Сказание о Луноходе - Александр Струев

Я радуюсь, когда процветают науки, когда ученые совершают открытия. Меня озноб пробирает, когда читаю «Вестник Академии точных наук». Сколько новых химических соединений нашли применение в металлургии, в фармакологии, в пищевой промышленности. А Народная академия медицинских наук? Сколько болезней отступило перед знаниями врачей! А Тимирязевская сельхозакадемия! Они не только знают, как собрать урожай, но и как управлять погодой! Им точно известно, когда пойдет дождь – утром, вечером или в обед, или не пойдет вообще, и какое количество осадков выпало за месяц! Разве это не замечательно? Педагогическая академия под руководством академика Цендера формирует новый подход к воспитанию не только детей, но и взрослых! Их-то, заскорузлых, тоже надо воспитывать, еще как! Наука служит народу, а история, по существу, миф, мираж, недоразумение! Сегодня Я есть, значит Я – история, а завтра кто знает, что произойдет! – усмехнулся Вожатый. – Вот и пойми эту историю, на кой хрен она сдалась!

24

Они сидели на диване, Он и Доктор. Доктор жил в уютном кирпичном коттедже, сразу за теннисным кортом. Каждый день Доктор приходил к Нему и засиживался до позднего вечера. Так и сегодня, расположившись в гостиной, они собирались слушать музыку и разговаривать.

– Где Наталья Сергеевна? – поинтересовался Доктор.

– Пошла поплавать. В бассейн привезли свежую воду из Красного моря. Ей нравится плавать в Красном. Каждую среду я отправляю в Египет грузовой самолет. За неделю вода портится. Хочу заставить привозить вместе с водой и рыб. В коралловых рифах рыбки удивительной красоты попадаются. Будет с рыбками плавать! – довольно проговорил Вожатый.

Доктор улыбнулся.

– Вчера поручил архитектору Пасохину к обратной стороне дома пристроить бассейн с коралловыми рифами, чтобы полная иллюзия Красного моря возникала, – оживившись, добавил Вожатый, – Наташе должно понравиться.

Доктор кивнул. Эта держалась у Вожатого целые двенадцать лет.

«Слишком долго», – подумал Доктор.

Прежнюю, Марину, пришлось отравить. Стала слишком самостоятельной, всюду совала нос, думала, что за два года приворожила Его к себе, и красавицу понесло, раскомандовалась. Под конец спуталась с одним слащавым подавальщиком из внутренней обслуги. Когда Вожатый просмотрел фотодокументы, так разволновался, что выбил Фадееву два передних зуба, а Маринку приказал зарезать. Убийца замер за шторой в девичьей спальне, и если бы не глоток отравленного морса, персидские ковры и шелковые портьеры пришлось бы долго отмывать от крови и мочи.

«Нечего сказать, разбирается в людях, – ехидно скривился Доктор, – а алчную дуру Маринку не разглядел!»

С полгода Вожатый слонялся как неприкаянный, напрочь забыв об охоте в любимом Завидово, и ни разу не слетал на отдых в Забайкалье, пока в Архангельском, у сына, не наткнулся на эту лапочку. Сын отдал ее Отцу без тени огорчения.

– Да забирай!

Вожатый еще с год присматривался к девушке, определив в кремлевскую канцелярию. Наталья Сергеевна оказалась родом из Ялты, город такой рабочий на Черном море. Там построен крупнейший в мире завод по добыче из морской воды сероводорода, кроме завода и бараков ничего интересного в Ялте нет – выжженная химией пустыня, ни листика, ни травинки. А море такое гадкое и вонючее, что страшно к нему приближаться. Из окрестных гор рудоуправление делает щебенку и продает туркам. Турция забирает и этот вонючий сероводород, из которого производит шелковые ткани. Только никакого отношения к шелку эти ткани не имеют. Тысячи паромов между Турцией и Ялтой шныряют туда-сюда, перевозят грузы и загрязняют окружающую среду. Когда в Ялте грузовой порт расширили, понаехало туда со всех закоулков торгашей и всякого сброда, бегают, суетятся, решают, кому что продать и куда морем перевезти. В то время последние коренные жители из Ялты уехали и Наташа с ними. В Ялте она в хореографический кружок при школе ходила и на новом месте в Дом культуры пришла, хотела на бальные танцы записаться, тут-то ее на конкурс и заграбастали. Тогда по всей стране для Младшего стали девушек отбирать.

В комнату, виляя хвостом, вошла собака – полосатый датский дог – и с глухим звуком улеглась у ног хозяина. Дежурный офицер доложил, что приехал Фадеев.

– Впусти! – разрешил Вожатый.

Фадеев появился в дверях, держа в руках свежий выпуск Газеты. Он на полусогнутых подошел к Вожатому и прильнул к Его холеной, украшенной драгоценными перстнями руке.

– Благословите! – почти шепотом попросил Редактор.

