Тайна старого Сагамора - "Сат-Ок"

– Зовут меня Заремба. Стефан Заремба.

Глаза вождя внимательно осмотрели лицо говорившего и остановились на его верхней части, где выделялось яркое беловатое пятно шрама.

– Это, Великий Вождь, памятка о твоем томагавке. Помнишь битву в Аппалачах после измены Каменной Стрелы?

– Так ты тот самый белый, который преследовал меня? Я узнал тебя сразу. Ты желал моей смерти, а теперь получишь ее сам. Этого требует мой народ. Смерть за смерть. Пусть бледнолицый уже готовится к своему смертному часу.

– Если я заслужил его, – ответил Заремба твердо, – приму как подобает мужчине и воину, но прежде разреши обратиться к тебе.

– Говори.

– Пошли своих воинов к тому месту, откуда они привели меня. Надо позаботиться о втором твоем брате, которому я помог, – Крученом Волосе.

И Заремба рассказал все, что предшествовало его пленению.

– Правду твоих слов проверю. И пока не узнаю ее, не тешь себя мыслями о спасении, Совет Старейшин решает твою участь, – проговорил вождь и заторопился к выходу.

Никогда раньше не радовался так Заремба своему знанию языка чироков, как сейчас. Это во многом облегчало его задачу в таком положении.

Время тянулось бесконечно долго. Заремба сидел неподвижно, выдерживая, как только мог, взгляды своих часовых, которые буквально пожирали его. Сделай он движение, и они сразу же протягивали к нему свои копья. Заремба решил притвориться спящим.

Раньше ему почему-то казалось, что индейский лагерь – место тишины и покоя. Теперь же, впервые попав в него, убедился, что это не так. До его слуха доносился беспрерывный галдеж собак, плач детей, а главное, не смолкали громкие песни сидящих вокруг костров индейцев, которые исполнялись под ритмичные удары в бубны и трещотки из черепашьих панцирей. Время от времени раздавались военные кличи, от которых холодело под сердцем.

И все-таки сон действительно завладел Зарембой. Проснулся он, когда солнце стояло высоко. Подкралась жара. Теперь его охраняли уже не те молодые, но такие же суровые и неподвижные воины постарше. С неизбежностью своей смерти Заремба уже смирился, хотя где-то в подсознании и теплилась надежда.

И тут послышался громкий крик. Потом заговорили сразу несколько человек, перебивая друг друга. «Это за мной!»– пронеслось в голове, и, глянув в сторону выходного отверстия, офицер решительно встал, скрестив руки на груди.

В эту минуту раздвинулся полог. В типи вошел Черная Туча. Движением руки он удалил воинов, охранявших Зарембу, а ему приказал сесть. Все в нем: и низко опущенные брови над глубоко сидящими глазами, и резко очерченные морщины, изрезавшие его лицо, а главное, голос, каким он приказал пленнику сесть, – не предвещало ничего хорошего. Заремба видел – старик зол.

– В твоих словах была только половина правды, – заговорил Черная Туча сурово, – вторую ты, видно, растерял по дороге сюда. Воины нашли Крученого Волоса, но его разум во власти тьмы. Он не в силах говорить со своими братьями, а между тем, – Черная Туча вгляделся в военный мундир Зарембы, опустил глаза на свою ладонь, – на одежде белого не хватает вот этого, – протянул он железную пуговицу, – значит, мой брат Крученый Волос не сразу отдался в руки бледнолицего, была борьба…

– Но на голове у Крученого Волоса была и повязка. Подумай и реши, Великий Вождь, кто мог ее положить, кроме меня.

– В словах бледнолицего сквозят лучи правды, но чем доказать их достоверность Совету Старейшин?..

Заремба нервно повел плечами. В самом деле – чем? Можно ведь допустить мысль, что он, снимая скальп, преследовал выручку от его продажи, а не саму смерть индейца, потому из великодушия и сделал ему повязку. Ничего удивительного не будет, если они и встанут на этот путь, вынося решение о его участи.

Черная Туча сидел, глубоко задумавшись.

– Разум Крученого Волоса, – произнес он как бы про себя, – все еще во власти тьмы… Скажи, – прямо посмотрел он в глаза Зарембы, – зачем тогда, в битве при Аппалачах, ты пошел ко мне?

