Фазан - Ирина Грекова

18

Когда в селах пустеет...

Пустеет жизнь - непоправимо. Ничего не происходит. И ничего уже никогда не произойдет. Кроме одного - смерти. Но он ее еще не хотел.

Кран и мысли - вот что ему осталось. Но и мысли выцветают, рвутся. Прошлое видится пунктиром. Все реже яркие вспышки, все глубже, чернее провалы.

Совершенно забыл, как окончил школу. А ведь окончил, и не так плохо. Получил рекомендацию. Поступил в Технологический институт, знаменитую "Техноложку". Вот это кое-как помнится. Там кипела жизнь. Полуголодные, бродячие, с бору да с сосенки собранные студенты. Кое-кто по традиции в форменной фуражке с бархатным зеленым околышем. У него такой не было, а хотелось иметь...

Стипендий не полагалось, они были редкостью, платили только "выдвиженцам", посланным на учебу с заводов, из деревни. Остальные пробавлялись кто как. Чаще всего грузили и разгружали баржи на Неве. Баржи лучше оплачивались, чем вагоны.

Кто-то учился, кто-то нет. На лекции ходить не приневоливали. Он не ходил. И его закадычный друг Костя Буланов не ходил тоже.

Костя, Костя! Сколько с тобой хожено, говорено, выдумано! Не было в жизни другого такого друга. Собственно, Костя был вообще единственный друг, остальные - приятели.

Костя - щеголь с намеком на раннюю лысину, остроносый, остроумный, изобретательный. Вдохновенный враль - чего только не придумывал! Ни на что в жизни не смотрел серьезно. Была у него поговорка: "Пока суд да дело, бери, не зевай". И брал, не зевал. Легкость какая-то, летучесть...

У Кости была сестра Лиза. Лиза Буланова, та самая, которую потом любил. Но до этого было еще далеко. Когда в первый раз увидел - ну никакого впечатления. Нехороша, высока ростом. Тогда высокий рост у женщин был редок, считался скорей недостатком: неженственно.

А кругом полным-полно было женственных женщин. По вечерам у Булановых собиралась компания молодежи обоего пола. Вечеринками назывались такие встречи (теперь этого слова что-то не слышно). Устраивались они в складчину. Без вина - оно еще не было в обычае, да и дорого. Только чай с бутербродами. Были пьяны, но одной своей молодостью.

Молодые - ох, до чего же все были молоды!

Девушки - по-тогдашнему "барышни" (в ходу были термины: "совбарышня", "пишбарышня"...). Кокетливые, но целомудренные, с густо напудренными по крему лицами (того требовала мода), но губы не крашены. Платья с голыми от плеч руками, с большим цветком на плече. Низко, по самые глаза, надвинутые шляпки в форме колокола. Все эти барышни где-то работали, лакированные туфельки покупали на сбереженные гроши. Зачастую подголадывали - отсюда интересная бледность...

Молодые люди (тогда еще не "парни", не "ребята"), бедные, веселые, плохо одетые, не стеснявшиеся дырявых подметок. Эти овальные дырочки, давно не приходилось их видеть! Тогда обувь отдавали в починку. Новую подметку прибивали деревянными шпильками. Чуть отставая, она напоминала щучью пасть...

До чего же все это было прекрасно! Молодость прекрасна сама по себе. Молодость своя, молодость страны...

Множество перекрестных влюбленностей. Проводы домой, стояние на улице в дымном морозе. Руки, вытянутые из варежек. Касание рук. Иногда поцелуй в озябшую щеку, пахнущую пудрой "Рашель"... Сегодня одна, через неделю другая...

У Кости Буланова почему-то все были Нины. Нина-большая, Нина-маленькая, Нина-певица...

Развлекались разнообразно, изобретательно. Ребусы, шарады, фанты, "мнения". Шутовские спектакли. Костя и он изображали балетную пару: принц и принцесса. Принц - в обтянутых кальсонах, в бархатной безрукавке, вышитой бисером. Принцесса - в пышной пачке из газетного листа и огромных полуботинках. Принц поднимал свою партнершу, пыхтя, говорил: "И тяжела же ты, мать!" Принцесса жеманилась, опускала ресницы. Потом принц командовал: "Господин капельмейстер! Дайте что-нибудь на два!" Нина-певица барабанила по роялю на два счета, а принц прыгал, занося ноги вбок, выше головы и усердно колотя ими друг о друга. Потом - очередь принцессы. Она с трудом, медленно становилась на пуанты и теряла пачку... Смеху было!

Особая радость - прогулки по Неве в лодках. Простор, легкое качание, облака в небе перьями... Упругость в руках, ведущих весла. А главное купание! Вето жизнь - самое большое из наслаждений.

Купались чаще всего у бастионов Петропавловской крепости. Узкая кромка гравия, гранитные древние стены, высокий собор. На шпиле поворачивался и скрипел флюгер (может быть, этого слышно не было, но помнится, что скрипел). Развернутое вбок крыло. Высоко-далеко в бледном небе, неизменно бледном, или так вспоминается? Ведь не могло же оно быть всегда бледным. Были же и солнечные дни.

