Концерт для скрипки со смертью - Синтия Хэррод-Иглз

– Придется работать так, как есть. Рубашка еще не очень несвежая, а побреюсь я в участке.

Бытовые детали, казалось, успокоили ее.

– Полагаю, бесполезно спрашивать, когда ты явишься домой сегодня?

– Постараюсь не слишком поздно, но обещать не могу. Ты же знаешь, как это бывает.

– Да, я знаю, как это бывает, – иронически ответила она, но все же приняла его ответ. Она приняла его ответ! Лодка опять вышла из опасного крена. Он дал отбой и обнаружил, что весь вспотел, несмотря на холодный январский воздух.

Его чуть не стошнило. Так вот как это выглядит. Он подумал о том, что наверняка есть тысячи мужчин, для которых такое вранье и маскировка являются частью их обычной, повседневной жизни, и удивился, как они могут привыкнуть к этому. А сейчас он просто уподобился им, разве не так? И хорошо справился. Врал, как знаток этого дела, и ведь выкрутился, и ведь почувствовал облегчение, когда она проглотила его вранье. Отвращение к самому себе достигло предела. Может, все мужчины рождаются с этой способностью, подумал он. Ладно, теперь он знал то же, что знали они.

Пик отвращения миновал. Он прислушался и расслышал где-то плеск воды, и подумал о Джоанне, и сразу начисто пропало огорчение от телефонных разговоров, не оставив после себя никаких следов. Он подумал о том, как они занимались любовью, и по коже пробежал жар. Мы можем провести весь день вместе, если она сегодня не работает. О, молю тебя, Боже, чтобы она не работала! Целый день с ней!..

Это – оборотная сторона медали, верно? Какое же полное дерьмо мы все, подумал он, но эта мысль не содержала настоящего осуждения. О, Боже, молю тебя, пусть она не работает сегодня! И пусть у нее найдется бритва в ванной с хотя бы мало-мальски приличным лезвием. Он встал и двинулся в направлении плеска.

* * *

Человек из «Сотби», Эндрю Уотсон, кроме того, что был высок, тонок, имел светлые волосы и был отлично одет, обладал еще и той безошибочно определяемой красотой высших классов общества, которая брала корни в поколениях, выросших на базе протеиновой диеты и современной санитарии. Облик его создавал впечатление обладания и молодостью и мудростью в равных, несовместимых для обычных людей пропорциях. На самом деле он не мог быть молод настолько, насколько выглядел, и при этом быть руководителем такого ранга, каким он был. Детство, проведенное в Уейбридже и его общешкольное образование давили на Атертона. В сравнении с Уотсоном он ощущал себя гигантским и неуклюжим, как бегемот. Ему казалось, что его передвижения по комнате опасны, как будто он мог раздавить Уотсона под ногой как бабочку. А лосьон после бритья, которым пользовался Уотсон, имел настолько неуловимый аромат, что поначалу Атертон отнес его на счет своего воображения.

Отбросив все признаки своего положения, тем не менее, он был полностью поглощен скрипкой. И это было тем более удивительно для Атертона, так как он ждал лишь холодного и спокойного проявления профессионального интереса. После длительного и осторожного осмотра, продолжительной консультаций с коллегой и просмотра справочника, столь же толстого, как изданная в восемнадцатом веке Библия, Уотсон, казалось, был готов пройтись по каждому дюйму скрипки еще раз, но уже с лупой, и Атертон нетерпеливо пошевелился. У него были и другие дела. И еще он хотел оказаться в участке, когда привезут миссис Гостин. Телефон ее этим утром не отвечал, поэтому Атертон велел одному из полисменов в униформе съездить и привезти ее. Наконец Уотсон повернулся к нему.

– Могу ли я спросить, где вы достали этот инструмент, сэр?

– Вы можете спросить, но я вправе не отвечать вам, – в том же ключе ответил Атертон. Это была ловушка – выражаться в таком вот стиле. – Является ли фактически она работой Страдивари?

– Конечно, является, и ценной – очень ценной. Мой коллега согласился со мной, что скрипка сделана руками Страдивари в Кремоне в 1707 году и всегда была известна под именем La Donna.

Атертон молча кивнул.

– Здесь, если вы обратили внимание, наличествует волокнистое дерево, образующее донце инструмента, что очень необычно и отличительно, – продолжил Уотсон, поворачивая скрипку для демонстрации. – Атертон поглядел, не увидел ничего отличительного и кивнул еще раз. – Эта вещь была очень хорошо известна, и ее история была задокументирована вплоть до Второй Мировой войны, когда она исчезла, как исчезали столь многие сокровища во время нацистской оккупации Италии. С тех пор было великое множество размышлений и предположений о ее судьбе, естественно. Было бы в величайшей степени интересно, – тут он заговорил быстрее, – не только мне лично, но и всему миру узнать, как она вновь появилась на свет.

