Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич

Когда одежды не осталось совсем, доктор обработал тело каким-то раствором, а на наиболее пострадавшие участки наложил бинтовые повязки. Затем укутал капитана двумя одеялами, а сверху накрыл теплой форменной курткой.

Сев на стул рядом с кроватью, Долгов налил в стакан спирт, поднес к губам Андрея Николаевича:

— Выпейте. Сейчас это необходимо.

Тот попытался, но зубы стучали о край стакана и не позволяли сделать полноценный глоток.

В этот момент толпа у двери расступилась — в каюту вошел Севченко.

Долгов доложил:

— Обморожение. Вторая степень. Но, уверен, выкарабкается.

— Почему покинул судно? — не слушая доктора, спросил капитан.

— Я так понимаю, путь искал, — ответил за Петрова Долгов. — Чтоб нам продолжить движение.

— Кто был в курсе, что он спустился на лед?

Моряки недоуменно переглянулись.

— Н-никто не знал, — прошептал Андрей.

Покачав головой, Севченко усмехнулся:

— Опять врете?.. Кукушкин рассказал о ваших замыслах. Здесь я командую, товарищ Петров! Пора уже это запомнить.

— Лучше х-хоть что-то д-делать, чем н-ничего! — нашел в себе силы сказать Петров.

Ответом был неприязненный взгляд.

Но бывшего капитана это не остановило, и он кивнул на лежавший на столе кубик:

— В-взгляните на это. П-помните, как давно вы б-бросили его за борт? А он оказался рядом — всего в 300 метрах. В-выходит, я был прав — л-льдины тащит в попутном н-направлении. А т-точнее, их толкает айсберг.

Севченко задумчиво молчал.

Долгов же взял кубик, повертел в руках. И спросил:

— И что это значит? Неужели айсберг может нас нагнать?..

* * *

Усталый Кукушкин брел по коридорам надстройки.

Два последних года летной карьеры он часто мотался на кораблях по морям и океанам. Но в такую передрягу, когда судно вмерзло в лед и медленно дрейфовало в неизвестном направлении, он вляпался впервые. До этого все было четко и ясно — спроси любого моряка на завтраке в кают-компании, когда будем в порту, и тут же получишь исчерпывающий ответ. С точностью до одного часа.

А что теперь? Теперь на «Громове» никто не знал, что будет через день, через неделю, через месяц. Никто, несмотря на то что на ледоколе по странному стечению обстоятельств оказалось целых два капитана.

Возле каюты Петрова пилот внезапно столкнулся с Банником, Еремеевым и Тихоновым.

— Здрасьте, — пробурчал он.

— Тебе чего здесь надо? — недовольно спросил старпом.

— Доктора ищу. Он случайно не здесь?

— Здесь. А зачем он тебе понадобился?

— Думал, может, снотворного у него попросить? Не могу больше. Только бы отключиться, чтоб ничего этого вокруг не видеть. Противно, сил нет.

Банник добродушно потрепал его по плечу:

— Бывает, приятель. Это дрейф — никуда не денешься. Сходи, прогуляйся по палубе, подыши. Может, отпустит.

— Полдня сегодня гулял. Слева лед, справа лед, под ногами лед. На палубе еще хуже, чем тут.

— Шо поделаешь?.. От депрессии наш доктор не вылечит. Это только в Ленинграде пройдет — там климат способствует.

— Ты у боцмана гитару попроси, — подсказал Тихонов. — Ему без голоса она пока не нужна, а тебе все какое-то занятие. Играть-то умеешь?

Кукушкин намеревался ответить, но тут дверь каюты Петрова резко распахнулась, и в коридор вышел Севченко.

— О, товарищ капитан! — оживился Банник. — Ну шо он там?

— Ни шо! — раздраженно огрызнулся Севченко. — С этого момента все покидают судно только с моего разрешения! — И, повернувшись к Еремееву, добавил: — Понятно, товарищ старпом? Лично отвечаете за исполнение моего приказа!

— Понятно, — буркнул тот, проглотив обиду.

Не произнеся больше ни слова, капитан направился к трапу.

— И шо он такой нервный? Шо я такого сказал?.. — не понимая, пожал плечами Банник.

И дернул ручку двери каюты Андрея Николаевича.

* * *

После ухода Севченко, Долгов никого не пускал в каюту Петрова.

