Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сильвестр не слышал – забылся. Вправду устал после трудов умственных, да еще я с вопросами. Я был разочарован: Сильвестр не убедил меня.
…Взял шапку соболью, приблизился к спящему. Великий Сильвестр лежал у моих ног. Его боялся Грозный!
Я накинул шапку на лицо старца и прижал привычно – сильно и нежно. Старец несколько раз слабо дернулся и затих навеки… Я вышел из кельи.
IV
…Я перевешал и пересажал на кол всех врагов Ивана Васильевича. Иным удалось бежать, например, князю Курбскому. Государь слал беглецу проникновенные доказательные послания – он был, в сущности, хорошим литератором. Мало кто знает, что помимо политической публицистики (в основном – полемики с послами, беглецами, иностранными государственными деятелями) Иван Грозный написал известную песню «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан», которая вскоре стала народной, и придумал пословицу «Закон – что дышло…» Ивану Грозному приписывают афоризм «Ни рыба, ни мясо», но это ошибка – автором являюсь я. Сочиняя послания в Ливонию, государь заманивал Курбского в родные пределы в рассуждении схватить и расправиться, уж очень он бесил царя изменой, участием в военных действиях на стороне врага.
– Как схватим, – мечтал Иван Васильевич, – так сразу ко мне: будем с Курбским спорить. Нехай поспорит! Затем снимем портки и выпорем. При людях. Опосля будем рубить: каждый день – одну конечность. Пока до главной конечности, до шеи, не дойдем. Ну, само собой, перед тем язык отрежем.
Тут Иван Васильевич замолкал, глядя на меня и как бы спрашивая: может, ты полютее что? Я разводил руками: лютее ничего быть не может. Вот ежели кишки выпустить…
– Правильно! – вдохновлялся царь.
Но Курбский не клюнул на царевы приманки.
Когда я оглядываюсь, сестрица, на пройденный мною за 450 лет жизненный путь, я вижу бесконечную, как бы уходящую в космос, дорогу, устланную трупами. Известно: я душегубец, нет мне прощения. Но я не христопродавец какой – радел об Отечестве, о государстве! Иван Васильевич был великим радетелем и приумножателем державы. Конечно, он людоед, хоть и не такой кровавый, как я, – от силы душ двадцать самочинно загубил. На Петре Великом – тоже грех душегубства. После я не знал государей российских, кто бы свои руки в буквальном смысле обагрил людской кровью.
Чудно свойство народного сознания! Николай Второй в жизни своей не обидел и мухи: его же молва окрестила «кровавым» за чужие грехи. Палач из палачей Иван Васильевич удостоился почтительного и уважительного титула Грозного. Душедав Иосиф Виссарионович вошел в историю как Великий вождь, Отец народов.
…Уравновешенный, выдержанный, Иосиф Виссарионович лишь раз был замечен в рукоприкладстве. Нарком Ежов и я – комиссар госбезопасности – пришли с докладом к Сталину. Ежов передал вождю копию известного письма Раскольникова, распространенного в газетах Франции, Англии, Америки и обличавшего сталинизм, и книгу Троцкого «Сталинская школа фальсификации». Иосиф Виссарионович внимательно читал письмо, сидя за рабочим столом, придвинувшись к лампе под зеленым абажуром. Мы стояли у стола заседаний, напряженно следя за реакцией вождя. Дочитав письмо, Сталин взялся листать книгу. Медленно, по капле тянулось время. Минут через сорок вождь захлопнул книжку, не торопясь, набил табаком трубку, затянулся, пустил клуб дыма, встал, подошел к Ежову и, глядя на него сверху, яростным шепотом сказал: «Свиньи!» Сталин так сильно двинул Ежова, что нарком не устоял и упал на карачки. Вождь пнул его сапогом.
Я опустился на колени. Успокоившись, Иосиф Виссарионович жестом разрешил нам подняться. Прохаживаясь, он тихо, медленно произнес: «Наглость… этих… отпетых негодяев… переходит границы допустимого. Их следует по заслугам наказать. Прошу вас, товарищ Ежов, и вас, товарищ Отбабахин, представить мне проект ликвидации… этих политических авантюристов, создающих превратное представление о Советском Союзе в западном мире…»
Мы подготовили и блестяще осуществили акты возмездия.
Перед политическими процессами тридцатых годов Иосиф Виссарионович мучился в раздумьях, как половчее «раскрутить» троцкистов. Я написал Сталину письмо: «Товарищ Сталин! Надо организовать встречу главарей банды (например, Зиновьева) с Вами в Кремле. После доверительной беседы «гарантируйте» им сохранение жизни и хорошее содержание за безусловное признание их вины перед партией – для укрепления авторитета ВКП(б). Попытайтесь…»
Об этом документе до сих пор не знает никто. Видимо, вождь уничтожил его. Сталин наградил меня орденом Ленина и званием Героя Социалистического Труда. Иосиф Виссарионович любил потом надо мною подтрунивать: «Ну что, товарищ Отбабахин: попитка – не питка? А? Хе-хе…»
Николай Бухарин напомнил мне своей податливостью, готовностью топить товарищей, услужить – бунтовщика Пугачева. Хорошо помню час, когда привели на допрос Пугачева. Емельян, низкорослый, скуластый, звеня цепями, перекрестился на угол, поклонился низко мне, помощникам моим, присел на скамью, сжался. Я молчал долго. Сказал тихо:
– Сам правду изложишь? Али как?
