Ведьма - Жюль Мишле

Слово «шабаш», по-видимому, в разные времена имело разное значение. До нас дошли, к сожалению, лишь очень поздние подробные описания (времен Генриха IV). А тогда он был едва ли чем другим, кроме великого фарса сладострастия под предлогом ведовства. Но и в этих описаниях явления, успевшего исказиться, некоторые очень древние черты свидетельствуют о смене веков, о разнообразных формах, в которых оно последовательно воплощалось.

* * *

Можно исходить из того достоверного факта, что в продолжение столетий крепостной вел жизнь лисицы или волка, что он был ночным животным, я хочу сказать, он днем жил как можно меньше, жил настоящей жизнью только ночью.

До 1000 года, пока народ еще творил своих святых и свои легенды, дневная жизнь представляла для него еще некоторый интерес. Его ночной шабаш был лишь слабым пережитком язычества. Он почитал луну, боялся ее, так как она влияет на земное благосостояние. Старухи поклоняются ей и сжигают маленькие свечки в честь Дианом (Диана — Луна — Геката). По-прежнему преследует женщин и детей луперкалий, правда, под маской, как черное лицо привидения Аллекена (Арлекина). Исправно празднуется pervigilium Veneris (1 мая). В ночь на Ивана Купала убивают козла, чтобы отпраздновать сабасии. Во всем этом нет ни тени насмешки. То невинный карнавал крепостного.

Около 1000 г. церковь почти закрыта для народа, не понимающего ее языка. В 1100 г. народ уже не понимает службу. «Когда на церковной паперти разыгрывается мистерия, то он запоминает больше комические эпизоды, быка, осла и т. д. Он слагает по этому поводу рождественские песни, все более и более насмешливые (настоящая литература шабаша).

* * *

Как не предположить, что великие и страшные возмущения XII в. оказали свое влияние на эти мистерии, на эту ночную жизнь волка, дичи, как называли крестьянина жестокие бароны. Возможно, что эти возмущения часто начинались на этих ночных праздниках. Великие бунтовщические общения между крепостными (когда один пил кровь другого или они ели землю вместо гостии), может быть, также происходили на шабаше. Может быть, и тогдашняя «Марсельеза», которую пели чаще ночью, чем днем, также является песнью шабаша.

В 1200 г. крышка гроба закрывается. Сев на нее, папа и король придавили человека своей огромной тяжестью. Забыл ли он тогда свою ночную жизнь? Нисколько! Напротив, старые языческие пляски стали тогда, вероятно, более бешеными. Антильские негры отправляются после целого ужасного дня жары и труда плясать за шесть лье. Так и крепостной. К пляске, вероятно, примешивались веселые взрывы мести, сатирические фарсы, насмешки и карикатуры на сеньора и попа… Целая ночная литература, не имевшая никакого представления о литературе дня, даже очень малое о буржуазных фабльо.

* * *

Таков смысл шабаша до 1300 г. Чтобы он принял поражающую форму открытой войны, объявленной Богу, нужно еще многое. Необходимо было не только опуститься на самое дно отчаяния, но и потерять всякое благоговение.

Случилось это в XIV веке, в эпоху авиньонского пленения и великой схизмы, когда двуглавая церковь не походила больше на церковь, когда все дворянство и король, попав в постыдный плен к англичанам, притесняют мужика, чтобы выжать из него выкуп. Тогда шабаш облекается в грандиозно страшную форму Черной мессы. Эта дьявольская драма была в XIII в. еще невозможной или она вызвала бы ужас.

Она была невозможна и в XV в., когда наступило истощение, когда истощилась даже скорбь. Никто не решился бы тогда придумать такое чудовищное явление. Оно принадлежит веку Данте.

То был внезапный взрыв бешенства, доведший нечестие до высоты народного гнева. Чтобы уяснить себе сущность этого гнева, необходимо вспомнить, что народ, воспитанный духовенством в вере, и между прочим в вере в чудо, не только не имел никакого представления о неизменности законов мироздания, а ждал в продолжение столетий чуда, которое не явилось. Тщетно звал он его в день последней крайности и страшного отчаяния. И тогда небо показалось ему союзником его жестоких палачей, само показалось ему жестоким палачом.

Так возникли Черная месса и Жакерия.