Раскинувшийся, почти необъятный простор Невы. Холодная, суровая, оловянная вода. Она казалась выпуклой, эта вода. Выпуклой и маслянистой. По ней, обгоняя друг друга, бежали вихорьки - знак сильного течения. Он любил плавать в этой сильной, быстрой воде. Из всей компании - лучший пловец. Что там лучший - единственный. Только он один мог переплыть на ту сторону. Сносило ужасно! Добираться назад было трудно. Иногда подхватит чья-нибудь лодка. Любил притворно пропасть, чтобы беспокоились, ахали...

Несколько лет назад Федор Филатович, вернувшись из плавания, специально сходил на поклон к местам этих юных купаний. Какая-то неопределенная тоска его повлекла. Чувствовал, что идет к закату...

Пошел, подключился к экскурсии. Смотрел со стен бастиона на то самое место, где был когда-то счастлив и молод. Нет, свидания с прошлым не получилось. Все изменилось неузнаваемо. Даже Нева была словно бы не такой широкой. У стен крепости вместо узкой каменистой кромки - благоустроенный пляж с намытым песком. Деловито загорающие мужчины в плавках, девушки в "бикини". Транзисторные приемники с их нестерпимой разноголосицей... Тогда не было ни плавок, ни "бикини", не говоря уже о приемниках. Мужские трусы висели почти до колен. Барышни, стесняясь своей полунаготы, скромно купались в сторонке; у кого не было купального костюма - в сорочке, мокрыми звездами облипавшей грудь. Бедна была страна, бедны были с нею и они, молодые. И все-таки, ворчливо думал Федор Филатович, мы с нашей бедностью были, пожалуй, счастливее, чем эти с их импортным барахлом. "Мы кузнецы, и дух наш молод..." - вспомнил он тогдашнюю песенку...

Вполуха слушал он объяснения экскурсовода - стильной дамы в брюках на бедрах и опаловых очках. Она говорила что-то обычное о крепости, о романе "Одеты камнем"... И вдруг насторожился. Устремив указку в направлении шпиля, дама сказала: "Товарищи, обратите внимание на флюгер наверху. Это ангел-флюгер".

И в самом деле, развернутое вбок крыло было крылом ангела. Раньше он этого не замечал, как-то не обращал внимания...

Ангел-флюгер. Сочетание было смешным. Федор Филатович положил его в свою внутреннюю копилку, чтобы рассказать при случае. Впрочем, в теперешних его компаниях некому, пожалуй, было оценить, рассмеяться. Собираясь, больше пили. Вот Костя Буланов - тот оценил бы. Но нет Кости, давно нет.

Только сейчас, лежа неподвижно, просматривая задним числом свою жизнь, Федор Филатович не засмеялся тем словам, а ужаснулся. "Ангел-флюгер" - это же он сам! Как будто полет - и в то же время жесткая подчиненность. Всю жизнь поворачивался по ветру - как проще, как удобнее.

...Крыло ангела, крыло птицы. Тогда, в молодости, он выработал свою подпись: ФАзан... - и затейливый росчерк, птичье крыло, вольно раскинувшее перья. Федор Азанчевский, короче - Фазан. Все его звали Фазаном, прозвище ему шло. Красивый, талантливый, неистощимый на выдумки, золотокрылый. Всегдашний "заводила", номер первый во всех играх, затеях, представлениях. Играл на рояле, эффектно педалируя (у Булановых был и рояль). Пел модные песенки, тогда еще не из кинофильмов, кино было немое. Рисовал карикатуры, мгновенно схватывая сходство. Горел всеми цветами радуги - Фазан...

Так и жил, не задумываясь, хватая то там, то здесь частицу веселья, блеск пера... Понимал ли, что происходило вокруг, какие вершились перемены, какие сдвиги? Нет, не понимал. И не задумывался. Его просто несло по жизни, а он, зажмурившись, уносился...

19

А институт? Ну что ж институт. Он туда почти не ходил. Посещение было необязательным, хочешь - слушай лекции, не хочешь - нет. Какие-то сроки были установлены для зачетов. Не сдал вовремя - пеняй на себя. Отчисляли без всяких церемоний, не то что теперь. Некоторые зачеты он с грехом пополам сдавал, выезжая на беглости речи и общем развитии (тогда оно у него еще было, еще не одичал), да по-немецки у него было устойчивое "вуд" (весьма удовлетворительно). Споткнулся на черчении. Прекрасно рисовавший, он черчения не переносил: рабское копирование. А оно преподавалось дотошно, въедливо, было чуть ли не главным предметом. Работали тушью по ватману. Терпение требовалось дьявольское, как у Вари.

И вот что смешно - первым заданием по черчению, которого он, конечно, не сдал, был кран. Конечно, не водопроводный, а подъемный, с огромным крючищем, но именно кран. "Не выйдет из вас инженера", - сказал профессор, отодвигая в сторону его творение. И не вышло. Из-за этого крана (он никак не мог его одолеть) Федора Азанчевского, Фазана по прозвищу, исключили из института на втором году обучения.