Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн

Бросаю последний взгляд на танк, от которого нас теперь отделяет расстояние в 30 метров, и внезапно чувствую себя так, будто из ада вознесся прямо в рай. Мой страх куда-то исчезает, и в моей крови начинает закипать возбуждение. Забываю обо всем, что происходит вокруг. Вижу лишь трактор, тянущий вверх по склону холма противотанковое орудие. Не успевает он остановиться, как с него спрыгивают на землю три человека. Они быстро отцепляют орудие и готовят его к бою. Орудийный наводчик нацеливается на танк. Только в это мгновение «тридцатьчетверка» замечает противотанковое орудие. Их отделяет друг от друга расстояние в сто метров.

Башенное орудие танка поворачивается в поисках цели. Кто выстрелит первым? Наверное, противотанковое орудие. Попадет ли оно в танк? Исход поединка определит именно первый выстрел. Зову спрятавшихся в блиндаже товарищей. Слышу грохот выстрела. Взрыв сопровождается яркой вспышкой света. Кажется, будто сверкнула молния. Снаряд попадает прямо в башню «Т-34». Через несколько секунд гремит второй выстрел. После него башня немного поднимается и склоняется набок.

— Ура! — раздается из наших охрипших глоток, обрадованных волшебным исходом отчаянного поединка. Напряжение последних часов куда-то уходит. Спасены! Нас спасли в самую последнюю секунду. Эти замечательные парни, стоящие у противотанкового орудия, с первого выстрела победили противника в смертельной дуэли. Они отвели от нас руку смерти. Мне хочется обнять их, отблагодарить за только что совершенный подвиг.

Из блиндажа Деринга пулей вылетают два красноармейца. Охваченные восторгом, мы не заметили их. Они опрометью бросаются туда, откуда совсем недавно прибежали. Никто не стреляет им вслед. Возникает нечто вроде временного прекращения огня с обеих сторон. Мы не можем больше находиться в траншее и вылезаем из нее. Из окопов и блиндажей выползают остальные наши товарищи — грязные, бледные, но радостные оттого, что им посчастливилось остаться в живых. Позднее нам становится известно, что сегодня помимо раненых у нас восемь убитых. Некоторые из них, видимо, погребены заживо под обломками раздавленного танком блиндажа.

К нашему великому сожалению, среди погибших унтер-офицер Деринг и двое его солдат. Вариас и Зейдель живы. Кюппера, получившего ранения в голову и плечо, отвезли в деревню вместе с другими ранеными. Мейнхард лишился своего пулемета — не успел захватить с собой, и его раздавил советский танк.

Солдаты из расчета противотанкового орудия сейчас находятся в траншее, и мы с Вейхертом отправляемся к ним, чтобы поблагодарить за наше чудесное спасение. Земля между нашими позициям и холмом вся перепахана танковыми гусеницами и смешана со снегом. В воздухе висит какой-то особый запах. Он исходит от останков растерзанной человеческой плоти, разбросанной по полю боя. Я чувствую, что уже привык к виду мертвых тел, однако этот запах все еще в новинку для меня.

Здесь лежат не только мертвые тела, здесь также повсюду разбросаны куски человеческой плоти — оторванные руки, ноги, головы. Это останки тех, кто совсем недавно был расчетом 88-мм орудия, которых разорвало в клочья прямым попаданием вражеского снаряда.

Мы продолжаем благодарить наших спасителей — трех артиллеристов. На груди их командира — унтер-офицера — мы видим Железный крест 1-го класса и серебряный значок за ранение. Это говорит о том, что за плечами у него богатый военный опыт. В наших глазах он настоящий герой, и если бы у него не было Железного креста 1-го класса, то ему обязательно дали бы его за сегодняшний бой. У артиллеристов грязные, потные, небритые лица. Унтер-офицер кажется мне знакомым — где же я мог видеть его? Я подхожу ближе и, наконец, узнаю его.

— Гейнц! Гейнц Рюман! — громко кричу я.

Унтер-офицер тоже узнает меня. Обрадованные и удивленные неожиданной встречей в богом забытом местечке за пределами Сталинградского котла, мы бросаемся в объятия друг к другу. Рюман спрашивает меня о том, каким образом и когда я очутился здесь.

Я отвечаю на его вопросы и говорю о том, как тесен мир. На огромных просторах России, где в данный момент находится миллион немецких солдат, я случайно встречаю Гейнца Рюмана, младшего сына директора средней школы из моего родного городка. Самое главное, что именно он спасает меня и моих товарищей от смертельной опасности в последнюю секунду, когда наши жизни висели буквально на волоске.

