Всемирный следопыт, 1929 № 10 - Александр Беляев

Один из моих друзей-художников дал мне добрый совет:

— Я всегда работал зимой, и нет лучшего средства от замерзания рук, как хороший шерстяной носок.

— Но позвольте, ведь я рисую не ногой, — робко заметил я.

— Ну, так что же, наденьте на руку носок, в отверстие вставьте карандаш или кисть. Чудесно!

Совет оказался добрым только наполовину. Пальцы были вместе и переносили холод легче. Однако мне пришлось вследствие морозов работать только сангиной и карандашом. Свисавший с руки носок упорно волочился по рисунку и пачкал начатые работы. А концы пальцев не чувствовали бумаги и не слушались.

Несколько дней я работал без перчаток, то-и-дело оттирая снегом окоченевшие руки. А потом вдруг вспомнил о трамвайных кондукторах. Как и они, я отрезал пальцы у перчаток, и дело пошло на лад. Правда, часто, когда зверь сидел в нужной мне позе, руки теряли чувствительность. Приходилось оттирать их снегом. А когда снова хватался за сангину, было уже поздно: зверь менял позу.

Работа рисовальщика вообще похожа на охоту. А зарисовка зверей напоминает мне стрельбу по движущейся цели. Приходится приспособляться. Клетки слишком малы. Звери мечутся по ним, от холода часто свертываются, засыпают. Словом, вместо спокойной работы пришлось караулить около каждой клетки, перебегать от одной к другой, ловить зверей «на лету». Приспособления мои не блистали сложностью: фанерный ящик для бумаги, складной стул и пенал. На стул я клал ящик, а сам с фанерным листом и бумагой, укрепленной на нем, бегал вдоль клетки, «охотясь» за зверем. При появлении экскурсии или значительной группы посетителей я складывал свои принадлежности и мерно вышагивал по аллее, стараясь быть похожим на служащего или сторожа зоопарка.

За сторожем Колька плелся, волоча больную ногу…

Это не всегда мне удавалось. Однажды группа детей окружила меня и, заметив пенал, лежащий на стуле, долго обсуждала вопрос о том, что я делаю.

— Рисует, — говорили одни.

— Нет, торгует пеналами, — возражали другие.

На вопросы детворы я молчал, загадочно ухмыляясь. Так и ушли ребята, не решив, кто я — рисовальщик или торговец пеналами.

Для художника зеваки самый страшный враг. Стоит ему сесть где-нибудь работать, как сзади словно грибы вырастают пять-шесть человек, упорно смотрящих ему в спину. На просьбу не мешать они обыкновенно отвечают:

— Мы не мешаем, мы только смотрим.

Практика научила меня кротко отвечать таким людям:

— Граждане, приходите через полчаса. Я кончу и покажу вам.

Ласковый тон. заставляет их уходить, но стоит ответить резко, и разгорается спор. А тогда прощай покой, а главное пропадает охота работать.

В зоопарке я делил посетителей на несколько групп. Экскурсанты, — они деловито переходят от клетки к клетке, делая записи, заметки. Мешают мало, потому что торопятся и ходят скопом. Рабочие, — те ходят семьями, стыдясь своего невежества, коверкая надписи на клетках: «Кузаур, казаур, казар», — по складам читают они и робко поглядывают на вас. Так же робко заглядывают они и на рисунок, вежливо извиняясь, стараясь не мешать. Мне кажется, они частенько принимали меня за учёного сотрудника зоопарка.

О детях я и не говорю: от них нет спасения. Разве только сделать выражение лица как у мертвого судака и с видом директора зоопарка прогуливаться вдоль клеток, пока они как саранча не пронесутся мимо. Еще опаснее казалось мне сочетание родителей с малыми детьми. Издали завидев меня, они говорили: «А вот и дядя, который рисует». Затем приближались, брали ребят на руки и становились за моей спиной.

Один раз я отделался от такого любвеобильного родителя, язвительно заметив ему, что в плату за помещение не включена стоимость наблюдения за работающим в зверинце художником. Он ушел, раздраженно бормоча: «Нельзя и посмотреть детям как рисуют». В другой раз это средство не произвело никакого впечатления. Наоборот, разъяренная мамаша долго стояла в отдалении, потрясая руками и крича мне: «Хорош художник! Боится показать свои работы».

Забыл упомянуть еще об одной категории зрителей. Это пьяницы и вредители. Пьяниц я видел всего два раза. Один из них долго стоял передо мной, убеждая меня в том, что он любит искусство. А потом стал жалеть запертых в клетке зверей. В другой раз подошла пара молодых людей в форменных технических фуражках с дамами под ручку. Остановившись рядом со мной, спугнули ястреба, которого я рисовал, и закричали:

— Улетела птица, ха-ха-ха!..

