Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пока да, — ответил милиционер и наконец снял фуражку. Оказывается, под ней скрывалась чистая, как яйцо, лысина и ребристый от множества морщин, высокий лоб. — Врачи борются за его жизнь.
— Может, чайку? — спросила его мама, но милиционер не услышал вопроса.
— Расскажите, что произошло у вашего подъезда в половине десятого?
Мама стояла на пороге комнаты, тяжело опираясь на дверную ручку, и кусала губы.
— Мы с Сергеем Рябцевым подходили к подъезду… — едва слышно произнесла Ольга, глядя на репродукцию картины Куинджи, на залитую мертвенно-бледным светом лесную тропинку.
— Ну? — устало поторопил милиционер. — А дальше что?
— И в Сергея дважды выстрелили… — с усилием произнесла Ольга и тотчас с ошеломительной ясностью поняла, что уже начала лгать и будет лгать дальше, с неосознанным упорством, без мук и угрызений совести.
— Вы видели человека, который стрелял в Рябцева?
— Нет, — холодным тоном ответила Ольга. — В подъезде было темно.
— Там лампочки уже сто лет нету! — торопливо и с явным облегчением заговорила мама. — Уж сколько мы звонили в ЖЭУ и жалобы писали, а все никакого результата, там уже и проводка вся сгнила…
Милиционер, перебивая ее, задал еще один вопрос Ольге:
— Может, вы разглядели его фигуру? Какой он был? Высокий, низкий, сухощавый? Или, скажем, полный?
И он пытливо посмотрел Ольге в глаза.
— Сухощавый, — ответила Ольга, без усилий выдержав взгляд милиционера. — Хотя я могу ошибаться.
— А куда потом побежал этот человек?
— Я не видела. Я опустилась перед Сергеем на колени и стала звать на помощь.
Милиционер помолчал, почесал лоб и напялил на голову свою мокрую фуражку. Затем поднялся с дивана и, бегло осмотрев комнату, вышел в прихожую.
— Извините за беспокойство, — сказал он, глядя на Ольгу. — Вам придется еще давать свидетельские показания в прокуратуре. И, думаю, не раз.
— Надо — значит, надо! — за Ольгу ответила мама.
Милиционер шагнул к двери, но остановился и повернулся.
— Вы живете втроем? — спросил он как бы мимоходом. — Посторонние к вам сегодня не заходили?
— Откуда ж у нас посторонние? — излишне убедительно произнесла мама и развела руками. — Мы иной раз даже сантехнику дверь не открываем. И когда перепись была, не рискнули молодому человеку с портфелем открыть. Сейчас, знаете ли, время неспокойное…
Милиционер, увидев Ксюшку, опустился на корточки и протянул ей руку.
— Тебя как зовут, малышка? В садик ходишь?
Девочка несмело шагнула к милиционеру, но руки ему не подала, завела обе за спину и нахмурилась.
— Ксюшенька, что ж ты с дядей не разговариваешь? — приторно произнесла мама. — Стесняется она вас! Зато в садике какая балаболка!
Милиционер выпрямился, козырнул и вышел из квартиры.
* * *В квартире надолго повисла тишина. Даже Ксюшка притихла, улегшись на своей кровати в обнимку с зайцем. Мама замерла у окна, прикрываясь занавеской. Ольга не выдержала:
— Ну что ты прячешься? Что ты прячешься, как партизан в тылу врага? На тебя смотреть смешно!
— Милиция все не уезжает… — стала оправдываться мама.
Ольга коснулась ладонью лба, покачала головой.
— Что мы наделали…
Тенью в комнату зашел Глеб. Неслышно присел на край дивана, обхватил голову руками. Ольга смотрела на него и не узнавала. Таким она еще никогда не видела Глеба. Перед ней был другой человек: забитый, запуганный, жалкий.
— Я еще минутку посижу и пойду, — произнес он, не смея поднять глаза на Ольгу.
— Сиди уж, раз раньше не ушел, — с презрительной иронией произнесла Ольга.
Она сама не могла понять, почему вдруг решила сказать милиционеру неправду? Почему стала защищать Глеба? Может быть, ей стало его жалко и в ней с необыкновенной силой проснулось самое выразительное женское чувство — чувство сострадания, стремление защитить более слабого? «Я не пойму себя. Я просто дура!» — думала она.
Мама принесла из кухни валокордин, накапала в рюмку, разбавила минералкой.
— Тебе накапать, Оля? — спросила она.
— Накапай мне лучше водки, — процедила Ольга и сама подошла к бару, вынула начатую бутылку водки — той самой, которой отмечали выздоровление мамы. Она выпила полстакана залпом, даже не поморщившись, заперлась в ванной и сунула голову под кран. «Я не просто предательница, — думала она. — Я бессовестная тварь. Я продажная девка. На мне клейма ставить негде… Как легко я отреклась от Сергея! И не в первый раз уже…»
Она закрутила кран и еще долго сидела, склонив голову над ванной, глядя, как с волос свешиваются тонкие нити воды.
