Премия - Владимир Юрьевич Коновалов

глазам Сиропина чрезвычайно нравилась сейчас даже и наружность Вольфа – кустики бровей, прозрачное до зеленых жилок лицо со впалыми щеками, перепутанная рыхло-мягкая губка волос – урод уродом.

Сиропин вслух восхитился, с какой быстротой и точностью место вокруг болота покрывалось диаграммами перемещений и красивыми контурами. При этом Сиропин почему-то представил, что если их так же красиво закрасить, они превратились бы в серию кадров роста огромной чернильной кляксы. «Теперь вы понимаете?», – спросил Вольф, едва понимая, о чем спрашивает, и едва ли пытаясь понять, о чем Сиропин думает.

Но Сиропин понимал, о чем они оба думают. Не убоясь издевательского взгляда Вольфа, он признался даже, что не понимает Баландина и Семенова – не понимает, как можно из болота что-то выдумывать. Сейчас Сиропин был переполнен щекочущим ожиданием и с робостью ожидал сдержанных слов изумления и проявления скрытой на лице Вольфа доброй зависти к ошеломляющему открытию тайны болота. Сиропин искал слова, чтобы утешить неловкость Вольфа, который видимо никак не мог найти выхода из необходимости признать превосходство Сиропина. Он уже готов был подсказать Вольфу эти слова. Сиропин был прав, принимая мрачность раздражения Вольфа за скрытый интерес, поскольку открытый интерес Вольфа и отсутствие интереса были бы так же мрачны. И в связи с ситуацией, которая так тепло разрасталась в его голове, Сиропин не совсем представлял, как все эти приемы изобразительности Вольфа, как все эти схемы и маршруты помогут прийти, наконец, к этому откровенному и дружески восхитительному для них обоих разговору. Ну и, собственно, как эти художественные приемы, уже покрывшие сплошь карту и, собственно, изначально не понятные Сиропину, помогут в постижении тайны болота.

Вольф возражал: «Все только и толкуют об этом болоте, от всех только и слышно о приметах, потустороннем фольклоре, сплошная, одним словом, тайна, – но что же получается? Получается то, что никакой тайны я перед собой не вижу, я не вижу даже болота, а только чувствую подступающую зевоту. Но вот прошел слух, что там кто-то утонул, и сразу болото для меня как живое». «Но позвольте, – развивая свое волнение, сказал Сиропин, который только и делал, что сам собирал эти приметы и россказни, отвергал их и сочинял свои, – нужно же всесторонне изучить, чтобы каждый уяснил суть, а для этого обязательно следует подойти с самой важной стороны освещения накопленных свидетельств наших предков, нельзя обойти и религиозные мотивы».

«Вот это-то и скверно», – сказал Вольф.

«Я принесу еще молока», – сказал Сиропин.

Сиропин продолжал читать Вольфу рассованные по карманам записи. Свои. Это было очень плохо. Рот у него долго не закрывался. Вольф не слушал. Если бы он хотел слушать, он содрал бы лишние карманы с одежды Сиропина, и слушал бы очень внимательно, что он на это скажет. Хотя это не могло бы менять ничего абсолютно уже. Уже до этого момента для Вольфа Сиропин был карикатурен абсолютно уже. Вольф даже если бы старался, а он не старался бы никогда, не смог бы воспринимать движения и позы Сиропина иначе, как серию отпечатанных в газетах грубоватых рисунков, подборку не очень качественных по замыслу карикатур, как и та, что он сейчас сам нарисовал на карте болота.

И то, что эта неудачная карикатура была не единственной, то, что эта газетенка настаивала на длинной серии этой несмешной безвкусицы, заставляло Вольфа превозмочь его лень и постараться подрисовать, подправить, хоть как-то подтолкнуть этот вагон чепуховины.

А Сиропин стоял столбом перед свежеокрашенной скамейкой и все никак на нее не садился. Вольф уже не мог противиться наваливающейся скуке и с тревогой поглядывал на Сиропина, всерьез опасаясь за него, предчувствуя, что у Сиропина при всех его страданиях в этой ситуации не получится даже как следует окарикатуриться. Всё, что приходило Вольфу в голову, было слишком глубоко для ума его слушателя. Такая неизящная грубость могла лишь спровоцировать Сиропина окончательно замкнуться.

Скука, скука, как и всё в скелете. Скука нелепая, как детективный сюжет, развязка которого объявлена во вступлении к книге. Мистер Блэк вероломно отравил Мистера Смита. После совершения преступления Блэк находился вне подозрений, но великий сыщик раскрыл весь его коварный замысел. А теперь мы расскажем эту увлекательную историю. И все истории и все рассказчики в скелете такие. Никакой тяги к интриге. Объявят математическую разгадку, а потом ее доказывают, загадывают загадку.

В столовой уже скапливались с подносами люди, они с живым интересом поглядывали, на что пялятся согнувшиеся, как от рези в животе, почти касаясь друг друга головами, Вольф и Сиропин.

Вольф дорисовывал траекторию Сиропина, в то время как тот продолжал изливать предстоящие ему откровения после причащения. Но причащение с болотом возможно было только при чудесном явлении важных знаков и, конечно, при соблюдении всех прочих предосторожностей и, возможно, есть все же иной способ, иные пути. «Глупости, – вдруг сказал Вольф, – Какие пути. Мне нравится ваш план». В действительности ему нравилось только одно: причащение – Сиропин напьется из лужи. Наконец-то конец.

Сиропин ревниво свернул карту болота, Вольф не возражал. И сидя уже один у себя, Сиропин решился теперь – завел новую папку и подшил в нее расчерченную Вольфом карту вместе со своими заметками, которые стали первыми и последними страницами в этом деле.

Воробей ерошил на голове то, что заменяло ему волосы. Воробей этот чирикал по-человечески, ну то есть говорил: «чирик, чирик», как чирикают люди, изображая воробья. Он наклонился над лужицей, растопырив локти, прополоскал горло и стал нервно прохаживаться из угла в угол, как часто делал Сиропин. Углов не было, но если бы были, и воробей мог бы перейти со своих нелепых прыжков на размеренный шаг, все выглядело бы именно так. Хотя под влиянием своего настроения он, наверное, не задумывался, как он выглядит, да и черт бы с ним! – он улетел с огрызком хлебушка в воздушное пространство.

Отсюда одна из высоких башен скелета казалась свечным огарком, торчащим из верхушек деревьев, которые слились застывшим позеленевшим воском. И снаружи, и внутри башня выглядела как обычное неоконченное строительство. Оно и было им. Но сейчас оно имело способность заканчиваться само по себе.

Незаполненные участки рядов панелей стен создавали вид обмотанного берестой огрызка или неоконченного процесса окукливания. И вот теперь после многолетнего мертвого сна невидимая гигантская куколка внутри проснулась и тяжело заворочалась с намерением исправить свой забытый с прорехами кокон. Гибкими движениями она начала быстро заполнять бреши в своей оболочке, легко сдвигая и дополняя ряды бетонных панелей, несущихся по направляющим. От легких материалов в свое время почему-то отказались,