Мистер Эндерби изнутри - Энтони Берджесс

2

Вот каков был распорядок обычного дня Эндерби: подъем на рассвете, а может быть, позже, одинаково зимой и летом; завтрак, испражнение, потом работа, которая иногда начиналась собственно при испражнении; в десять пятнадцать он брился, готовился выходить, зачастую с сеткой для покупок; в десять тридцать покидал квартиру, шел к морю, покупал батон, кормил чаек; сразу после пил утреннюю порцию виски со стариками и умирающими, или, если Арри не работал, с Арри в «Гербе масонов»; иногда наносил визит к Арри на кухню, получая от него обрезки для кладовой: индюшачий каркас, куски жирной свинины, кусок бараньей шеи на воскресный обед; потом, по мере надобности, делал покупки — батон для себя, картошка, десяток сигарет, пикули, пирожок с мясом, горчица за четыре пенни; возвращался домой и готовил еду, а когда со вчерашнего дня оставалось что-нибудь холодное, сразу ел и работал во время еды; дремал, сидя на стуле, или даже одетый сворачивался в постели, целенаправленно засыпал. Потом обратно в уборную, к последнему длительному дневному уроку; потом остатки еды или хлеб с каким-нибудь недорогим лакомством; на ночь чашка мачехиного чаю; постель. Никому не мешающий образ жизни. Капризная Муза время от времени нарушала порядок, забрасывая Эндерби стихами — фрагментарными или полностью сформированными, — и тогда среди виски, в постели, готовя, работая над структурой нелирических произведений, он сразу записывал под ее истерическую, хладнокровно пророческую или телеграфную диктовку. Музу он уважал, но капризов боялся: она бывала игривым котенком, тигрицей с выпущенными когтями, сосущим палец слабоумным ребенком или высокомерной богиней в бальном наряде эпохи Регентства, с непредсказуемыми настроениями и посещениями. Другие визитеры были более предсказуемы: диспепсия в разнообразных формах, ветры, икота. В тихие дни в промежутках меж явлениями небесных и земных откровений он жил одиноким и безобидным мужчиной. Письма и визитеры редко толкались в дверь, новости из опасного мира никогда не вторгались. Дивиденды и крошечные гонорары выплачивались прямо в банк, который он посещал лишь раз в месяц, покорно ожидая наличных с чеком, аккуратно выписанным на двадцать с чем-то фунтов, стоя за мытарями с бычьими шеями и аскетическими мясниками, необъяснимо вносившими долго пересчитывавшиеся кучи тусклой меди. Он никому не завидовал, кроме проверенно великих покойников.

Рутинный распорядок, уже возмущенный катастрофической поездкой в Лондон, еще сильней возмутило последствие этой поездки, а именно доставка большого пакета. На адресном листке напечатано «Фем» и представлено изображенье холеного, но идиотского личика молодой женщины, видно типичной читательницы «Фема». Углубившийся в свою поэму Эндерби получил пакет без брюк, разинув рот, потом побежал распечатывать с колотившимся сердцем в гостиную. Там оказался контракт на подпись и краткое письмо от миссис Бейнбридж, сообщавшее, что вот это контракт на подпись и старые номера «Фема». Писала она длинными жирными штрихами, официально, по-деловому, однако позволила писчей бумаге в высшей степени деликатно пропитаться своим ароматом. Эндерби обладал слабым чутьем, но весьма отчетливо уловил ее очень женственный образ. Вот так вот.

Эндерби мало что знал о журналах. Читал мальчишкой «Смешное кино» и «Забавные чудеса». В юности знакомился с поэтической периодикой и осиными воскресными обзорами левого крыла. В армии просматривал то, что обычно читают солдаты. В приемных специалистов сидел с каменным лицом над «Панчем»[42]. Ему было известно о послевоенном потоке дешевых журналов, изумлявших разнообразием специализации и количеством культов, которым служили. По его сведениям, два-три целиком посвящались некому скончавшемуся знаменитому киноартисту, превратившемуся в какого-то задубеневшего божка; попадались на глаза другие, которые, каждый по-своему, прославляли живых молодых обормотов с гитарами — предположительно поименованных миссис Бейнбридж поп-певцами. Молоденькие девушки явно испытывают сильный религиозный голод, удовлетворить который, видно, могут лишь эти жалкие симулякры и их пресс-жрецы. Вдобавок у тех самых девушек водятся деньги, криком кричат, хотят потратиться, ибо, кажется, в нашу эпоху профессионалов в выигрыше лишь неумелые и безмозглые. Но и у мечтательных жен деньги есть. «Фем» с визгом дрался за их шестипенсовики, стараясь отпихнуть локтем «Женственность», дать по зубам «Прелести», содрать корсет с «Женушки», выдрать волосы «Блонди» за черные корни.

