Всемирный следопыт, 1929 № 10 - Александр Беляев

Первым моим натурщиком, за которого я наконец серьезно взялся, был лось Колька. Помещался он в загоне, влево от большого озера при входе. Колька был виден через изгородь еще с улицы и собирал толпу зевак. Меня он покорил своим нелепым видом. Начать с того, что у него не было рогов. Оказывается рога всего лишь брачное украшение лося и появляются только на время брачного периода.

Безрогий, с огромными ушами, горбоносый и губастый, Колька походил скорее на осла или на горбатую лошадь. При поимке ему повредили ногу, и он все время лежал в снегу, поглядывая на прохожих печальными глазами. Изредка он вставал, хромая подходил к решотке, щипал какие-то веники, подвешенные к ней, потом снова ложился. Иногда шел ко мне, чтобы с грустным видом ткнуть меня в пальцы горбатой губой, и тогда, каюсь, я забывал строгие правила зоопарка и гладил Кольку по бархатному носу. За усатым сторожем, входившим к нему с ведрами и кормом, Колька плелся как корова, волоча больную ногу.

Подтянутый живот, стройные длинные ноги, горб и большая безрогая носатая голова делали Кольку необычайно интересным натурщиком. Меня бесило лишь его постоянное лежание и необходимость ждать на холоде, когда ему вздумается встать.

Лисы на наблюдательном пункте.

Наконец рисунок был окончен.

— Что это за зверь? — спросили меня в издательстве.

— Как что за зверь! Лось, — ответил я.

— Лось? А где же у него рога?

Пришлось объяснить, что их нет, что они появляются позднее, что лось хорош и без них.

— Что вы! — возразили мне. — Какой же это лось без рогов, да еще на открытке! Приделайте ему рога от себя,

а то подождите, когда отрастут.

Приделывать от себя мне не хотелось, а ждать казалось безнадежным. Видя на лбу Кольки гладкое место, я не особенно верил в скорое появление рогов.

— Нет у Кольки рогов, — сказал я однажды приятелю-сторожу.

— Не растут. Все болеет, — ответил тот.

Как-то, возвращаясь со старой территории, я увидел на льду озера пару верблюдов, запряженных в сани. Позвякивая бубенцами, они торопливо трусили по кругу.

Подойдя к загону лося, я заметил, что он пуст.

«Как, — подумалось мне, — значит Колька так и не вылечился»… Мне стало грустно.

— Где же Колька? — спросил я проходившего сторожа.

— Перевели в другое помещение. Как завидит верблюдов, так и бьется.

Горе всегда сменяется радостью. В новом помещении Колька перестал быть одиноким: в парк привезли молодую лосиху, цветом похожую на белку. Долгое время они бродили врозь. А весной, проходя по зоопарку мимо знакомого загона, я увидел Кольку и его подругу, мирно возлежавших на зеленой траве. Верблюдов уже не было. По озеру как броненосцы тихо плыли гуськом пеликаны, с трудом удерживая на тонкой шее огромную голову.

II

Звери-попрошайки. — Ворон копит гривенники. — Картавый приятель. — Свирепый филин. — Предобеденное волнение. — Рыжие наблюдатели. — О пользе лисьего хвоста. — Человек не видавший лис. — Находчивая старушка. — Живые чучела. — Подражаю «туркмену». — Оклеветанные могильники. — Гриф вместо орла. — Нежная дружба.

-

Утром я вставал рано и бежал к трамваю. Вот и Кудринская площадь. Торопливо направляюсь к зоопарку. Там, вправо от входа — ряд клеток, в которых помещаются почти все нужные мне птицы и звери СССР: филины, лисы, орлы, барсуки, волки… даже полярная сова. В противоположность нашим совам она великолепно видит днем. Еще издали, заметив меня, она начинает свистеть и шипеть, забавно раскрывая клюв. Как снежный комок перекатывается она с одной стороны клетки на другую, стараясь остановить на себе мое внимание.

Звери в зоопарке получают достаточный паек, но это не мешает им попрошайничать. Попрошайничают все, даже гордые орлы. Приемы зверей мало отличаются от приемов людей. Каждый из них изобретает свой трюк. Лисы бегают вдоль клетки, становятся на задние лапы и умильно заглядывают вам в глаза, медведи делают вам «ручкой», складывая при этом сердечком губы. Ворон, каркая, скачет вдоль решотки. Как настоящий профессионал он не брезгует и… серебряными монетами. Получив гривенник, он подолгу играет с ним, а потом прячет в укромном месте.

«Так это лиса!..»

