Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

Некоторое время пробирался один. И как-то на лесной дороге встретил земляков еврейскую семью: отца, мать и троих детей. Старшего я немного знал. «Вы что, с ума сошли? Под немцем оставаться!» Мать с надеждой в голосе сказала: «Может, не убьют? У нас же дети. Да и кругом уже немцы не выбраться!» Старшего я все же уговорил идти со мной. Отпустили. Прощались горько, видно предчувствовали беду. Так, вдвоем, и выходили из окружения. После войны его встретил: воевал, был ранен, награжден.

А родные погибли…

В молодые годы во мне мало проглядывало еврейского. А он вылитый. В какой-то деревне, на Смоленщине, мальчишки увязались за нами и беззлобно приговаривали: Бери хворостину, гони еврея в Палестину! Начитались листовок. А может, кто и подсказал…

Через многое потом пришлось пройти и на войне и после нее. Но самым тяжелым испытанием было это: когда так много людей шло на запад, а я порой один на восток.

Несомненно, где-то пробивались и выходили из окружения разрозненные подразделения и части Красной Армии.

Мне они не встретились…

«Далеко ль до Москвы? Да в прежнее время за две недели хаживали. А как идти-то? Да все прямо, сынок, все прямо!» Выйдешь за околицу, а там развилка, и спросить не у кого. Вот и гадай, по которой дороге идти. Брали восточнее. Компасом служили отцовские часы. Есть такой способ: если часовую стрелку направить на солнце, воображаемая линия посередине между этой стрелкой и цифрой 12 покажет юг.

В следующей деревне история повторяется: А все прямо!

Кто знает, тому прямо!

В тот год было много земляники. По обочинам дорог, по опушкам лесов выглядывала, вырывалась из зелени необыкновенно сочная, вкусная ягода.

И мы, первые окруженцы июля, то и дело наклонялись за ее ярко-красными шариками. Поневоле, еще тогда, пришло сравнение с каплями крови, щедро окропившими землю.

Скоро сольются они в реки…

На краю Белоруссии, в одном из поселков, не успели эвакуировать сыроваренный завод. Директор завода, пожилой человек с суровым лицом, раздавал отступающим красноармейцам круглые красные сыры, В вещмешках они не помещались, многие несли в руках, некоторые накалывали на штык. Ярко-красные сыры резко выделялись на серо-зеленом обмундировании, как надувные шары на празднике. Это выглядело неестественно, и оттого еще более печально.

Выходили из окружения в районе Ярцево-Духовщины. Шли осторожно, поминутно озираясь. По всему чувствовалось, что наши уже близко.

Дорога уходила в распадок, по обе ее стороны невысокая насыпь заросла густой травой и мелким кустарником.

Вдруг из-за куста показалась странная фигура. Человек, завернутый в белую простыню, неловко спрыгнул с насыпи и, не обращая на нас никакого внимания, быстро перебежал дорогу, поднялся по противоположному склону и исчез в кустах. Следом показались еще две таких фигуры, одна из них женщина. Привидения? Может быть, немцы хотят нас попугать? Это было нетрудно сделать, сказывалась усталость и напряжение последних недель. Но таким странным способом…

Все оказалось еще хуже. Поблизости был сумасшедший дом. Эвакуировать его не смогли, персонал разбежался. Предоставленные сами себе душевнобольные разбрелись по окрестностям. Немцы ловили их и пристреливали…

Но бывало и по-другому. Мать моей одноклассницы Ады Бруксон была врачом в психиатрической больнице в Витебске. Больницу не эвакуировали. Уже будучи очень немолодым человеком и понимая, чем это грозит, она осталась со своими больными. Персонал знал, что она еврейка. Но никто не выдал. Два месяца продолжался этот подвиг, эта ежедневная игра со смертью. Наконец, ее предупредили, что немцам кто-то донес. Она ушла. Долго и мучительно пробиралась к своим, на счастье попала к партизанам. Наград не имеет. Ее награда долг врача.

Через тридцать лет я их нашел в Ленинграде. Ада сказала: «Мама! Фима пришел! Я не могу к нему выйти. Я не была в парикмахерской».

Вот были люди!

В районе Духовщины, усталые, измученные, заночевали близ дороги в одной деревеньке. Забылись тяжелым сном. Ранним утром разбудил шум моторов, крики. По шоссе двигалась на восток колонна немецких танков. В первые недели войны танки наводили ужас. Появился даже такой термин «танкобоязнь». Не скоро мы от нее избавились. Жители, стар и млад, кинулись к лесу. И у них страх велик, и у нас. Бежим к лесу с жителями наперегонки. Одна из женщин кричит: «Не бегите с нами! Из-за вас и нас расстреляют!» Почему из-за нас? Мы не были переодетыми красноармейцами, которых немцы разыскивали по лесам.

Поразительно, что элементарная мысль, которая пришла бы в голову каждому здравомыслящему человеку, даже не мелькнула. Более того, не появилась она и спустя десятилетия, когда стал писать книгу. И лишь внося в рукопись поправки к новому изданию споткнулся, будто на столб налетел. Из-за нас! ЕВРЕЕВ!.. Это ж надо быть таким идиотом!

На фронте антисемитизм приобретал порой крайние формы.

…Полк выдвигается на исходные позиции. Марш тяжелый, колонна растягивается. В одной из стрелковых рот, вместе со всеми, идет солдат-еврей. Небольшого роста, интеллигентного вида, черноволосый, с большими удивленными глазами. Как все, тяжело навьюченный, идет, не разбирая дороги, не думая ни о чем, тянет солдатскую лямку.

В пехоте, в отличие от артиллерии, танковых и инженерных частей, связи, служило много людей невежественных, необразованных и просто бывших уголовников, легко поддающихся различным слухам. Особенно ненавидели интеллигентов.

Один из таких, рослый детина уголовного вида, видимо, прошедший зону, подходит к этому солдату и в упор стреляет ему в затылок!

Несчастный, не успев вскрикнуть, молча падает мертвым…

Тут должно было что-то произойти. Какое-то замешательство. Но ничего не происходит! И небо не падает на землю!

Колонна продолжает движение. Оглянулись и пошли дальше. Бандит уже давно всех предупредил, что убьет еврея. И настолько был уверен в своей безнаказанности, что не стал дожидаться боя, где это сделать несравненно легче. Мне говорят: Не может быть! Где был командир взвода? Да здесь он был, командир взвода. Здесь. Дай бог, чтобы ему исполнилось девятнадцать лет, он только из училища, на нем еще ремни скрипят. А этот отпетый уголовник взрослый мужик, неформальный лидер, его боятся, и никто с ним не будет связываться.

Остановить колонну, начать разбирательство, доложить о ЧП все будут недовольны, последуют неприятности, кого-то задержат в звании, кого-то орденом обойдут, в должности понизят. Полк идет в бой, и уже на следующее утро будут потери. Выход случайный выстрел. Случайных выстрелов и не только на войне сколько угодно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});