— Доктор, может, кровь нужна? — сквозь узкую щель поинтересовался Банник. — У меня самая распространенная группа.

— Какая к черту кровь?.. — отмахнулся тот.

— Или еще чего? — кричал из-за плеча второго помощника рулевой Тихонов. — Вы только скажите!

— Покой ему нужен. И асептические сухие повязки. Так что проваливайте…

Оставшись наедине с пострадавшим, врач сел рядом с кроватью и все же заставил его сделать пару глотков спирта. Проглотив обжигающее «лекарство», тот упал на подушку и прошептал:

— С-сколько лет х-хожу на «Громове» с этими л-людьми, а не перестаю удивляться их г-героизму и ч-человечности.

Долгов улыбнулся.

— Это нормальное поведение нормальных мужиков. А героизм… сдается мне, что это немного другое.

— Вы так д-думаете?

— Уверен. Хотите расскажу одну историю? Время у нас есть — до следующей перевязки часа полтора.

— Чего ж не п-послушать — р-рассказывайте…

Приоткрыв дверь в туалетную комнату, доктор закурил.

— До того как устроиться на суда, я работал в одной из ленинградских клиник, — начал он. — Отделение было сложное, да и вообще работа, скажу я вам, не для слабонервных. Как-то дежурил ночью; дежурство выдалось спокойным — даже удалось поспать. А под утро забегает в ординаторскую сестра из приемного: «Доктор, пациент тяжелый в первой операционной!» Я бегом туда, бригада уже на месте. На столе девочка лет пяти. Пока стерилизовался и готовился, узнал подробности.

— И что же п-произошло? — с тревогой смотрел на Долгова Петров.

— Ее семья попала в автомобильную аварию. Отец, мать, она и братик-близнец. Девочка пострадала больше других: удар пришелся в левую заднюю дверцу, у которой она сидела. Мать, отец и братик почти целы — так… царапины, гематомы; у отца только легкое сотрясение мозга. Им помощь оказали на месте. А у девочки переломы, рваные раны и большая потеря крови.

Вспомнив своего пятилетнего сына, Андрей покачал головой.

Долгов продолжал:

— Пока готовили операционный стол, пришел анализ крови, а заодно известие о том, что именно второй отрицательной в нашем холодильнике нет. Состояние критическое — девочка «тяжелая», счет на минуты и доставить кровь из соседней клиники не успеваем. Срочно делаем анализ крови родителей. У отца и матери — не подходит. Вспоминаем про брата-близнеца, и у него, конечно же, оказывается вторая отрицательная. Иду в приемное…

Судовой врач сделал две короткие затяжки. Затушив окурок, бросил его в урну, вернулся к кровати и включил стоявший на столике электрический чайник.

— Сейчас чайку попьем. Вам горячее не помешает.

— Что было дальше, д-доктор?

— Дальше… Мама девочки сидела в приемном вся в слезах. Отец бледный, с трясущимися руками. У мальчика в глазах отчаяние, по щекам размазаны слезы; одежда перепачкана кровью сестрички. Я подошел к нему, присел напротив на корточки. И говорю: «Твоя сестричка сильно пострадала в аварии. Ты знаешь об этом?». — «Да, — всхлипнул он. — Когда в нас врезалась машина, она сильно ударилась и заплакала. Я держал ее на коленях, пока она не уснула». Спрашиваю: «Ты хочешь ее спасти?» Он решительно кивает. «Тогда мы должны взять у тебя кровь». — «Для нее?» — перестав плакать, с надеждой глядит на меня. «Для нее». Мальчуган раздумывал ровно секунду. Потом тяжело задышал и опять кивнул. Подзываю жестом медсестру, представляю: «Это тетя Люба. Сейчас ты пойдешь с ней в процедурный кабинет, и она возьмет у тебя кровь. Тетя Люба очень хорошо умеет это делать, и тебе совсем не будет больно». А вот то, что случилось потом, я до сих пор забыть не могу…

Долгов выключил закипевший чайник, сыпанул в заварочную колбу заварки и поинтересовался:

— У вас случайно малины нет?

— Н-нет.

— А меда?

— И м-меда нет. Только сахар.

— Жаль. Полагаю, если у кого и была — уже не осталось. Малина сейчас была бы в самый раз. Ладно, обойдемся сахаром…

Он соорудил два стакана крепкого чая, помог Петрову лечь повыше, подал ему стакан.