Пугачев привскочил, звеня:
– Сам, батюшка! Уж прикажи помощничкам твоим не беспокоиться. Все скажу – по каждому дню, по каждому зверству дам ответ!
Екатерина II запретила воздействовать на него физически и распорядилась кормить и содержать прилично. Спал он на чистой постели, а дневной его рацион состоял из нескольких блюд. На завтрак давали вволю гречневую, пшеничную или полбяную кашу с коровьим маслом, молоко; на обед получал Пугачев суп с курицей, отварную баранину или говядину; полдник его состоял из белого хлеба, взвара или кваса; ужинал порцией мяса.
Делом бунтовщика занимался потайной супруг Государыни светлейший князь Григорий Александрович. Меня доставили к нему в спешном порядке, как только стало известно, что Пугачев схвачен. Потемкин, огромный, лобастый, сидел за столом при свечах. Он поднял мощную главу, отбросил прочь гусиное перо, сказал величаво:
– Мне донесли, что вы у нас лучший… – он запнулся, из деликатности подбирая синоним словам «палач» и «кнутобойщик». – Лучший дознавальщик. Матушка-государыня ангельским милосердием своим запретила любые следственные строгости по отношению к злодею. Что ж, тем паче… Надобно точно установить: получал ли Пугачев деньги на подготовку и организацию бунта от польских конфедератов и от Порты? Вам, кажется, теперь ясно, что ложная истина, добытая пытками, нам не надобна. Пусть он сам добровольно сознается. Требую правды, добытой аргументами, то есть доказательствами. Употребите все свое умение…
После аудиенции я сник. Одно дело – добыть сведения под пыткой, совсем другое – выудить их методами моральными, психологическими. А вдруг – он кремень, как Разин? Я мучил Степана много дней, рвал тело щипцами, жег члены каленым железом – лишь страшные гримасы печатались на лике его. Жутким сквернословием взрывался он в часы нечеловеческих страданий, понося на чем свет стоит государя Алексея Михайловича, всех бояр, князей и дворян, а пуще всего – меня.
– Карлик… – хрипел Разин, выплевывая кровяные слова. – Проклятый… ехидна смрадная, мерзкая… В аду сотлеешь… на колу казацком сгниешь… Тьфу!..
Не выдержал мук атаман на плахе, когда рубили – закричал. Топор тюкнул раз – рука левая отскочила, он промолчал. Ноги рубили – зашелся в крике, потерял сознание. Я рубил голову, понял: в бесчувствии. Легкую смерть принял Разин…
К допросу Пугачева готовился я как к экзамену. А бунтовщик, к радости моей великой, оказался на редкость словоохотливым, ничего не утаил, всех подельщиков своих выдал и на них все вины свалил.
– Да как же так, Емельян? – усмехался я, тряся записями допроса. – Как же ты не виноват, ежели дважды изменил, бегая в Речь и в Порту, деньги от них получил немалые на бунт, чтоб спасти турок от поражения. Ты ж второй турецкий фронт открыл, на Яике и Волге! У нас в тылу!
– Эт верно, – вздыхал Пугачев, почесываясь. – Уговорили, нехристи. Когда я коней крал и сбег, чтоб свои не повесили. Деньги немалые посулили. Я прикидывал, как чуть побунтовать да половчее смыться. А полковники и енералы в ответ – брось, дескать, давай погуляем, покуражимся всласть. Смотри, какая вольница. Ну, в раж вошел. Но все они зверствовали, я ж – нет…
Такой агнец!
V
Многих исторических деятелей порешил я, смиренный карлик. Вешал Лжедмитрия, Кондратия Булавина, декабристов… Народников не щадил. Рубил головы Хованскому и Волынскому, расстреливал кронштадтских мятежников. Участвовал в убийствах Бухарина, Зиновьева, Каменева. Подвел к гибели поэтов Клюева, Есенина, Павла Васильева… всех не упомнить. Скажу не хвалясь: Политбюро поручало мне казни. Я отправил на тот свет Ягоду, Ежова, Тухачевского, Блюхера… Даже лучшего своего друга, наркома НКВД Украины Александра Успенского убил с печалью в душе.
…Мы подружились в гражданскую – судьба забросила нас в контрразведку Колчака. На исходе войны перешли на сторону красных. Я быстро поднялся «наверх», Успенский прозябал на Алтае. Позвонил ему, когда начались чистки, порекомендовал проявить себя. Успенский проявил: приговорил к высшей мере восемь тысяч алтайских коммунистов. Его благодарил Ежов. Я подсказал шефу назначить Успенского наркомом Украины.
- Ядро ореха. Распад ядра - Лев Аннинский - Публицистика
- Хочется плюнуть в дуло "Авроры"... - Юз Алешковский - Публицистика
- Три часа у великого фантаста - Григорий Мишкевич - Публицистика
- Фильм о Рублеве - Александр Солженицын - Публицистика
- Песни ни о чем? Российская поп-музыка на рубеже эпох. 1980–1990-е - Дарья Журкова - Культурология / Прочее / Публицистика
- Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода - Владимир Марочкин - Публицистика
- Кровь, пот и чашка чая. Реальные истории из машины скорой помощи - Рейнолдс Том - Публицистика
- Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода - Марочкин Владимир Владимирович - Публицистика
- В гости в люд - Мелания Геричь - Публицистика
- Основы метасатанизма. Часть I. Сорок правил метасатаниста - Фриц Морген - Публицистика