Дмитрук. СЛЕДЫ НА ТРАВЕ - Андрей Дмитрук

— Вот и все, старина, — сказал Самоан, бросая авторучку. — Завтра утром кончатся твои мучения. Мы идем на столицу.

Войцех, давно ожидавший этих слов, тем не менее внутренне поежился.

Он, конечно же, был растроган, встретив в Вольной Деревне Самоана, с которым расстался еще в студенческие годы, сбежав под гостеприимную сень Улья. Но, когда после выпуска из школы агитаторов предложили Голембиовскому стать адъютантом в штурмовом братстве Син Тиеу, велев при этом помалкивать и не агитировать солдат, — бывший трутень крепко призадумался. Значит, не доверяет Вольная Деревня желтокожему танкисту. И не один "открытый диалог" на уме у дальновидных землян…

Затем с помощью вариаторов вероятности Син Тиеу благополучно «вскрыл» горный бункер мятежников, а самого Дана Морриса в наручниках отправил на суд Семьи. Но вместо того чтобы отдать приказ о возвращении вертолетов, командир непонятным образом медлил. Братство которую неделю сидело в бункере, наливалось спиртным. И вот — кажется, раскрываются карты… — Ты знаешь, — как ни в чем не бывало сказал Син Тиеу, — сначала я решил одно. Пугнуть достойных отцов ракетами. Ну, может быть, поразить один-два города средней величины. Для острастки. Они бы не ответили залпом. Они понимают, что Новый Асгард как на ладони. А мы здесь, под толщей гор, неуязвимы. Но потом я понял: старуха побежит за помощью к землянам. Мы останемся в дураках. "Один-два города средней величины", — назойливо прозвучало в ушах у Войцеха. Один-два города. Триста-четыреста тысяч сожженных заживо, облученных, искалеченных, похороненных под развалинами. И он бы сделал это, не моргнув, если бы счел полезным для своих целей. Один-два города… Кошмарная какая психика, не европейская… Ерунда! Что, Гиммлер не европеец? А полковник Тиббетс[1] — не англосакс по происхождению? Не в расе дело… Тебе-то уж стыдно быть расистом, либерал, просвещенный человек!

…Тогда, много-много лет назад, студентом, Войцех давал Син Тиеу читать Платона. Но давал и Макиавелли. Читал Самоан Ленина; но штудировал и труды Мао Цзэдуна…

— Ничего бы ты не поразил, — для собственного успокоения сказал Войцех. — Вольная Деревня…

И вдруг умолк, потому что понял, как глупо прозвучит эта фраза.

— Вот именно, — сказал командир. — Деревня и пальцем не шевельнет, если старуха не побежит жаловаться… Право на самоопределение. Невмешательство. Уважение к чужой истории. Они трубят об этом на каждом шагу.

— Но… дали же они нам свои ВВ?

— Опять-таки дали нам, по просьбе нашего правительства, а не сами полезли в кашу. Есть разница.

Немного посидев с опущенными долу глазами, Син Тиеу добавил:

— Земля не хочет марать руки? Может быть, она и права. Нельзя разрушать сложившийся образ. А я не землянин. Руки испачкать не боюсь. Они и так уже и в дерьме, и в крови…

— Ладно, — полностью овладев собой, примирительно сказал Войцех. — Что же ты собираешься делать?

— Играть по самой крупной, — ответил Самоан. — Я не выпущу ракеты. И не только потому, что опасаюсь жалоб Гизеллы и вмешательства землян. Ракеты — наше, местное оружие. В глазах людей я буду выглядеть просто террористом. Узурпатором власти. Придется много сил потратить на усмирение… Я думал все эти дни. Рассчитывал так и этак. И пришел к выводу: разгром клана должен произойти по-другому. Так, чтобы стало ясно: сами Круги Обитания уничтожили "Стальной ветер". А некто Син Тиеу Самоан — только их посланник. Вершитель воли.

— Но… как ты это сделаешь?

Син Тиеу встал. Заложив руки за спину, стал мягко расхаживать по кабинету, вырубленному в скале. Говорил как никогда тихо, доверительно. Войцех замер у стола, ловя каждое слово.

— Понимаешь, я давно об этом думаю. Думаю, почему человека так трудно воспитывать. Делать добрым, честным, благородным. Дашь ему мало — озвереет от нищеты, от зависти. Дашь много — пресытится, закапризничает…

Он резко остановился, поднял указательный палец.

