Аэций. Клятва Аттилы (СИ) - Тавжар Алекс

— Конечно, не могут, — поспешил успокоить её Севастий. — Любую улику, можно использовать как за, так и против. Аэций утверждает, что маска была на убийце, но, если понадобится, у правосудия найдется надежный свидетель, который покажет, что маска была на нем…

— Довольно, — холодно перебила августа. — Никаких лжесвидетельств. Отныне расследованием этого преступления займусь я сама. А вам придется дожидаться моего решения. Под стражей.

В ответ Севастий лишь нервно кивнул. Внутри у него всё клокотало. Он так перетрусил, что не мог произнести ни слова.

*

Августа пребывала в не меньшем смятении. Задыхаясь от беспокойства, пронеслась по крытой галерее в заполненную прислугой куби́кулу сына и успокоилась, только выгнав оттуда всех — телохранителей, музыкантов, лекарей, прикорнувшего возле столика с фруктами евнуха Ираклия.

Некоторое время Валентиниан безмолвно наблюдал за матерью со своего обитого шелком ложа, на котором полулежал, подперев ладонью темноволосую голову, увенчанную тонкой золотой тиарой. К двенадцати годам в его поведении появилась особая изысканная манерность, свойственная самой высокой знати. В остальном он мало чем изменился. Разве что научился едко отшучиваться в разговоре с матерью, безуспешно пытавшейся выведать, какие тайные мысли скрываются за этим высоким лбом.

— У тебя утомленный вид. Ты не болен? — спросила она вместо приветствия, как делала это всегда перед тем, как начать разговор.

— Откуда я знаю, — в своей обычной манере ответил Валентиниан. — Хвори подкрадываются незаметно, совсем как моя дорогая матушка. Не могла бы ты больше не выгонять Ираклия? — добавил он с ангельской улыбкой. — Все равно ведь узнает, о чем мы тут говорили. Я не собираюсь от него ничего скрывать.

Девятнадцатилетний евнух Ираклий, назначенный примикерием императорской опочивальни, давно уже стал для Валентиниана чем-то вроде наперсника. Особенно они сблизились, когда августа ограничила общение сына с Петронием Максимусом, опрометчиво обсуждавшим дела Империи за её спиной. Ограничения коснулись и других сановников. Августа боялась, что их стараниями Валентиниан ускользнет из-под её опеки, и хотела остаться единственной, кто оказывает влияние на юного императора.

— О нашем разговоре Ираклию знать не нужно, — мягко предупредила она, присаживаясь на ложе рядом с сыном. — Среди твоего окружения появились некие не очень надежные люди, от которых нам лучше избавиться.

— Так же, как от Аэция? — Валентиниан лениво потянулся к столику с фруктами, стоявшему у изголовья. — Надеюсь, теперь мое желание будет исполнено.

— Какое желание? — рассеяно произнесла августа, ведь думала о другом.

— Я уже говорил тебе, но ты почему-то делаешь вид, что не слышала, — промямлил Валентиниан, отправляя в рот обвалянную в меде сливу. — Ладно, пусть это будет в стотысячный раз. Речь пойдет про неугодного тебе Петрония Максимуса. Ираклию было видение, что консулом должен быть именно он.

— Ах, вот ты о чем, — промолвила Галла Плакидия.

Упорство Петрония Максимуса продолжало её удивлять. Неужели такому опытному интригану не хватает ума отступиться, когда ему ясно указали на дверь? В благородном роду Анициев Петроний Максимус считался богатым выскочкой сомнительного происхождения. Из-за этого консулом в свое время выбрали не его, а Флавия Авхения Басса из той же семьи. Видимо, самолюбие неудавшегося претендента было задето, и теперь он всеми правдами и неправдами добивался консульской мантии, приплачивая евнуху за видения.

— Петроний Максимус напрасно пытается подкупить Ираклия, — предупредила Галла Плакидия. — Консул уже назначен, и никто его не заменит. Так и передай им обоим.

Валентиниан едва не поперхнулся сливой, хотя у той и не было косточки.

— Разве Аэций находится не у скифов?

— О, нет. Это были всего лишь слухи, — поделилась августа радостной вестью, но Валентиниан отчего-то взъярился.