Вредителей я не встречал. Сторожа рассказывали мне, что есть люди, дающие зверям вместе с едой разного рода предметы: осколки стекол, гвозди, камни. Раз будто бы кто-то из посетителей, оставшийся неизвестным, дал слонихе французскую булку со вложенным внутрь лезвеем бритвы жиллет, и будто бы умная слониха отказалась есть такую булку.

Не знаю, правда ли это. За все время лишь дважды я видел хулиганов-зрителей. Оба раза в помещении львов. Какой-то мальчонка приспособился к загородке и харкал в рычащих на него черных пантер. Сторож выгнал его из помещения. Черные пантеры вообще противны, злы, рычат на посетителей. Я думал, что в этом крылось объяснение плевков. Но вскоре увидел другого мальчишку лет четырнадцати, который старался оплевать презрительно смотрящего на него льва.

Вредители более безобидного типа — это те, которые испытывают желание коснуться зверей, поласкать их, накормить. Говорят, что до запрещения давать зверям корм медведи летом к вечеру так обжирались, что не в состоянии были двигаться. Сказать по правде, я так свыкся за три месяца со зверями, так близко принимал их интересы к сердцу, что обрушивался на нарушителей правил зоопарка, угрожая им штрафом.

Суровые холода, наступившие сразу, необходимость ловить зверей в нужных мне позах, а главное — множество новых впечатлений — заставили меня вместо трех недель провести в зоопарке три месяца.

Сможете ли вы спокойно рисовать, если увидите перед собой клетку с надписью «барсук», а в клетке ни малейших следов ее обитателей. Не остановитесь ли вы, так же как и я, перед такой клеткой и не будете ли ждать лихорадочно появления нужного вам животного? Барсуки, как и все спящие зимой звери, в зоопарке от усиленного питания зиму проводят без сна. Но зато прячутся в нору и показываются лишь во время раздачи еды, чтобы быстро схватить кусок мяса и снова спрятаться.

Мой первый приход в зоопарк. Морозное утро. Дымящееся озеро, наполовину затянутое гладким как зеркало, льдом. Всюду снег. И вдруг на льду я вижу группу… пеликанов. Спокойно и важно, иногда останавливаясь, чтобы почистить перья, они прогуливались по гладкой поверхности льда. Начинаю искать в памяти: «Пеликаны, пеликаны. Кажется иногда зимуют в Астрахани. Нет. Это фламинго иногда залетают к берегам Каспийского моря. Тогда почему же пеликаны и почему на льду?» А пока я раздумываю, некоторые из них взлетают над озером, размахивая крыльями. При посадке они сгибают ноги в голенях, сдвигают их вместе, растопыривают пальцы и несколько метров скользят по льду на подошвах лап. Совсем как аэропланы на лыжах. Оказывается, в зоопарке пеликаны остаются на воде, пока не замерзнет все озеро, а тогда их ловят и переводят в зимнее помещение.

Колька лежит.

В этом зимнем помещении я иногда грелся. Там тепло и страшная вонь. Редкие посетители, забредшие туда, убегают, затыкая нос. За решоткой стоят группой, перебирая перья, пеликаны. Плевком выбрасывают они из-под хвоста вонючую жидкость. Между ними шныряют утки, гуси, чирки. Как будто мирно уживаются вместе. Но несколько раз я видел, как пеликан, раскрыв огромный клюв, схватывал поперек туловища утку или гуся и упорно тянул к себе. И так же неожиданно отпускал свою жертву. Та спасалась с криком. Присмотревшись, я увидел, что и гуси и утки были основательно пощипаны. «Ну, — подумал я, — сожительство не из важных. На месте уток и чирков похлопотал бы о перемене жилплощади».

Пеликан свободно проглатывает полуторакилограммового леща. Сторож говорил мне, что если его не кормить, он с голоду может проглотить и чирка. В зоопарке несколько раз так и случалось.

В клетке розовых пеликанов я обратил внимание на двух птиц, несколько напоминающих гусей, но только черного цвета. С криком носились они по бассейну в вечной погоне один за другим. Внимательно присматриваясь, я уловил их игру. Один из них хватал перо и, держа его в клюве, быстро уплывал от другого. Если тому удавалось догнать и вырвать перо, роли менялись. Начиналась новая возня, новое преследование. Игра сопровождалась громкими криками, плесканием, нырянием…

* * *

Первым моим натурщиком, за которого я наконец серьезно взялся, был лось Колька. Помещался он в загоне, влево от большого озера при входе. Колька был виден через изгородь еще с улицы и собирал толпу зевак. Меня он покорил своим нелепым видом. Начать с того, что у него не было рогов. Оказывается рога всего лишь брачное украшение лося и появляются только на время брачного периода.