Одна из своеобразных черт этого века заключается в том, что женщина, почти порабощенная, тем не менее господствует в сотне ярких форм. Она является тогда наследницей ленов, приносит королю целые королевства. Она здесь на земле, а еще более на небесах возведена на престол. Мария вытеснила Христа. Святой Франциск и святой Доминик видели в ее груди три царства. В беспредельных глубинах Благости она топит грехи, даже больше, она разрешает грешить. (Прочтите легенду о монахине, место которой занимает Дева, в то время как та отправляется на свидание со своим любовником).

На самом верху, в самом низу — везде женщина. Беатриче живет на небе, среди звезд, тогда как Жан де Мен проповедует в «Романе о Розе» общность жен.

* * *

Чистая ли, грязная ли — она повсюду и везде. О ней можно сказать, что Раймонд Луллий сказал о Боге: «Где он находится? — Везде!»

На небе и в поэзии прославляемой женщиной является однако, не плодовитая мать, окруженная венцом детей, а дева, бесплодная Беатриче, которая рано умирает.

Говорят, красивая англичанка появилась в 1300 г. во Франции проповедовать искупление женщины. Себя она считала мессией этого искупления.

Черная месса первоначально, может быть, была этим искуплением Евы, проклятой христианством. На шабаше женщина исполняет всякие функции. Она — жрица, алтарь, гостия, к которой приобщается весь народ. Она — почти само божество.

Многое внесено в шабаш народом, но не все. Крестьянин ценит только силу. Женщиной он не очень дорожит. Это ярко обнаруживается в наших старинных обычаях. Народ не уступил бы женщине того господствующего места, которое она здесь занимает. Она сама его захватила.

Я охотно верю, что шабаш в его тогдашней форме был делом женщины, женщины, охваченной отчаянием, какою и была тогдашняя ведьма. В XIV в. она видит, как перед ней открывается ожидающая ее ужасная дорога пыток и казней, триста, четыреста лет, освещенных заревом костров. Начиная с XIV в. ее медицинские знания объявлены колдовством, ее лекарства преследуются, как яды. Невинное чародейство, которым прокаженные пытались тогда облегчить свои страдания, приводит к избиению несчастных. Папа Иоанн XXII велит содрать кожу с епископа, заподозренного в колдовстве. Лицом к лицу с таким слепым гнетом большая или меньшая смелость одинаково рискованны. Смелость растет по мере роста опасности. Ведьма может отважиться на все.

Братство человечества, вызов христианскому небу, противоестественный культ бога природы — таков сокровенный смысл Черной мессы. Алтарь был воздвигнут великому взбунтовавшемуся крепостному, тому, кого обидели, старому опальному, несправедливо изгнанному с неба «духу, сотворившему землицу господину, позволяющему растениям произрастать». Таковы были те титулы, под которыми его почитали люцифериане, его поклонники, и, по очень правдоподобному предположению, храмовники.

Великим чудом в то нищенское время было то обстоятельство, что для ночной братской трапезы находили то, чего не нашли бы днем. Не без опаски ведьма заставляла более богатых вносить свою долю, собирала их приношения. Любовь к ближнему была в своей сатанинской форме преступлением и заговором, своего рода бунтом и потому имела огромную силу. Люди отказывали себе в обеде, чтобы сберечь его для общего ужина.

Договор с дьяволом. Гравюра из «Демонолятрии» Н. Ремигия

Представьте себе на обширной пустоши, часто около старого кельтского долмена, на опушке леса такую сцену: с одной стороны, ярко освещенная пустошь, великое народное пиршество, а с другой — ближе к лесу, хоры той церкви, куполом которой является небо. Под хорами я подразумеваю холмик, до известной степени господствующий над местностью. А между этими двумя сценами смолистые костры, бросающие желтое пламя, раскаленные докрасна угли, дым, всему придающий фантастический вид.

В глубине ведьма воздвигает своего Сатану, большого Сатану из дерева, черного и косматого. Рога на голове и стоящий около него козел напоминают Вакха. Мужские атрибуты указывают на Пана или Приапа. Мрачная фигура, которую каждый видел по-своему. Одни находили в нем только ужас, других поражала печальная гордость, в которую, казалось, был погружен вечный изгнанник…

Его жрицей всегда является старуха (почетный титул). На самом деле она может быть очень молодой. Ланкр упоминает о семнадцатилетней ведьме, красивой и страшно жестокой. Невеста дьявола не может быть ребенком. Она должна быть тридцати лет, как Медея. Это образ красоты страдания, с глубоким взором, трагическая и нервная, с длинными змеевидными беспорядочно рассыпанными волосами, с целым потоком черных, неукротимых волос. На ее голове, быть может, покоится венок из вербены, могильный плющ и фиалки смерти.