Про этого ворона рассказывают любопытную историю. Наигравшись вдоволь, он обыкновенно закапывал монеты в землю. Однажды сторож решил воспользоваться накопленными вороном деньгами. Без труда отыскав клад, он унес его. Через некоторое время, заметив, что посетители продолжают давать птице гривенники, сторож снова решил воспользоваться «сбережениями» ворона. Он тщательно обыскивал клетку, но не нашел ничего. Повторные обыски долго не давали никаких результатов, а между тем ворон продолжал принимать монеты, каждый раз пряча их неизвестно куда. Что же оказалось? Наученный горьким опытом, ворон решил прятать деньги в щель, за деревянную обшивку стены.

Мне хотелось проверить эти рассказы. Я дал ворону гривенник, но, подержав его некоторое время в клюве, он бросил монету в снег и затоптал ногами. Зато я видел, как ворон стащил перчатку с руки зазевавшегося на него мальчика и долго летал по клетке, ища укромного места. А затем уселся со своей добычей под самой крышей, не обращая внимания на плач ребенка и гневные восклицания родителей. Пришлось звать сторожа.

— Отдай, цёлт! — кричал он, гоняясь по клетке за вороном. Наконец тот бросил надоевшую ему перчатку, и все успокоилось.

Со сторожем «моего отделения» я скоро сдружился. Небольшого роста, курносый, картавый и подслеповатый, он сразу взял меня под свое покровительство. При встрече говорил: «Цёлт его знает. Сто-то холёдно», — и показывал руки в волдырях от морозных ожогов.

Он же сообщил мне, что я не один рисую зверей.

— В плёслом году плиходил один с дилектолом. Только тот знаменитый[30].

Очевидно без директора я мало что значил в его глазах.

Утром он подметал около клеток, потом исчезал и появлялся к трем часам, неся большое оцинкованное ведро, наполненное мясом. Присев на корточки, он долго ковырялся в ведре голыми руками, сортируя мясо. А потом шел из одной клетки в другую и ловко разбрасывал куски своим питомцам.

— Не боишься? — спросил я его.

— Нет, они не тлогают.

Действительна, при его появлении волки жались в глубину клетки, лисы тоже отбегали. За исключением одной. Но та была совсем ручная. Она хватала лучшие куски из рук сторожа, вертелась у его ног, ласкалась и, став на задние лапы, лезла мордой в карман за семячками. Птицы не обращали на него внимания. Они или сразу бросались на еду или, как филины, спокойно ждали наступления темноты.

«Это папагай…»

«Дело не сложное войти в клетку», — думалось мне. Но однажды, желая получше рассмотреть филинов, я перешагнул через проволоку и, нагнувшись, приблизил лицо к решотке. И вдруг филин с каким-то особым свистом устремился на меня и вонзил клюв и когти в решотку рядом с моим лицом. Я испуганно отпрянул назад. После этого случая я стал относиться с большим уважением к моему невзрачному покровителю-сторожу.

О времени его появления, вернее о наступлении трех часов, я научился узнавать по зверям. Первыми начинали волноваться орлы. Вытянув шею, расправив крылья, они громко клохтали. Волки нервно бегали по клетке. Более сильный отгонял слабого в глубь, стараясь занять место у решотки. Но занятнее всего были лисы. В глубине их клетки вертикально поставлены стволы деревьев с ободранной корой. Один из этих стволов дважды, в середине и у самой крыши, разветвляется, а в самом низу имеет выступ от отрубленного сука. Этот ствол и служил лисам своеобразным наблюдательным пунктом. Поочередно вспрыгивали они по уступам до самой крыши и там, навострив уши, с горящими глазами застывали неподвижно в ожидании появления сторожа. Иногда на стволе размещались сразу три лисицы. А в это время четвертая — ручная — лихорадочно бегала вдоль решотки, отгоняя товарок зубами. В клетке она была диктатором — храбро бросалась к сторожу, хватала лучшие куски и быстро прятала их в нору.

Лисы едят жадно, постоянно дерутся и при этом хрипло тявкают друг на друга. Насытившись, они ложатся спать, свернувшись клубочком, уткнув нос в пушистый хвост.

При появлении экскурсии я уже предугадывал коварный стереотипный вопрос руководителя.

— А как вы думаете, граждане, — растягивая слова, спрашивал он, — для чего лисе нужен такой длинный пушистый хвост?

— Заметать следы, — быстро и убежденно отвечали обыкновенно посетители.

— Попробуйте взять метлу и замести на снегу ваши следы. Что у вас выйдет? — И следует объяснение о том, что лиса пользуется во время бега хвостом как рулем на поворотах и что он служит ей одеялом во время сильных морозов, согревая самую чувствительную часть тела — нос, то-есть сохраняет ей необычайно острое обоняние, в котором она так нуждается в борьбе за существование.