. И вот позвонила.

— Вы не спите? — услышал он в трубке настороженно-вкрадчивый, уже запавший в душу ее голосок. — Я свободна. Могу приехать — дать вам сеанс.

— Сеанс? — не сразу врубился он в смысл предложения.

И вдруг в нем снова поднялся шутливо-серьезный, пьянивший их в ЦДЛ аромат совместной словесной игры. И, прижав телефонную трубку плотнее к уху, ко рту, дерзко бросил в ответ:

— Да ради сеанса с вами, милая Майечка, надеюсь, не единственного, а многих, я готов не спать до утра! Там, на другом конце провода, сразу притихли.

— Майя, вы где? — насторожился в испуге, в нетерпении он.

— Я слышу, слышу вас.

— Так чего же молчите? Вы обещали сеанс. Так, пожалуйста, не мучьте меня, я жду, я готов!

— Всегда готов, как пионер, — хохотнула она. — А между прочим, сеанс, — со значением протянула она по буквам, — на который надеетесь вы, надо еще заслужить.

— Я заслужу.

— Вот и заслуживайте, — проворковала она.

— Майечка, вы сами предложили. Представляете, как мне нужен сейчас, перед тем, что ждет меня завтра, ваш окрыляющий душу и тело сеанс?

— Да, сама предложила, а теперь вот вижу, что зря. Я вас просто боюсь.

— Что, что, что?

— А то! Вы что мне вчера говорили? Что вы завтра обязательно должны победить.

— Я это повторяю вам и сейчас.

— Вот и собирайтесь с мыслями, с силами. Вам сосредоточиться надо, сжаться в кулак. А валить в одну кучу женщин, дела… Согласитесь, это… Несерьезно, не по взрослому это… Не по-мужски.

— Нет, не согласен! — оборвал он ее. — И можно, и нужно! И это вовсе не значит валить все в общую кучу! Надо просто уметь… Человек должен четко себя разделять!

— Знаю я это ваше мужское, простите, мужицкое — разделять! Хотите, сама, без вас это ваше мужицкое скотство тут же определю, назову?

— А ну-ка, ну-ка, давайте, попробуйте!

— Голову, сердце, весь пламень души — все, все, что у вас кверху от пояса, вы без остатка готовы отдать и отдаете, не сомневаясь, все отдаете призванию, долгу, а теперь, в наши бурные перестроечные дни, конечно же, ей прежде всего, перестройке. А вот все, что ниже пояса — это уже лично ваше, этого вы никому — ни-ни-ни — только тем многочисленным женщинам, которые по вашему вкусу, которые вам по нутру. Что, угадала? Разве не так?

— Ну, знаете… Так сформулировать…

— Точно ведь, а? Ну, признавайтесь. Не в бровь, как говорится, а в глаз!

— М-мм… — растерялся Изюмов. — Пожалуй…

— Ведьма, — хохотнула она торжествующе в трубку, — ведьма и есть!

— Может, предречете что-то еще?

— А ведь вы боитесь, что я сейчас к вам приду?..

— Что-о? — возмутился Изюмов. — С чего вы взяли?

— Вы же знаете порядки в гостиницах? Знаете! Вот и представьте себе: я, чужая посторонняя женщина, ночью у вас. Да при необходимости, только кто пожелай… Да такой, скажу я вам, закатят скандал! Дойдет до Кремля! И на всем восстановлении вашем ставьте крест. — И, примолкнув на миг, колдунья с веселой усмешкой съехидничала: — А уж что за ночь нас двоих ожидает… Под дамокловым мечом и страха, и ваших еще незавершенных забот… Думаю, не стоит и говорить. Так что давайте лучше сделаем так. — Изюмов замер, ожидая, что предложит она. — Побеждайте на комиссии завтра, получайте свой партийный билет и возвращайтесь к себе на чудесное Черное море, под яркое солнце, на юг со щитом. И сразу приглашайте меня. Я прилечу. Особенно, — хихикнула она, — если возьмете мне туда и обратно билеты.

— И на свой кошт вас возьму, — поддакнул в жилу ей ВОВа, — и презентик будет еще от меня…

— И какой же?

— А что бы вам подошло?

— Как в любой русской сказке, у меня только три скромных сокровенных желания: это небольшой особняк, последней марки машина, желательно «Ягуар», и беличья шуба. Все остальное я приобрету как-нибудь и без вас.

Похохатывая, на том и сошлись. Она номер телефона, адрес дала. И только тут вдруг призналась:

— А вы знаете, почему я вам не звонила?

— Откуда мне знать? Я же не ведьма, как вы.

— Не могла, не хотела, пока не прочту все ваши повести и рассказы. Читала, не отрываясь, весь день и всю ночь.

— И как? — вырвалось у Ивана Григорьевича.

— Как… Если весь день и ночь, значит, неплохо. Захватывает. Я ведь не ошибаюсь, вы там, по-моему, все о себе?

— В конечном итоге почти все писатели, в основном, пишут с себя, о себе…

— У вас это выходит как-то, ну, интимно, честно, открыто. Встретимся — поговорим, — Примолкла на миг.

— Итак, до встречи на морском берегу. И удачи вам. Завтра у вас ответственный день.

* * *

Этот день надвигался. И даже случайную красоточку из Центрального дома литераторов, оказывается, занимало, что с новым днем ждет его — ВОВу, ветеран, Ивана Изюмова, и вообще, что ждет в ближайшем будущем всех коммунистов, всю Коммунистическую партию. Ивана же это не просто интересовало… с завтрашнего дня, с возвращением в партию станет его личной судьбой. Не сумеет он вместе с другими, такими же, как и он, круто и быстро многое в партии изменить, останется партия той же, что и была, с теми же, что и прежде, руководителями — обманутый ими, а теперь, напротив, одурманенный оголтелым антикоммунизмом народ возьмет, да и на самом деле, как предрекает молодая колдунья, повздернет на столбах всех партаппаратчиков-перерожденцев, а заодно иных и честных коммунистов, в том числе и Ивана Изюмова. И этого одного, казалось, уже было достаточно, чтобы внять призывам Марыськи, жены — отказаться от восстановления в партии. Тем более, что громогласно провозглашенные реорганизация партии и очищение ее рядов покуда и не просматриваются, разговоры одни. И значит, хочешь — не хочешь, а получивши завтра партийный билет, невольно снова вляпаешься в ту же компанию. Нынче ленивый лишь почем зря ее не честит. И все больше таких, которые полагают, что вообще с коммунистами, с коммунизмом напрочь покончено, цели их попраны и дело провалено.