«Поймет ли, – подумал Заремба, – поверит ли, что я не мог быть больше участником жестокой бойни, что пошел из желания быть полезным несчастным жертвам произвола?»

Пока офицер подыскивал нужные слова, чтобы выразить яснее свою мысль, Черная Туча проговорил:

– Когда я увидел тебя, поднимавшегося на скалу, я подумал – вот белый, который пришел убить меня, и я сделал это первым. Но ты остался жить, а ведь удар был настолько силен, что я мог лишить тебя жизни.

– Тогда, пожалуй, это было для меня все равно, – проговорил Заремба с грустью.

Брови Черной Тучи дрогнули.

– Твои глаза ответили мне на вопрос. Я прочитал в них, что сердце бледнолицего не жаждет крови.

Глубоко вздохнув, он продолжал.

– Белые одержали тогда победу. Они достаточно сильны для этого. Их сила – в оружии, наша – в справедливом требовании оставаться хозяевами своей земли. На чьей стороне будет перевес – покажет время… Раны, которые белые наносят на наши тела, залечиваются, но те, что поражают душу, переходят от отцов к детям, а это не может ли оказаться острее длинных ножей белых?..

При этих словах Черная Туча встал. Сурово посмотрел он по сторонам и таким же суровым взглядом вперился в пленного. И тот понял – старый вождь недоволен собой. Недоволен тем, что разговорился.

Не удостоив пленного офицера ни словом, ни взглядом, Черная Туча вышел из типи. Сколько прошло времени, Заремба не знал. Он потерял всякое о нем представление. А когда воины вывели его за ремень наружу, была уже темная ночь. Густые тучи метались над лагерем, как Злые Духи.

Толпа воинов с раскрашенными узорами смерти лицами окружила пленника, и его повели к площади, где над костром возвышалась поперечная перекладина. К ней и привязали его, подняв ему руки высоко над головой. Если раньше Заремба и лелеял какую-то надежду, то теперь окончательно понял, что это конец.

Вокруг площади вспыхнуло множество костров. Всем должно быть видно, как будет гореть белый человек.

Время уходило с каждым ударом сердца. Заремба переводил взгляд с одного воина на другого и по их ожесточенным лицам видел – ему не снискать пощады. И как ни странно, но даже в эти последние для него минуты он находил в себе силы и мужество отнестись к происходящему по-философски. «Ну что ж, – думал он, – сила и насилие – это наш метод. Мы виноваты, что он стал их защитой, что он неуклонно растет. Но наступит же наконец время, когда жажда братства восторжествует… Жаль только, что я, Заремба, порвавший все нити, связывающие меня с кровавыми преступлениями, не стану тому свидетелем…»

Где-то сбоку начали бить бубны, раздалась ритмичная песня:

Сази ки ка иипин Мана нико Етикуян.Сази ки ка нипин а чипико Мана ни питкинНипуан Тшипай уаикамиХау, икуа Сази ни па натинХау, Ней уатчистакамар ни сипуеттанНаспитичи киста…[24]

Воины начали танец. Это был танец смерти. Колени танцующих вздрагивали, руки поднимались вверх. В момент, когда звуки бубнов затихали или меняли ритм, они с лицами, обращенными в небо, делали короткие выкрики, подбрасывая стрелы, копья, томагавки.

Танцоров восторженно поддерживала толпа, стоящая у костров.

Внезапно танцы и песни прекратились. Напротив Зарембы остались только молодые индейцы, которые впервые должны вступить на тропу войны. Им надлежало показать перед старейшими племени свою ловкость и силу.

Сначала в ход пошли томагавки. Они кружились над головой Зарембы, словно огромные шмели. И хоть летели они, казалось, прямо на него, ни один мускул его лица не дрогнул – он знал: бесчестье покроет того из воинов, чье оружие ранит сейчас жертву. За томагавками последовали ножи и стрелы.

Но вот появилась другая группа: танцоры с зажженными факелами. Хотя Заремба знал, что и это еще не конец, тело его покрылось испариной. И тут встретился он со взглядом Черной Тучи. Сердце его дрогнуло. Старый вождь смотрел на него так, как смотрел бы человек, еще до конца не решившийся на что-то, еще не справившийся с какой-то внутренней, происходящей в его душе борьбой.