Атертон покачал головой.

– Если бы я мог рассказать вам, я бы это сделал. Вы совершенно уверены, что это подлинная вещь?

– О, совершенно. Есть много признаков, делающих ее уникальной. Например, если вы посмотрите на завиток, здесь...

– Я счастлив поверить вашему слову, – торопливо прервал Атертон.

Уотсон выглядел обиженным.

– Вы можете, естественно, спросить мнение других. Я мог бы рекомендовать...

– Я уверен, что в этом нет необходимости. – Атертон вежливо улыбнулся, стараясь не подавлять Уотсона своей массивной фигурой викинга. – Могли бы вы дать мне оценку ее стоимости?

– С вещью подобной важности это всегда трудно сказать. Это полностью зависит от того, кто присутствует на аукционе, и часто возникают большие сюрпризы, когда раритеты, подобные этому, выставляются для продажи. Цены иногда уходят далеко вперед от ожидаемых. Но если бы вы попросили меня выставить ее на аукцион для вас, я бы порекомендовал вам начать со стартовой цены по меньшей мере в семьсот или восемьсот тысяч.

– Фунтов?

– О, да. Мы больше не совершаем сделок в гинеях. – Уотсон восстанавливал свое спокойствие, в то время как Атертон терял свое. – Вы должны понимать, что это очень старинный и важный инструмент. И он в превосходном состоянии, рад это сказать. Он пробежал рукой по поверхности скрипки с любовью настоящего ценителя и знатока, потом кинул быстрый взгляд в лицо Атертона. – Фактически она могла бы легко принести больше миллиона. Если бы вы когда-нибудь действительно пришли, чтобы продать ее, я бы расценил как привилегию право осуществить продажу для вас. И если вы когда-нибудь почувствуете, что можете огласить ее историю, я был бы исключительно благодарен.

Атертон ничего не ответил, и Уотсон вздохнул и мягко уложил скрипку в футляр.

– Это просто шокирует – видеть такой прекрасный инструмент в таком ужасном футляре и с такими ужасными смычками. Я надеюсь, никто и никогда не пытался играть на ней ни одним из них.

Атертон заинтересовался.

– Вы думаете, смычки... не соответствуют? – Он тщательно подобрал слово.

– Я не могу поверить, что настоящий музыкант когда-либо мог даже прикоснуться к любому из них, – ответствовал Уотсон с искренней верой.

– Я и не знал, что бывают хорошие смычки и плохие.

– О да. И хорошие смычки сегодня становятся почти что капиталовложением. Боюсь, я не так хорошо в них разбираюсь, как должен бы – они сами по себе целая наука. Если вы хотели узнать о смычках, вам надо было пойти и повидать мистера Саломана из «Винси» – фирма «Виней» занимается антиквариатом, это через несколько дверей от нас по Бонд-Стрит. Мистер Саломан является, вероятно, ведущим авторитетом в стране по смычкам. Я уверен, он тоже получит удовольствие, увидев эту скрипку.

– Благодарю вас, мистер Уотсон, – промолвил Атертон, сдерживая желание любовно пожать тому руку, и убрал свое массивное тело и скрипку из жизни мистера Уотсона.

В первую очередь он отправился на поиски телефона и позвонил в участок. Маккей, взявший трубку в комнате уголовного розыска, сказал, что пока не было никакого ответа по телефону миссис Гостин и никто не открывает дверь на звонки. Атертон ощутил беспокойство и тревогу.

– Скажи им, чтобы продолжали попытки, ладно? Такая старая пташка, как она, не могла уйти далеко. Она вот-вот вернется. Я буду время от времени звонить, чтобы узнать, привезли ли вы ее.

Теперь он был свободен для выполнения следующего задания, встречи с Джоном Брауном, менеджером по кадрам оркестра, – розовым, толстым человеком за сорок, с плоскими и враждебными глазами стареющего гомосексуалиста. Браун встретил Атертона бесстрашно и с явным духом оскорбительности, поведением своим напоминая кошку на приеме у ветеринара. Всем видом оп показывал, что он один из тех людей, на которых жизнь постоянно взваливает все большее и большее незаслуженное бремя.

– Она у нас недавно. Она из Бирмингема, – сказал он, как бы показывая, что ему до нее нет дела.

– Где она работала в Бирмингеме? – неизобретательно спросил Атертон.

Браун скорчил презрительную гримасу.

– В оркестре – Бирмингемский муниципальный оркестр. Она была там около трех лет. Они могли бы рассказать о ее личной жизни гораздо больше, чем я, – добавил он еще более презрительно.