— Так я и знал! — воскликнул он, вскакивая с ложа. — Все-таки ты сумела его отыскать. Молилась, наверное, целыми днями? И почему только его не убили там, в поместье!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Августа вскочила следом.

— Тебе известно про покушение? — произнесла она, холодея от мысли, что начальник стражи ей не солгал. Телохранители сына действительно были в поместье.

— Я не хочу это обсуждать, — надменно буркнул Валентиниан.

— Потому что знаешь, кто это сделал?

— И что, если так? — раздалось в ответ. — Ты сама во всем виновата. Сначала пихала в консулы Констанция Феликса. Теперь Аэция. И что я должен был делать? Петроний Максимус обещал устроить состязание колесниц на свое избрание. Он говорил, что это будет великое зрелище. А твои избранники только и знали, что лишать меня удовольствий. Казна исчерпана. Война поглощает налоги. На это нет средств. На это… Они мешали мне, как мешал узурпатор. Я и поступил с ними так же. Объявил приговор и приказал моим гладиаторам его исполнить!

Августа в изумлении смотрела на сына. Неужели он приказал убить Констанция Феликса из-за какого-то состязания колесниц. А потом едва не убил Аэция, чтобы расчистить префекту претория вожделенное место консула.

Валентиниану было шесть, когда казнили узурпатора, захватившего его трон в Равенне. Галла Плакидия помнила свое умиление, когда её милый августейший мальчик потребовал тоненьким, но весьма уверенным голоском, чтобы узурпатору отрубили кисть и посадили верхом на осла. Тогда это не казалось чем-то ужасным. Напротив, приказание юного императора исполнили в точности. Августа позволила ему наслаждаться казнью и думать не думала, какие мысли запечатлеются у него голове. И вот теперь пожинала плоды. Свалить вину было не на кого. И это было страшнее всего.

— Ты хотя бы понимаешь, что натворил? — вырвалось у неё из груди. — Из-за твоих приказов все, кто причастен к маскам, лишатся своих голов.

— Только попробуй их тронуть! — вскричал Валентиниан. — За каждого я прикажу убить десяток твоих любимчиков. Думаешь, я не знаю, почему ты благоволишь Аэцию? Он напоминает тебе этого грязного варвара, Атаульфа, которого ты хотя бы любила в отличие от моего отца!

Обвинение было слишком оскорбительным, чтобы ответить. И в то же время слишком правдивым, чтобы смолчать.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, — сказала Галла Плакидия, найдя в себе силы сдержаться. — Тебя запутали. Заставили совершать поступки, всю тяжесть которых ты не способен понять…

— Ах, не способен?! — истерически крикнул Валентиниан и с грохотом скинул со столика блюдо и все, что там было, прямо под ноги матери. — Я — император! Ты обязана делать то, что тебе говорят. А иначе маски появятся вновь!

— Не смей угрожать мне, я твоя мать! — не выдержала августа и, видимо, так напугала сына, никогда не слышавшего её крика, что он мгновенно разразился рыданиями.

— Ты мне не мать! Ты меня ненавидишь! Лучше бы я умер от какой-нибудь хвори!

Вынести это Галла Плакидия оказалась не в силах.

— Не говори так. Разве я могу ненавидеть собственное дитя, — пробормотала она, бросаясь к своему дорогому ребенку. Ласково обняла его и нежными поцелуями вытерла каждую слезинку. — Всё, что я делаю, открываю глаза по утрам, даже просто дышу — это только ради тебя. Ради того, чтобы ты был здоров, чтобы римский народ прославлял своего императора, чтобы все твои недруги обратились в пыль. А взамен прошу об одном — довериться любящей матери…

— И тогда ты назначишь Петрония Максимуса консулом? — тихим шепотом спросил Валентиниан.

— Хорошо. Назначу, но не сейчас, — сказала августа, устав от его упорства.

Валентинан хотел было возразить, но она опередила его возражения.

— Петроний Максимус станет консулом на следующий год. Клянусь, что не выберу никого другого. А ты поклянись, что маски не будут никому угрожать. Особенно это касается Аэция. Ты никогда, ни при каких обстоятельствах не причинишь ему зла.

— Не причиню, — помедлив, произнес Валентиниан.

— И не забудешь улыбнуться ему при встрече?