Эндерби удобно уселся за чтение «Фема». Под его аденоидное сопение над содержимым шло время, навсегда, безвозвратно потерянное. На обложке девичье лицо, характерно и утомительно симпатичное. Пролистывая лежавшую у него на коленях кипу, Эндерби заметил, что на обложке каждого номера лицо молодой женщины, возможно, всегда одинаковое, хотя точно не скажешь. По его догадке, мужские журналы предпочитают изображать на обложке женщин от шеи и ниже. Справедливое разделение. Почитал письма читателей: чья-то маленькая девочка спрашивает, не живет ли Бог в самолете; как превратить старую банку из-под джема в изящную вазу с помощью лака для ногтей четырех разных оттенков (всего 8 ш. 6 д.); ничего не прошу за благотворительный акт, кроме милой благодарной улыбки; австралийский попугайчик миссис Ф. (из Ротрэма) умеет говорить: «Долли любит мамулю»; до чего глупыми, правда, бывают мужчины, предпочитающие держать картошку в ящике кухонного стола! (Эндерби серьезно озадачился: почему это глупо?) Печаталась история с продолжением под названием «Навеки и еще на день», обильно проиллюстрированная соблазнительной, но сомнительной новобрачной. Пятистраничная статья доказывала, что самостоятельно соорудить стеллаж для пластинок (или поручить это мужу или приятелю), не намного дороже, чем купить в магазине. Почти все рассказы, называвшиеся «Пылающее сердце», «Зачем ты оставил меня?», «Сочетаюсь с тобой», «Здравствуй, роман», были гарнированы изображением пар, вертикально прильнувших друг к другу. Энергично разогретая религиозная колонка популярного проповедника молодежных поп-певцов сопровождалась занимательным очерком о «Псах Королевы». Клиническая, леденящая кровь болтовня про опухоли, статьи о каблуках-шпильках, о приготовлении мармелада, как стать блистательной невестой. Эндерби долго сидел, увлекшись Особыми Кулинарными Рецептами, видя тут хотя бы способ усовершенствовать свою диету (завтра надо испробовать Апельсиновый Леденец). Его потрясли и растрогали письма, присланные Миллисент Добросердечной, даме с голубыми волосами, с острыми красными ногтями и мягкой улыбкой: «Он сказал, это искусственное дыхание, а теперь оказалось, что у меня от него будет ребенок»; «Я вышла замуж всего три месяца назад, но влюбилась в мужниного отца». Эндерби одобрительно кивал разумным ответам. Не следовало этого делать; мне ужасно вас жалко, милочка, но запомните, брак надо хранить.

Пали сумерки, он все читал, чтения оставалось еще очень много. Украдкой добрался до выключателя, чувствуя себя виноватым, оправдываясь за столь долгое увлечение: в конце концов, он для них писать собирается, должен знать их вкусы. Живот пробурчал, что им пренебрегают. Дома у Эндерби ничего не было, кроме хлеба, джема и пикулей; надо пойти купить чего-нибудь. Он размечтался о блюде, придуманном Джиллиан Фробишер, возглавлявшей кулинарный раздел «Фема»: Сюрприз из Спагетти с Сыром.

Вышел с сеткой-неводом, вернулся с фунтом спагетти, четвертью сыра и большой чесночиной за четыре пенса. (Рецепт предлагал в качестве альтернативы две крупные луковицы, но Эндерби испытывал непонятное нежелание заходить к зеленщику и просто просить две луковицы; экзотический чеснок — совсем другое дело.) Возбужденно сопя, принес нужный номер «Фема» на кухню, рабски следуя указаниям. Прочел: «Достаточно на четверых». А он только один-единственный, сам, проголодавшийся Эндерби. Значит, все надо делить на четыре. Взял фунт спагетти, разломал колючие палочки на маленькие кусочки. Взял сковородку (жалко, рецепт требует большую, глубокую; ну, ладно, не имеет значения), налил одну столовую ложку оливкового масла. (В буфете стоит почти полная чашка, остатки из банок с сардинами.) Бросил туда приблизительно четверть спагетти, зажег газ, начал медленно жарить, переворачивая и пошевеливая. Потом добавил две полные чашки воды, вспомнил, что надо делить на четыре, и немного воды слил обратно. Заглянул, пыхтя, в «Фем», пока сковородка тихонько кипела. Натереть сыр. Натер немного на терке миссис Мелдрам для мускатного ореха, бросил в варево. Теперь вопрос: лук или чеснок. «Две большие нарезанные луковицы, — говорит Джиллиан Фробишер, — или чеснок по вкусу». Эндерби взглянул на чеснок, зная, что он сильней лука; возможно, одна чесночина эквивалентна двум луковицам. Чистить надо? Не надо. Вся ценность в шелухе, к примеру в картофельной. Он искрошил чеснок, сначала по основе, потом по утку, и бросил кусочки в кипящую сковородку. Дальше. Смазанная маслом посуда. Отыскал на полке мутную огнеупорную миску «Пирекс», щедро смазал изнутри маргарином. Теперь переложить месиво из сковородки в миску. При переворачивании возникли определенные трудности: почему-то все к сковородке прилипло, пришлось энергично скрести, выскребывая то, что пожелало выскрестись. Месиво плюхнулось в миску. «Сверху смажьте сметаной», — говорит Джиллиан. Сметаны нет, но полно скисшего молока, сверху позеленевшего. Эндерби увенчал блюдо щедрой порцией свернувшегося молока, потом зажег духовку. Там оно должно готовиться на медленном огне минут двадцать. Со стоном сунул миску в духовку, пинком плотно захлопнул черную дверцу, потер руки.