Субмарина - Юнас Бенгтсон

Такое нельзя говорить маленьким мальчикам.

Ты вырастешь. У тебя будут глаза, волосы и гладкая кожа. Мы лежим

под одеялом.

33

Я покупаю Ивану порнуху. По-моему, лучше смотреть на голых женщин и дрочить, чем не смотреть на голых женщин. А вдруг это поможет. Я покупаю Ивану много порнухи. В маленьком магазинчике. Пакистанец-продавец пялится на меня, потирает лоб. Я покупаю Ивану порно с волосатыми женщинами, немецкий золотой дождь, анальный секс, секс с удавкой, с поркой, эротические мультфильмы, буккаке. Все. Я не знаю его вкусов. Я ухожу из лавки с одним из тех серых пакетов, что дают, когда ты покупаешь пиво после двенадцати ночи. Донышко едва не отрывается.

Он лежит на спальнике. Роняю на него пакет.

Он садится, грязными руками трет глаза.

— Я спал, — говорит.

— Да.

— Я спал.

— Уже половина четвертого, Иван.

— Я есть хочу, так что лучше спать.

— Посмотри в пакет. Подарок.

Он принимается доставать журналы, листает, вынимает новые.

— Подожди пока, не смотри, пока я не уйду, а то как-то неудобно.

Он кивает, не смотрит на меня. Бережно складывает журналы в пакет, не отрывая глаз от обложек, писек и сисек.

— Давай поедим, — говорю я; он быстро встает.

Мы с Иваном идем по району. К шаверма-барам. Беру ему поесть. Он лопает молча, сосредоточенно, поливает порцию соусом чили. Ест и запивает. Аккуратно вытирает рот и поднимает глаза. Спрашиваю, не пойти ли нам к Озерам. Иван проходит со мной часть пути. Успевает рассказать, что страус — единственное животное, глаза которого больше его мозга. Что белые медведи — левши. Говорит, ему надо куда-то по делу.

Я знаю, дома его ждет пакет с порнухой. Видел, как он набивал карман салфетками.

Я возвращаюсь в общагу, сумка, полная пива, оттягивает плечо. И сверх того, пару бутылок я уже всосал.

Наверху, в коридоре, слышны голоса Дверь в комнату Тове приоткрыта. Снимаю сумку с плеча и открываю дверь. Тове сидит за столом. Блузка застегнута криво, волосы в беспорядке, глаза бегают, она как будто не совсем в себе. Рядом стоит София. У Тове ярко-красное лицо, как будто внутри у нее огонь. Она чешет щеку. Движение не кажется осознанным.

— …С тем же успехом я могу и здесь умирать. Если они уверены в том, что я умру, а они уверены, абсолютно убеждены. Так я с тем же успехом могу…

Голос хриплый, как будто она недавно кричала.

София кладет ей руку на плечо. Говорит тихо:

— Они хотят тебе добра, Тове, я уверена они хотят тебе только добра, Тове.

— Откуда они знают, что мне нужно? Что они об этом знают? Они меня спрашивали? Меня спрашивали? Пей те таблетки, пей эти таблетки. Запивай вот этим.

— Тове, никто не хочет…

Тове сбрасывает руку Софии. Кричит осипшим голосом:

— А ты не смей! Не смей тут стоять и…

София отступает назад. Только теперь я замечаю, что под вязаной кофтой на Тове белая больничная одежда.

София отодвигает стул, садится в метре от Тове, склоняется вперед.

— Тове, ну ты же нездорова…

Тове принимается копаться в карманах кофты, достает смятую пачку «Сесиль». Засовывает в рот согнутую сигарету, но не может зажечь спичку, руки слишком сильно дрожат. Я подношу к ее лицу зажигалку, и она посасывает сигарету, пока та не загорается. Благодарно на меня смотрит.

София встает:

— Давай мы заварим тебе кофе, Тове?

Та кивает, глубоко затягивается сигаретой.

— Они хотят, чтобы ты там лежал и умирал, а потом они тебя с чистой совестью вычеркнут. — Она произносит эти слова тихо, в основном обращаясь к себе самой.

София налила в кофеварку воды и теперь ищет кофе в шкафчике.

— Наверху.

Тове показывает рукой, рука скачет вверх-вниз, стряхивая пепел с сигареты.

Тове держит чашку двумя руками, пьет большими глотками, третья сигарета дымится в пепельнице. Глаза пустые.

— Они хотят, чтобы ты там лежал. Просто лежал…

Мы даем ей возможность попить кофе в молчании.

София снова наполняет чашку и говорит:

— Тове, я думаю, нам лучше позвонить в больницу…

Тове приходит в себя, снова говорит так громко, что можно подумать, будто она обращается к полному залу:

— А вы можете катиться, идите вы оба, вон отсюда, убирайтесь…

— Тове, мы просто хотим… — София замолкает, умоляюще на меня смотрит.

Я говорю:

— Думаю, лучше, если ты вернешься, Тове. Там тебе смогут помочь, Тове.

Когда они пытаются усыпить твою бдительность, то всегда обращаются по имени. Повторяют его. Чтобы контролировать ситуацию. Так только что делала София, и теперь так делаю я. Мы оба испытали это на себе. И не раз.

