Позолоченная луна - Джой Джордан-Лейк

коляской, чтобы вернуть забытый рисунок. Если ты когда-нибудь будешь в Америке, то приходи работать ко мне. — И улыбнулся робкой мальчишеской улыбкой. — Ну, конечно, если захочешь. — И снова повторил все это по-итальянски.

Все это случилось много лет назад.

Еще до того, как Сол понял, что не сможет, как планировал, вернуться из Флоренции домой, в Палермо, потому что на Сицилии был такой голод, что весь изможденный остров уже съел все, что не сгнило, не прокисло и не провоняло окончательно. И теперь медленно умирал от голода.

До того, как Сол понял, что его будущее — и Нико, потому что их мать умерла — будет перечеркнуто и переписано, как те планы большого дома на рисунке.

С тех пор как он взял визитную карточку Джорджа Вашингтона Вандербильта II, эсквайра, прошло больше шести лет. Вряд ли он вспомнит сицилийца, который обслуживал его во Флоренции, или парня, который бежал за его коляской как сумасшедший.

Значит, Солу придется заставить его вспомнить. Потому что Сальваторе Франсису Катафальмо — с болтающимся у него за спиной Николасом Петером — после завтрашнего дня придется как-то жить. После того, как восторжествует справедливость. А может быть, и свершится отмщение.

Чувствуя, что дорога подходит к концу, Сол замедлил шаг. Дорога подходила к открытому месту, как бы объявляя о том, что сейчас откроется вид на дом. Где-то высоко, между крон, что-то мелькнуло — темные очертания высокой заостренной крыши, подсвеченной лунным светом.

Сол вышел из туннеля древесных крон на открытое пространство. И там, в дальнем конце ровной лужайки, окруженное темно-лиловыми, почти черными горами, стояло сооружение, не похожее ни на что, когда-либо виденное им в жизни.

Раскрыв рот, Сол отступил на шаг назад. Крыши Билтмора, точно такие, какими нарисовал их Сол, вздымались вверх так же резко, как вершины Альп. Впереди располагался сверкающий бассейн.

— Mio Dio, — выдохнул он в тишине. — Magnifico.

Но его дыхание тут же прервалось, когда он почувствовал упершееся в него сзади дуло пистолета. Холодная металлическая мушка касалась его шеи.

Нико в ужасе захныкал, и они оба застыли на месте.

Голос, как и металл пистолета, был полон стали и леденящего холода.

Человек приказал:

— Руки вверх.

Глава 9

Керри, близнецы и Рема пришли к хижине, когда уже совсем стемнело. Они нашли дорогу только благодаря тусклому свету полускрытой тучами луны да своей памяти. Из очага поднималась струйка дыма, которую Керри скорее учуяла, чем увидела.

— Господи, кто же, — прошептала она Реме за спинами близнецов, — согласился остаться с ним?

Потому что было трудно — вернее, невозможно — представить себе, что кто-то из соседей добровольно согласится присмотреть за Джонни МакГрегором, пока Рема с близнецами поедут в Нью-Йорк, чтобы привезти домой Керри. Джонни МакГрегор давно нарушил все добрососедские уклады своей общины.

Ну, по крайней мере, до его последнего предполагаемого возвращения и раскаяния. И то у Керри были сомнения на этот счет. Хотя, конечно, приближающаяся с парадного крыльца смерть смягчает даже старых негодяев.

Но Керри не нужны были эти спутанные мольбы о прощении со смертного одра.

Кто-то оставил дверь распахнутой настежь, как делали все в этих однокомнатных хижинах без окон. В мерцающем изнутри свете Керри разглядела привязанную к перилам крыльца чахлую лошадь с прогнутым хребтом.

Едва Керри шагнула с крыльца в дверь хижины, кресло-качалка у очага заскрипело, и из него поднялась Элла Братчетт. Из темноты в изножье единственной в хижине кровати вскочил Роберт Братчетт. В три шага он оказался возле них.

Керри остолбенела. Но, прежде чем она успела задать хоть один вопрос, Элла обхватила ее руками за шею.

— Добро пожаловать, голубка. Сколько лет. Господи, я так и вижу в тебе твою бедную маму.

— Очень мило, что вы здесь, с ним. Элла, я…

Элла сжала ей руку.

— Нет, не надо, даже не благодари. Я осталась тут с ним ради тебя, и Ремы, и твоей мамы, упокой Господи ее душу. И, Рема, не начинай насчет того, что он изменился. Хорошо, что он редко в себе, иначе никакие силы милосердия не помогли бы.

Элла потрепала Керри по щеке.

— Я сказала ему, что ты приедешь, это его подбодрило. Сдается мне, он хотел бы сказать тебе кое-что. По правде говоря, я и сама хотела бы кое-что ему сказать, прежде чем все будет кончено. Но ты сначала передохни.

С этими словами она распахнула дверь. Роберт Братчетт молча последовал за ней. Прямо с крыльца Элла взгромоздилась на древнюю лошадь, а ее муж, цокая коню, пошел вслед за ними.

— Там кое-что случилось, — начал он рассказывать жене, удаляясь все дальше от дома. — Там, на станции. Какого-то парня убили…

Внезапно человек, лежавший в кровати, вскрикнул, прижимая к груди одеяло. Как будто бы услышал это последнее слово, убили. Как будто это слово имело к нему какое-то жуткое отношение.

Его глаза больше не смотрели слепо прямо перед собой. Они наливались безумием. Яростью.

Керри заставила себя взять его за руку.

— Что с тобой?

Что-то шевельнулось возле ее ног. И зарычало. Ромео, старая гончая ее отца. Керри сама назвала его так еще щенком, хотя он не признавал никого в семье, кроме Джонни Мака.

— Может, — прошептала Рема, — Джонни Мак пришел в себя, узнав, что ты едешь домой на поезде.

Керри наблюдала, как отец снова прикрыл глаза. Похоже, подумалось ей, его вспышка скорей относилась к тому, что он услышал слово «убили».

Она понизила голос, чтобы ее не расслышали близнецы, сидевшие в нескольких метрах у светящегося очага:

— Он выглядит…

Истощенное лицо, запавшие глаза.

Рема кивнула.

— Как смерть, которая уже стоит у него на пороге.

Будь это кто угодно другой, Керри бы наклонилась и коснулась губами лба этой изможденной фигуры. Уронила бы на эти щеки свои слезы.

Но этому человеку, научившему ее вычислять, сколько именно кукурузного виски он выпил, лишь по звуку его спотыкающихся шагов — когда песня, что он напевает, обернется долгим, угрожающим рыком, когда ее ноты станут жестокими и опасными…

— Так и плутает в этом своем тумане, бедолага. Он уже насквозь пустой. Ему давали касторку да рвотный орех, а то он все жаловался, что у него печень ноет. Да мы-то все знаем, что это все оттого, что он годами все пил да пил, и тут уж ничего не поделать. — Рема потрепала Керри по руке. — Но он будет рад узнать, что ты дома, голубка. Когда придет в себя.

Вместе они соорудили для Керри на полу подобие тюфяка, чтобы Рема могла разделить с близнецами соломенный матрас. Керри нагнулась поцеловать