Восемь дней назад Гейнц прибыл из Нижне-Чирской на Донской плацдарм, возникший на южном берегу реки. Вчера он и его солдаты получили приказ поддержать нас своим противотанковым орудием при отражении атак вражеской бронетехники. От Гейнца я узнаю о том, что впервые за последнее время наши войска силами нескольких частей сформировали два плацдарма на южном берегу Дона. Наше подразделение является так называемым буферным формированием — иными словами, мы что-то вроде боевого отряда самоубийц. Когда я спрашиваю о других трех танках, он отвечает, что один из них подорвался на мине на въезде в деревню. Второй они подбили возле железнодорожного полотна. А третий, ворвавшийся в деревню с северо-востока, уничтожен нашим последним танком, обездвиженным из-за поломки гусеницы. Нам очень хочется поделиться последними известиями из дома, но на это совершенно нет времени — Гейнц получил приказ возвращаться на свои позиции в деревне. Уходя, он кричит мне, что обязательно найдет меня, и мы при первой же возможности пообщаемся и вспомним старые времена.

К сожалению, этого так никогда и не произошло — я больше не видел Гейнца Рюмана. Мне не удалось узнать, погиб ли он 13 декабря, защищая деревню, или был в числе тех немногих, кто остался на той стороне Дона и попал в плен в боях за Дон и Чир. Более того, его родители, с которыми я встретился во время отпуска, когда приехал домой, и которым рассказал о нашей удивительной встрече в заснеженных степях России, так и не узнали, что же случилось с их сыном. Командиром оставшихся в живых четырнадцати человек на нашем участке передовой становится Мейнхард. Он старше нас по званию — обер-ефрейтор. Перед выходом в караул сплю как убитый. Когда Вариас будит меня, энергично вскакиваю, как животное, которое только что выпустили из клетки на долгожданную свободу. Я все еще полусонный, но приступаю к караульной службе, как надо. Вспоминаю, каким пришел к нам Мейнхард, вернувшись из Сталинграда. Тогда, находясь в районе Бузиновки, мы были полны желания победить. С каким нетерпением мы ожидали возможности поскорее оказаться на фронте. Теперь, после трех недель боев, уже никто из нас больше не говорит о героизме или готовности к подвигам. Напротив, теперь наше самое заветное желание — поскорее вырваться живыми из этой смертельной западни. Это не та война, которую мы представляли себе и о которой так часто разговаривали. Став солдатом и понюхав пороху, ты понимаешь, что война неразрывно связана со смертью. Говорить о войне, не зная ее, все равно, что рассуждать о пожаре, не побыв в горящем доме. Мы изведали, что такое пожар, и знаем, что такое жаркий огонь и что такое терять боевых товарищей.

12 декабря. Когда рано утром Вильке сменяет меня в карауле, на горизонте, на востоке, появляется полоска бледно-красного света.

— День будет солнечный, — говорит Вильке, и я соглашаюсь с ним.

Находясь в карауле, я сильно замерз и поэтому с радостью возвращаюсь в блиндаж, где не только тепло, но даже жарко. Свина сидит, прислонившись спиной к стене, и жует кусок хлеба. Громмель тоже не спит. Он подогрел к моему приходу кофе, который оставил для меня. Кроме кофе, мы получили по ложке мармелада и куску хлеба.

Громмель — славный товарищ, но я не до конца уверен, что хорошо понимаю его. Неужели он действительно не может стрелять во врага? Почему? Трусость? Вряд ли, он не трус и во время контратак ведет себя храбро. Но почему вчера он оставил свою винтовку на предохранителе, когда Вейхерт захотел воспользоваться ею? Но в то же время он помог мне, подав новый ствол для пулемета.

Вижу в небе немецкий разведывательный самолет, летящий в направлении Сталинграда. Он натыкается на белое облачко огня зенитных орудий. Вскоре его сбивают, и он падает, оставляя в небе черный дымный след. Еще один самолет пролетает низко над землей и сбрасывает возле деревни ящики с продовольствием и боеприпасами. Сегодня вечером мы, наверное, снова сможем поужинать галетами.

Если не считать длившегося целый час артиллерийского обстрела, день можно назвать спокойным. Громмель, который ведет счет дням недели, напоминает, что сегодня суббота. Но какая разница, что за день сегодня? Сегодня почти что праздник — стрельба длилась всего один час. Какими мы все-таки стали нетребовательными. Стреляли меньше обычного, и день кажется мирным, едва ли не праздничным. Но что будет завтра? Каким выдастся новый день? Очень хочется, чтобы таким же хорошим и спокойным! Желания подобны мечте — в действительности они тают так же быстро, как весенний снег под солнцем. Возможно, завтра будет так, как сегодня, и останется надежда и невысказанные вопросы. Что случится с нами? Кому суждено быть в живых, и кто будет лежать бездыханный на холодной русской земле? Свидетелями чьей смерти мы станем? Кого из товарищей будем оплакивать?