Мы с истекшим сроком годности - Стейс Крамер

Андреа:

– Мне было восемь, когда врачи поставили диагноз – ФОП. Тогда, будучи ребенком, я еще толком не понимала, что со мной происходит. Мама говорила, что меня заколдовала злая волшебница и теперь я буду медленно превращаться в статую. На моем теле появлялись уплотнения, которые вскоре сменились оссификатами.

Жизнь превратилась в борьбу. И моя борьба бесконечна. Я словно каждый день соревнуюсь с собственным диагнозом, кто сильнее: я или он. Но победитель уже давно известен. Ежедневно он пожирает все больше мягких тканей, мышц и суставов. Только дозы обезболивающего и лечебные процедуры еще хоть как-то заставляют мое тело функционировать.

Я знаю, что скоро лишусь возможности говорить и слышать. Но хотите верьте, хотите нет, я все равно счастлива. Мне двадцать два года, и за все то время, что я живу, я ни разу не пожаловалась на свою жизнь. Потому что я считаю ее особенной. И каждый свой прожитый день я расцениваю как подарок.

Том:

– Мне кажется, лучше с самого рождения чем-то болеть, потому что сначала быть здоровым, радоваться жизни, а потом ХОП! – и оказаться в инвалидном кресле – не самое лучшее испытание, которое может вынести человек. Порой просыпаешься утром, думаешь, вот сейчас встану, пойду на кухню, заварю себе кофе, а потом вспоминаешь, что не можешь ходить.

Сложнее всего было привыкнуть к взглядам людей и их отношению. Не могли бы вы в своей газете выделить жирным следующие слова, чтобы люди понимали: пока они относятся к нам как к ИНВАЛИДАМ, мы и будем чувствовать себя ИНВАЛИДАМИ, а именно жалкими, недееспособными людьми, которые обречены всю жизнь страдать из-за своего диагноза.

Но на самом деле, сравнив свою жизнь «до» и «после», я могу сказать, что в ней ничего не изменилось. Если, конечно, не считать того, что я бросил спорт и теперь зависаю в этом центре уже второй год.

Я так же могу знакомиться и общаться с людьми, могу шутить и даже играть в баскетбол. Сейчас в моих планах закончить курс реабилитации, вернуться домой, устроиться на работу и жить как нормальный человек. Во мне появилось еще больше упорства и мощи, я хочу доказать самому себе, что меня ничто не сломит.

Цель можно достигнуть, даже если все против тебя.

Я:

Наконец, настала моя очередь. Я направляюсь в центр аудитории, слева на меня направлена камера, напротив сидит девушка с диктофоном в руках, а по правую руку паренек с фотоаппаратом.

Внимание всех присутствующих направлено только на меня, и из-за этого я начинаю нервничать, мои ладони становятся влажными, щеки горят. Волнение нарастает с каждым ударом сердца.

– Вирджиния, скажи, чем ты любишь заниматься в свободное время?

– Знаете, я люблю бегать по утрам. Жить без этого не могу. – Моя реплика вызвала волну смеха.

– Насколько мы знаем, ты совсем недавно начала курс реабилитации. Расскажи о своих впечатлениях об этом центре.

– Здесь… хорошо. Я считаю, что это идеальное место для людей с истекшим сроком годности.

Я отчеканиваю каждое слово, каждый слог, и в один момент сама начинаю поражаться нахлынувшей на меня уверенности.

– С истекшим сроком годности? Интересно. То есть ты сравниваешь людей, находящихся здесь с… мусором?

– С мусором, ненужным хламом, называйте это как хотите. У каждого человека есть свой срок годности. Это факт. Мы всего лишь биологические механизмы. Когда-то мы выходим из строя, а некоторые из нас с самого рождения оказываются бракованными.

– Спасибо, Джина, – смеясь говорит Андреа.

Затем следуют еще несколько вопросов, в ответы на которые я старалась вложить как можно больше иронии, чтобы хоть как-то замаскировать то отчаяние, что вот-вот вырвется и обнажит мое бессилие.

В столовой сегодня шумно. За каждым столиком идет бурное обсуждение сегодняшнего приезда журналистов. Андреа, Том и Брис уже давно уплетают свой обед, а я до сих пор нахожусь перед лотками с едой и никак не могу остановить на чем-нибудь свой выбор. Все уже давно приелось. В этот момент около меня оказывается Эдриан. Запах его парфюма, что стал для меня вторым любимым запахом после аромата сирени, предупредил о его появлении до того, как я услышала его голос и обернулась.

– Добрый день, – говорит он одному из поваров.

– Добрый. Для вас уже все готово.

Мой взгляд застывает на Эдриане. Но в этот раз я уже смотрю не на его руки, или шею, или в его глаза, а на поднос, что дает ему в руки повар. На нем куча еды, при виде которой мой желудок вмиг сжимается в комок.