Тове не отвечает. Снова пьет кофе. Глоток за глотком.

София головой указывает на телефон на стене. Я звоню в справочную, узнаю номер больницы в районе Биспебьерг. Сообщаю им имя Тове. Они знают, в чем дело.

После того как за Тове приехала машина; после того как они истратили все доводы, вежливо попросили, а под конец под белы руки увели, а она кричала, визжала, только после этого мы с Софией ушли в комнату. Мы лежим на ее кровати, ее рука у меня в штанах. По большому счету рефлекс, такое вот приветствие.

Я слишком устал, чтобы реагировать.

Сначала я решил, что она обиделась, но тут она улыбнулась. Я закрыл глаза, чувствую, как ее рука гладит мои ершистые волосы. Думаю: если бы у меня была бабушка, наверняка она так бы и делала, укладывая меня спать. В доме пахло бы пирожками, на бабушке — фартук с цветочками. Мне это не нравится, но я уже отключаюсь. Прежде чем уснуть, я успеваю пожелать, чтобы присутствие Софии прогнало мои грезы.

34

Амагер-Странд, мы едем в автобусе. Иван иногда бывает здесь, это место напоминает ему о детстве. О мороженом на пляже. О папе, о маме. О сэндвичах на солнцепеке и потных колбасках, от которых желтели пальцы. Иван бывает здесь, находит местечко в тени и спит, пока народ не расходится по домам. Обычно на пляже хватает бутылок, чтобы насобирать на обратный билет. А то он пешком идет, а деньги тратит на еду.

Мы в автобусе, Иван смотрит на меня. Спрашивает:

— Почему девушкам нравится, когда им между ног суют бутылку?

— Я сильно сомневаюсь, что им это нравится.

Внимание Ивана снова рассеивается. Если посмотреть в окно, наверняка увидишь там девушку. Мы приехали.

Многое изменилось с тех пор, как я был здесь с Кемалем, он как раз машину купил. Мы катались, слушая урчанье мотора. Здесь была форменная помойка вкупе с предприятиями тяжелой индустрии. Снимаем ботинки, идем по песку. Люди сидят семьями. Много молодежи.

Садимся, кругом народ. Отсюда видно Швецию. Мост до Швеции. Двадцать ветряных мельниц в воде. Считаю эти мельницы, чтобы убить время.

— Мы ненадолго, Иван.

Я здесь только потому, что мне до сих пор не по себе от этого нашего похода по шлюхам.

Он снял футболку. Кожа на теле белая, по контрасту с руками. На груди, плечах, под мышками — черные волосы. Не то чтобы много, но хватает, чтобы подчеркнуть, какой он бледный. Почти серый.

Рыжеволосая дистрофичка отпускает двух белых борцовых собак поиграть на берегу. Это же Амагер. Она кричит: Самсон, прекрати, Самсон. Он заинтересованно обнюхивает маленькую девочку. И бежит дальше, описывая большой круг. Самсон, кричит она.

На солнышке от моей повязки начинает попахивать тухлятиной.

Иван чешет руку:

— А правда, что девушкам нравится, когда это происходит по-настоящему, так…

— Как?

— Жестко… Так, что даже больно, и они кричат и все такое.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь, Иван?

— Я просто подумал, что в тех журналах так…

— Да, да, но это журналы, Иван. В журналах девушки любят, когда им между ног суют овощи. Говно в рот. Это журналы, Иван. В журналах девушки любят всё.

Он кивает, смотрит вниз, на песок, загребает горсть и просеивает между пальцами.

— Я тебе сейчас денег дам, купишь мне пива? А себе газировки. Или тебя переклинит и ты сбежишь с деньгами?

Он смотрит на меня:

— Конечно я вернусь, ну конечно… Какое ты хочешь пиво?..

Протягиваю ему купюру. Говорю, что, если он вернется с легким, я его утоплю.

— Правда утоплю, Иван, буду держать твою голову под водой, пока ты не умрешь.

Он идет по песку. Против солнца он похож на одну из тех тонких металлических фигур, которые мы видели в Глиптотеке. Я откидываюсь на спину, сложив руки под головой. Закрываю глаза. Солнце греет. Даже в очках и с закрытыми глазами я его вижу. Скоро я исчезну с пляжа. Окажусь в другом месте. Поздним вечером у Аны, в ее маленькой комнате с наклонными стенами. Не важно, сказала она Посмотри на меня. Сейчас. Мы здесь и сейчас. Не думай ни о чем, не думай о том, что было. Мы здесь. Сейчас. В тот день мы навещали могилу моего младшего брата. Едва заметная безымянная полоска зеленой травы. Она спросила: что с ним случилось? Он умер, ответил я. Она больше не спрашивала Я пытался вспомнить, что она сказала, сидя в изоляторе, в тюрьме. Не думать о ней. Я был здесь. Железная кровать с тонким полосатым матрасом. Маленький телевизор, показывавший два канала, вышел из строя на четвертый день. В изоляторе образы младшего брата стали отчетливее. Они вернулись, еще ярче.