– Прими! – дотрагиваясь до лба десятикаратником, проговорил Вожатый.

Последнее время стало хорошим тоном просить у Него благословения.

– На кой вам церковь? Только я в этой стране могу благословлять и отпускать грехи! Вот когда помру, тогда к попам шагайте, а сейчас, если узнаю, что где-то кого-то без меня благословили, уж не взыщите, на березе вздерну!

Фадеев перекрестил лоб, приложил пальцы к тому самому месту, куда только что дотронулся многокаратным бриллиантом Вожатый, а потом поднес их к губам и восторженно поцеловал, но Вожатый продолжал недовольно смотреть.

– Долго ты паясничать будешь, нечесаным ходить? – глядя на взлохмаченного Редактора, проговорил Он. – У тебя на голове скоро колтуны заведутся!

– Обещание дал, обет что ли, – протягивая Вожатому Газету, ответил Редактор.

– Кому обещание-то?

– Себе. Что выдержу шесть лет без причесывания и стрижки, – скаля вставные зубы, отвечал Фадеев. – Это меня укрепляет. Я от этого сильнее духом становлюсь!

– Укрепляет! – передразнивая, выдавил Вожатый. – Ну-ну, садись!

В знак приветствия Фадеев кивнул Доктору и уселся на краешек стула.

– Ну, докладывай!

– Разрешите про Луноход матерьялец собрать. Чует мое сердце, завалит Министр работу. Не доверяю я ему!

– Это не твоего ума дело! Сергей Тимофеевич вселенную как свои пять пальцев изучил. Его жизнь от начала до конца с космосом связана, – отрезал Вожатый, – а материал сделай, это неплохо – про наши успехи написать. И, эта, – Он строго посмотрел на Фадеева, – причесываться начинай, не юродствуй, а то на обезьяну похож! Хоть и костюм на тебе Вrioni, а все дурак дураком! Причесывайся, понял, а то благословлять больше не стану!

Вожатый встал, не спеша подошел к малахитовому украшенному позолоченной бронзой камину и стал разводить огонь. Взглянув в сторону Фадеева, Он продолжал:

– Завтра на охоту поедем, ты, Доктор, Наталочка, Сергей Тимофеевич и Котова с птицами прихватим. А то работаешь, работаешь, – отстраняясь от ярко вспыхнувшего пламени, проговорил Вожатый, – а отдыхать кто будет, Пушкин?

Он вернулся на диван и, обращаясь к Доктору, попросил:

– Подай-ка сундучок!

Доктор поднялся и, отодвинув штору, взял с подоконника инкрустированный слоновой костью хьюмедор с сигарами. Вожатый откинул крышку:

– Пожалуйста!

В этот момент дежурные офицеры на входе вытянулись по стойке «смирно». В зал вошла Наталья Сергеевна.

– Иди ко мне, солнышко! Садись! – усаживая девушку рядом, засветился Вожатый. – Ты как раз вовремя подоспела. Ну что, наплавалась, рыбонька?

– Здорово! – зажмурившись, ответила Наташа. – Целый час плавала и совсем не устала.

На Наталье Сергеевне было расшитое серебром полупрозрачное бирюзовое платье, серебряные сандалеты на невысоком каблучке, усыпанные замечательного цвета сапфирами. Золотистые волосы мягкими локонами спадали на высокую грудь, прикрывая глубокое декольте. На изумительно тонких, грациозных пальцах не было ни одного кольца, зато чувственную шею украшало необыкновенное ожерелье белого золота, с огромными, темно-васильковыми камнями, которые поблескивали таинственным огнем. В Индии такие сапфировые ожерелья надевали на невесту магараджи в день свадьбы. Вожатый ласково поглаживал Наталочку и, казалось, что-то нашептывал ей на ушко. Потом резко повернулся к Фадееву и почти крикнул:

– Чего сидишь, давай!

Фадеев подскочил, скинул пиджак и ринулся к роялю. Через минуту по залу плыла чарующая музыка Чайковского. Под пальцами Фадеева клавиши «Стейнвея», точно птицы, взмывали и падали. Он играл, отдаваясь музыке всем своим измученным болезнью почек телом. Играя, Фадеев перевоплощался, переживая каждую ноту, каждый оброненный инструментом звук. Пианист парил над клавиатурой, как ветер над морем, он трясся и замирал, будто хотел своими отчаянными движениями сделать ноты еще чище, еще пристальней, еще опасней. Он чуть не рыдал, переживая музыку, и, закончив одну вещь, молниеносно переходил к другой, и дальше, и дальше, и дальше! Когда Фадеев, обессиленный, свалился на пол, не удержавшись на вертлявом крутящемся табурете, Вожатый хлопнул в ладоши, и офицеры охраны вынесли изнемогшего Редактора из комнаты.

– Этот ничего не сможет утаить, – обращаясь к Доктору, произнес Вожатый, – все отдаст, лишь бы я позволил ему играть!