– Картошка фри? Что-то я не видела ее в лотках.

– Для персонала здесь действует свое меню, – говорит он и улыбается, будто дразнит меня.

– Серьезно?! То есть вы едите нормальную еду, а мы должны давиться черствыми лепешками и пюре, которое выглядит так, будто его уже кто-то пожевал и выплюнул на тарелку?

– Джина, давай не будем устраивать дебош? Если хочешь, я могу с тобой поделиться?

– Вы еще спрашиваете?

Я подъезжаю к ближайшему свободному столику, Эдриан следует за мной, ставит поднос на стол и садится напротив меня.

– Так, что тут у вас еще есть? – Я роюсь руками в еде, точно дикое животное. Мне даже нисколько не стыдно за свое поведение. Это обычный рефлекс. Словно находиться несколько недель на необитаемом острове, а затем неожиданно найти огромный ящик, набитый доверху любимой едой.

Эдриан смотрит, как я ем его еду, а сам к ней не притрагивается.

– А вы чего не едите? Стесняетесь?

– Да нет, я что-то не голоден.

– Правда? Отлично. – Я пододвигаю поднос ближе к себе.

– Как книга? Понравилась?

– Да. Я ее уже не в первый раз читаю.

– А Филу как?

– Не знаю, я его не спра… – Я замираю с недоеденной картошкой фри в руках. – Вы что, следили за мной?

– Ни в коем случае. Я просто проходил мимо вашего блока и решил заглянуть. Мне нравится, что ты начала постепенно выбираться из своего кокона безразличия. – Мельком взглянув на циферблат своих часов, Эдриан кидает последние слова. – Мне пора.

А я остаюсь в той же застывшей позе и до сих пор не могу прийти в себя от услышанного. За мной наблюдали. И не кто-то, а Эдриан. На мгновение мне стало так стыдно, будто он увидел меня без одежды. Затем я вспоминаю его предпоследнюю реплику. Я действительно избавляюсь от безразличия к окружающим и к себе. Но, наверное, я бы до сих пор этого не заметила, если бы это не констатировал Эдриан.

Из палаты Скарлетт доносятся какие-то непонятные звуки вперемешку с ее хриплым ворчанием. Я открываю дверь, въезжаю внутрь. Скарлетт роется в своем комоде, ежесекундно подбрасывая в воздух вещи, какие-то фотографии, документы. Волосы взъерошены, руки трясутся, я чувствую, как с каждым новым движением ее хилые суставы издают хруст.

– Скарлетт…

Старуха, не обернувшись, бросает фразу:

– Тебя мне только здесь и не хватало.

– Что вы делаете?

– Ты вроде паралитик, а не слепая. К чему идиотские вопросы?! – В это же мгновение Скарлетт ударяет со всей силы по комоду и, потеряв равновесие, всем телом падает с кресла.

Несколько секунд мне требуется, чтобы понять, что произошло. Дыхание замирает, руки цепенеют, но я заставляю их крутить колеса. Оказываюсь за пределами палаты.

– Эй, кто-нибудь!

Пока Скарлетт перетаскивали на кровать, ее уже успело несколько раз вырвать желчью, а в перерывах между рвотой она «обласкала» медбратьев за то, что они неаккуратно с ней обращаются. Все это время я сижу в стороне и наблюдаю с невозмутимым выражением лица за происходящим, словно в сотый раз пересматриваю какой-то фильм. Сюжет этого фильма я уже выучила наизусть. Даже диалоги.

Скарлетт – сложный человек. Это видят все, и поэтому ее стараются избегать. Я тоже была в их числе, но, побывав в ее палате уже несколько недель, я поняла, что люди не становятся жестокими, черствыми просто так. Они должны пережить что-то, что кардинально изменит их мировосприятие. И это «что-то» не самое лучшее, что можно себе вообразить. Может быть, болезнь наложила на нее такой отпечаток, а может, что-то иное.

– Ну и зачем вы устроили этот бардак? – спрашивает Вэнди.

– Не твое дело. Я плачу за эту палату больше, чем стоит вся твоя жалкая жизнь, так что могу здесь хоть по стенам бегать.

Персонал испаряется, в палате только я, Скарлетт и тишина, которая начинает раздражать.

Я замечаю валяющийся на полу диск, беру его в руки.

– «Колд маунтин», любите рок-н-ролл? – Скарлетт ничего не отвечает, но меня не останавливает ее безразличие. – Я слышала пару их песен. «Детка, подойди ко мне…», – тихо напеваю я, – «…детка, не грусти в темноте».

– В тишине.

– Что?

– Там поется: «не грусти в тишине».

– Надо же, вы решили заговорить со мной.

– Просто я терпеть не могу, когда кто-то коверкает слова моей любимой песни.