— Однажды будто свет блеснул. После твоих книг, кстати. Биологические потребности! Слишком они сильны в человеке. Для зверя инстинкт — единственное руководство, ему не из чего выбирать. Самосохранение, тяга к сытости, половое влечение… А человеку разумному, культурному эти потребности мешают. Недаром во всех священных книгах мира сказано: обуздывай плоть! Вот я и подумал: отчего так неодолимы телесные надобности? А оттого, что каждой соответствует зона в мозгу. Поступил, как природа велит, — тебе хорошо, сладко. Пошел против — мозг бьет тревогу, страдаешь…

Голембиовский слушал с возраставшим недоумением, еще не понимая, как эти неуклюжие рассуждения танкиста, начитавшегося популярной литературы, соотносятся с тем кровавым, что задумал Самоан. А тот продолжал, увлекаясь:

— Отсюда идея: сделать так, чтобы эти мозговые зоны включались от совсем других поступков! Скажем, помог ближнему в беде — ощутил наслаждение, как от хорошего обеда; выполнил работу для общества — будто провел ночь любви… Когда ты добрый — тебе хорошо. Когда злой — больно… Спросишь, возможно ли это на практике? Отвечу: да, возможно. Находясь в Вольной Деревне, я дал задание киберпомощнику. Есть готовая схема перестройки нервных связей. Можно спокойно программировать регенераторы…

Он сел напротив оцепеневшего Войцеха, положил руку ему на колено:

— Ты и запрограммируешь, товарищ революционный комиссар Нового Асгарда! Тебе, брат, доверяю создание людей нового типа… Что, не рад?

…Вот оно, значит, что накапливал в памяти молчаливый «азиат», тайком от спесивой пани Голембиовской похаживая за книгами к Войцеху, слушая разъяснения студента по ключевым вопросам бытия! А студент, чванясь своими познаниями, соловьем разливался о любви и долге, о Боге, справедливости, истине… И о том говаривал, что эволюция земная по отношению к разумному существу все, что могла, уже совершила, и теперь лишь постылым грузом для духа становится тело с путаницей темных инстинктов…

Для Войцеха, богатого наследника, намеренного жить изящно и утонченно, была эта тема лишь пьянящей игрой ума. Для мрачного, изломанного Самоана, по-собачьи привязавшегося к ласковому барчуку, идея природного несовершенства человеческого стала бикфордовым шнуром, много лет горевшим во тьме.

И вот — сокрушительно взрывается мина! Завтра сработают равнодушные вариаторы вероятности; "королевские питоны" материализуются над Домом Семьи. Ужас омертвит столицу, войска клана будут бессильны против возникающих из ничего и в никуда исчезающих солдат Син Тиеу…

Вмешается ли Земля, когда новый диктатор перебьет всех в Доме Семьи, расправится со столичным гарнизоном и начнет строить регенераторные центры, чтобы потом сотнями тысяч гнать туда людей — кроить из них ангелов? Что предпримут Координаторы, услышав, как в краю нейрохирургического равенства сводные хоры запоют осанну Преобразователю, сделавшему поцелуй — скучным, а бесплатное рытье канала — сладким, как поцелуй?…

Что бы там ни было — кошмар надо предотвратить…

— Ладно, — командир усмехнулся так, будто улыбка стоила ему физического усилия. — Иди, дружище, спать. Можешь даже принять снотворное. Завтра у нас тяжелый день.

Машинально пожав руку Син Тиеу, Войцех вышел, притворил за собой массивную стальную дверь. Все кругом спало; мертвенно горели дежурные плафоны в начале и в конце пустого коридора.

…Как это ни больно, но бывшего отцовского механика-водителя, одинокого, обиженного людьми «азиата», тайком пробиравшегося в комнату своего друга-студента, — этого человека придется запереть в прошлом и любить, как дорогого покойника. Нынешний Син Тиеу к нему отношения не имеет…

Ступенями, вырубленными в скале, Войцех решительно свернул к верхним горизонтам убежища, где был ангар вертолетов.

…Вот она, бронированная камера, похожая на автофургон, скромно стоящая в тылу "королевских питонов". Ее освещает прожектор; перед ней выхаживает особый часовой, и царапанье подков на его каблуках при резких поворотах разносится по всему ангару… Вот она, гладкая серая коробка с округленными углами. Там, внутри, плавает колышущаяся, словно желток в воде, двухметровая луна, и сиреневые полосы катятся от ее экватора к полюсам. Стали единым невещественным телом, слились до поры вариаторы вероятности. Что переживает, о чем думает в темноте, в одиночестве это раздельно-слиянное диво, ни машина, ни живое существо, которому и определения не подберешь в языке Вальхаллы?…

Повинуясь жесту Голембиовского, солдат набрал цифровую комбинацию замка. Отползла створка. Тамбур. Зажигается лампа. Опять кнопки с цифрами — код знают только офицеры… Ну, скорее! Сезам, откройся!..

Нежные отсветы, словно от ручья в лунную ночь, легли на лицо адъютанта. Он сосредоточился, как можно яснее представляя себе центральную площадь Вольной Деревни. Прежде всего много солнца и хмельного, молодящего морского воздуха; затем — дома в стиле помпейских вилл, одноэтажные, с изящными портиками, сплошь увитые виноградом. Между ними — обелиски кипарисов, расточительно цветущие магнолии… Выше по склону бухты — дымчатый хрусталь регенераторной клиники, кружащиеся световые плоскости над входом в Тоннель Связи, пучок сталагмитов — информкомплекс «Земля»; "Мир детства", похожий на все сразу: на коралловый куст, на бабочку, на раковину стромбуса… А посреди площади, небольшой и уютной, — парящая без пьедестала серебристая статуя. Крылатая женщина, сильная и прекрасная, отведя назад обнаженные руки, рвется в смелом прыжке-полете к зеленоватому солнцу над заливом…