Тихо, воровато поскреблась в дверь мать.
— Олюшка, — заискивающим голосом прошептала она. — Вам с Глебом вместе стелить?
— Что?! — вспылила Ольга и мотнула мокрой гривой. — Мама, очнись! На кухне ему стелить, у мусоропровода!
— Как скажешь, воля твоя…
* * *Она встала рано, зашла в комнату к матери, села на край постели.
— Мама, отведи Ксюшу в садик. Я в больницу поеду.
Ольга не стала завтракать, не стала подводить ресницы и красить губы. Лишь причесалась, стоя у зеркала и искоса поглядывая на кухонную дверь. Через щель можно было видеть край полосатого одеяла и повешенный на спинку стула пиджак.
Дождь перестал, промытая трава блестела росой, жизнерадостно чирикали воробьи, на асфальте, как в зеркале, отражались стволы деревьев. То страшное, что случилось вчера вечером, представлялось Ольге дурным сном. Ее сознание отторгало истину, что здесь, в этом тихом и уютном дворе, раздались выстрелы и Сергей, поливая своей кровью асфальт, упал ничком в лужу.
Несмотря на ранний час, на лавочке перед подъездом сидели соседские старушки и о чем-то судачили. Ольга хотела проскочить незамеченной, но дверь подъезда предательски скрипнула, и несколько пар пытливых глаз уставились на Ольгу. Разговор мгновенно оборвался. Старушки пялились на Ольгу при гробовой тишине. И лишь когда она поздоровалась и прошла мимо, ее догнал вопрос:
— Вот страху-то натерпелась, да, милая?
Пришлось остановиться и обернуться. Старушки принялись разглядывать ее подпухшее лицо.
— Сколько слез пролила девонька! — покачивая головой, начала сокрушаться одна из старушек. — Это твой парень был, да?
— Да, мой парень, — ответила Ольга.
— Ну, дай бог, дай бог ему жизни и здоровья!
— А говорят, убийца в нашем подъезде спрятался, — включилась в разговор другая старушка. — Он сначала стрельнул, а потом побежал по лестнице наверх.
— И куда ж он потом делся? — спросила ее подружка в белом платочке в горошек.
— А кто его знает! Может, на крышу выбрался и убег. А может, и сховался где.
— Где ж там сховаешьея? Разве что в квартире у кого?
— А-ай! — тонким голоском протянула третья старушка и махнула высохшей сморщенной ладонью. — Слушайте вы больше эту милицию. Ничего они не знают. Знали б, так давно поймали.
— И как только земля этих убийцев носит? — прошамкала беззубым ртом первая старушка.
Подруги мысленно согласились с этим высказыванием, одновременно вздохнули, и каждая погрузилась в свои мысли.
* * *— А вы кто ему будете?
Врач смотрит на нее поверх очков, которые сидят на самом кончике носа. Какой бессмысленный вопрос! Ольга ведь не на концерт пришла, не в кино, не в цирк. Она пришла к человеку, который завис между смертью и жизнью. К таким ходят только самые близкие. Если пришла, значит, не могла не прийти, значит, сердце рвется к милому, глаза ищут любимый образ, шарят в пустоте, жаждая прикоснуться к руке единственного…
— Жена.
— А жена у него в паспорте не значится, — отвечает врач и засовывает руки в глубокие оттянутые карманы халата. — Но так и быть. Надевайте бахилы, халат, шапочку и идите за мной.
Перед дверью в реанимационное отделение он останавливается.
— Даю минуту, — предупреждает он. — И, пожалуйста, без истерики.
Она беззвучно входит в пропахшую медикаментами комнату. На широкой кровати лежит Сергей. Его лицо отливает желтизной. Веки закрыты. Перебинтованная грудь неподвижна. Рот закрывает маска с трубкой, на шее и на руках — датчики. Рядом тихо работают приборы.
Ольга медленно приближается к нему. Ее глаза неудержимо тяжелеют, комната и кровать преломляются, словно все это отражается в зеркале, которое вдруг разбилось на несколько больших кусков. «Милый, милый, милый…» — мысленно повторяет она.
Ее рука невольно отрывает пуговицу от халата, которая падает на пол и закатывается под кровать. Ольга замирает в шаге от Сергея. Она рассматривает его белый лоб, брови, слежавшиеся от подушки волосы. Как странно: когда-то давно, в какой-то другой жизни он держал ее за руку и говорил: «Я совсем отвык от нормальной жизни. Там, на войне, все проще…»
- Испытание войной – выдержал ли его Сталин? - Борис Шапталов - О войне
- Конец осиного гнезда. Это было под Ровно - Георгий Брянцев - О войне
- Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков - О войне
- Крылом к крылу - Сергей Андреев - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Строки, написанные кровью - Григорий Люшнин - О войне
- Выжженный край - Нгуен Тяу - О войне
- Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге - Роман Кожухаров - О войне
- Аэропорт - Сергей Лойко - О войне
- Аэропорт - Сергей Лойко - О войне