Музы дождливого парка - Татьяна Корсакова

На его лице, нескладном, чуть ассиметричном, читалась задумчивость, и Ната расценила ее как добрый знак.

— Я примерно знаю, сколько вы берете за свои услуги, — сказала она, поглаживая портсигар. — Арсений, я готова заплатить вам вдвое больше. Или, если желаете, назовите свою сумму. Уверяю вас, я не стану мелочиться.

— Я назову сумму. — Крысолов погладил своего пса. — Но только после того, как сделаю дело.

— Когда вы можете приступить?

— Прямо сейчас. В доме есть еще кто-нибудь, кроме вас и Марты?

— Нет.

Слуг она отослала, а внукам, остальным своим внукам, просто запретила сегодня возвращаться в поместье. Они не стали спорить, они уже давно поняли, что спорить с ней бесполезно. Но вот эта гроза… как же некстати!

— В таком случае я, пожалуй, начну с дома. — В этот момент он изменился, из расхристанного неформального мальчишки вдруг превратился в того, кем был на самом деле, — в охотника. В Крысолова…

Творец,1919 год (Эрато)

Октябрьский ветер гнал по бульвару мусор и опавшие листья. Не прекращающийся уже который день дождь превратил яркий и безумный Монпарнас в одно из самых унылых мест на земле. Жизнь затаилась под крышами мансард, дремала у скудно протопленных печей, и только здесь, в «Ротонде», она била ключом и не останавливала свой бег ни на секунду. В дымном мареве кафе лица и фигуры расплывались, вытягивались, теряли очертания и пропорции. Вот он — абстракционизм! Сама жизнь дает подтверждения правильности выбранного пути. Только так, только с такими людьми, только в этой непостижимой атмосфере праздника и безумия можно понять мир и себя.

Савва обхватил озябшими руками чашку горячего супа, довольно зажмурился. Это там, снаружи, ненастье и неправильность мира, а здесь, в «Ротонде», он свой среди своих. Пусть совсем еще юный, пусть наивный и нищий, зато свято верящий в свою звезду.

В неполные девятнадцать он уже многого достиг. Вырвался из-под душной опеки родителей, сменил страну, нашел учителей и единомышленников, отыскал свой творческий путь и свой Парнас. Осталось лишь найти свою музу. Не дешевую, вечно пьяную и битую жизнью шлюху с улицы Веселья, проку от которой нет никакого. Не знакомых каждым изгибом и каждой ложбинкой натурщиц из «Парижской школы», а нечто совершенно неожиданное, нечто такое, от чего загорятся глаза, жадно затрясутся руки и вскипит выстуженная осенним ветром кровь. Муза. Ему непременно нужна муза. Своя собственная, не принадлежащая больше ни одному мужчине в мире.

Савва нашарил в кармане последнюю сигарету и задумался, а не заказать ли рюмочку полынной водки, но не решился. Взгляд упал на дремлющего за соседним столиком Амедео[5]. Пролитый на скатерть суп, пустая рюмка, разбросанные по столу карандашные наброски со следами от кофейных чашек. Были те, кто считал Модильяни кутилой и неудачником, наверняка таких было большинство, но Савва знал: Амедео — гений, нищий, непризнанный, несчастный. Гений, у которого была своя собственная муза — нежная, полупрозрачная, но, увы, такая беспомощная[6].

Там же, в кармане с заветной сигаретой, нашлось пять франков — настоящее богатство, если распорядиться им с умом. Савва отсчитал три франка и украдкой, убедившись, что никому из посетителей кафе нет до него дела, сунул их в карман Амедео.

Это не было ни жалостью, ни подачкой, это было платой. С карандашных набросков Модильяни на него глядели лица, непостижимо неправильные и непостижимо живые — гениальные. Дрожащими уже не от холода, а от вожделения руками Савва аккуратно разгладил и сложил наброски. Ровно три, по одному франку за набросок. Сейчас Амедео не нужны деньги, но наступит утро, и скромная плата за то, что должно было пойти на растопку печей «Ротонды», придется как нельзя кстати.

Суп уже почти остыл, но Савва съел его с большим удовольствием. Вкуснее похлебки господина Либьона[7] может быть только его же кофе. Теперь, когда в кармане стало на три заветных франка меньше, кофе начал казаться непростительной роскошью. Если бы не беснующийся за окнами ветер, Савва, пожалуй, отказался бы от кофе, но как выйти в такое ненастье, не согревшись?! Решено! На кофе он экономить не станет, лучше уж обойдется без сигареты. А сигарету, самую последнюю, самую сладкую, выкурит завтра вместо утреннего кофе.

Гарсон уже спешил к его столику, когда в стылый октябрьский день Саввы вошла она — его муза.

Она стояла по ту сторону окна. Неуловимо разная, вся какая-то текучая из-за сползающих по стеклу дождевых капель — его муза. Она куталась в тонкое пальтецо, пряча озябшие руки в длинных рукавах. Она была похожа на один из набросков Амедео, такая же хрупкая и нереальная. Ветер трепал ее длинные волосы, и из-за них Савва не мог рассмотреть лица девушки, но это было неважно, все его существо потянулось к ее текучему силуэту, к плавным линиям, к нелепой пурпурной розе, отчаянно цепляющейся за ее черные волосы. Вот он и нашел свою музу!

Ее звали Амели. Сидя напротив Саввы, допивая его кофе, испуганно вскидываясь от привычных для завсегдатаев криков и ругани, то и дело поправляя в мокрых волосах нелепую тряпичную розу и разглаживая нервными пальцами измятую салфетку, она рассказывала о своей жизни. Амели говорила, а Савва завороженно слушал, точно это была дивная сказка, а не грустная история начинающей проститутки. Сейчас, глядя в ее черные глаза, путаясь взглядом в невероятно длинных ресницах, он готов был взять назад свои собственные слова. Падшая женщина тоже может стать музой, особенно такая женщина.

В комнате Саввы было холодно. Хозяин, известный скряга, экономил на отоплении, но им было жарко. На узкой скрипучей кровати, под ветхим одеялом Савва узнавал и учился любить свою музу. А потом Амели позировала ему у залитого дождем окна — нагая, гибкая, текучая. И нелепая тряпичная роза в ее волосах на холсте расцветала дивным цветком, яркостью затмевающим хрупкую красоту своей хозяйки. А потом они лежали обнявшись на кровати, курили одну на двоих ту самую последнюю, самую сладкую сигарету и строили планы на будущее. Планы, которые обязательно должны были исполниться…

* * *

Мужик с картины смотрел на Арсения как на давнего знакомого. Черные глаза внимательно следили за каждым его движением, не по возрасту полные губы многозначительно ухмылялись. То ли этот Савва Стрельников и в самом деле обладал какими-то сверхспособностями, то ли просто был гениальным художником, способным вдохнуть жизнь даже в мертвый холст.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});