Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов

и тогда Антипов, сурово посмотрев на жену, высказался:

— Что, тесно языку, за зубами не помещается?! Прикусила бы лучше, чем болтать!

Однако в голосе его, угадала Галина Ивановна, не слышалось гнева или озлобленности. Пронесло, значит,

— Да разве ж это я, отец! Я ничего, она сама догадалась. Давно, говорит, догадалась, а тоже молчала.

— Как это сама догадалась? — не поверил он.

— Кто ее знает! Сердцем.

— Ты мне брось про сердце талдычить.

— Уходить собралась, если не скажу правду. Напугалась я, отец, до смерти. Дома-то никого, а она, сам ведь знаешь, девка с характером. Что задумает...

— И шла бы себе, — сказал Антипов. Но неуверенно сказал, сомневаясь. — Далеко не уйдет.

— Пожалеть ее надо...

— Всех надо.

— Любит она Мишу. Ох как любит, отец!

— Ты, называется, пожалела. — Он покачал головой, усмехнулся. — На жалости нынче далеко не уедешь, мать. Такие дела... Мы жалели, скрывали, а она, говоришь, все равно догадывалась. Выходит, бесполезная была наша с тобой жалость. Постой, постой, она же письма Михаилу пишет!..

— Не отправляет, в коробку все складывает, — всхлипнула Галина Ивановна.

— Не отправляет?.. Значит, правда, что догадывалась. Ты ладно, мать, не пускай слезы. Сильно плакала?

— Ой сильно!

— Вместе небось?

— Вместе...

— Ну же, мать!

— Я сейчас, сейчас... Не буду больше...

Тут внучка захныкала опять. Антипов подсел к ней, стал забавлять неумело. Никогда и со своими детьми не нянчился. И сына, и дочку мать одна выхаживала.

— Ладушки, ладушки, где были — у бабушки... — напевал он, пугая внучку громким голосом.

— Не понимает же она, — сказала Галина Ивановна. — Дай-ка я ее перепеленаю. Обмочилась, должно.

Вернулась Татьяна, принесла кастрюлю с супом. По коридору, мягко топая босыми пятками, промчались мальчишки. Им что, им свои дела справлять надо. В дверь, не постучавшись, заглянула соседка, которая учила Антипова, как правильно держать ребенка.

— Хозяйки, — сказала, пытливо оглядывая комнату, — щепотки соли не найдется?

— Дай, дочка, — велела Галина Ивановна, пеленая внучку.

Соседка поблагодарила и закрыла дверь.

— Ну ладно, — сказал Антипов и тяжело поднялся. Хоть и кончался выходной, а усталость не проходила. Он достал припрятанную бутылку водки, оставленную Михаилом, водрузил ее на стол. — Отплакали, бабы. Больше чтобы ни-ни!..

Снова распахнулась дверь, влетела красная от возбуждения и веселья Клава.

— Ой! — воскликнула она. — У нас сегодня праздник?

— Праздник, — сказала Татьяна. — Наши остановили немцев на Кавказе. Разве не слышала?

— К столу давай! — приказал Захар Михалыч, разливая водку. — Жить будем. — Он посмотрел на внучку. — Вот в ней наша жизнь, за нее и выпьем.

ГЛАВА V

Сломалась Татьяна, не выдержала.

И прежде не была она особенно здоровой и крепкой, а теперь и вовсе сделалась похожей на тень. Худущая, звонкая, хоть смотрись сквозь нее. Двигается, ходит, вроде и делает что-то, но будто и нет ее, а работа, какой занимается, как бы сама собою происходит — Татьяна же только возле присутствует. Или сядет на кровать, возьмет дочку на руки — страшно даже, не уронила бы, всякий раз думает Галина Ивановна, — покачивает и, глядя куда-то в пространство, за окно, где золотистыми звонкими струнами к небу вытянулись сосны, поет, растягивая слова, всегда одну и ту же песню: «Спи, моя радость, усни. В доме погасли огни, рыбки уснули в пруду, птички затихли в саду...»

Не мудрено, что, как и предполагала Галина Ивановна, пропало у Татьяны молоко. Откуда ему и быть, молоку, если не ест почти ничего. Поковыряется вилкой или хлебнет ложку-другую супу и отодвинет тарелку.

— Не хочется, — скажет равнодушно.

Больно и страшно смотреть на нее. И сказать нельзя, — обидчивая стала, не знаешь, с какой стороны подойти. На работе тоже: раньше была внимательная с ранеными, обходительная. Любили ее все за нежность и доброту к людям, и вдруг точно подменили человека — слова ласкового, теплого, которое лучше иного лекарства, не молвит. Молча, нахмурившись делает свое дело. Долг исполняет, не больше...

Через Клаву главный врач госпиталя пригласил к себе Антипова.

— Сам я хирург, уважаемый, — говорил он виновато, — а наш невропатолог настоятельно рекомендует поместить Татьяну Васильевну в специализированную клинику в Свердловске...

— Что с ней такое? — встревожился Захар Михалыч.

— Тяжелая депрессия.

— Вы извините, пожалуйста, но я не знаю...

— Нервное, нервное, — сказал главный врач. — Ничего опасного, смею вас заверить, но подлечиться необходимо, а как же! Длительное время в таком состоянии пребывать нельзя, нет. Опасна не болезнь, не нынешнее ее состояние, а последствия. Она молодая, жить надо!..

— Надо, — согласно кивнул Антипов.

— Мы со своей стороны сделаем все, что требуется. Направление дадим, сопровождающего... А вы по-родственному, по-семейному должны побеседовать с ней, уважаемый. Собственно, с этой целью я и попросил вас зайти.

— Я поговорю.

— Непременно, и как можно скорее! А ваша дочь, знаете, прекрасно работает, да! Прекрасно. Прирожденный медик. После войны ей обязательно нужно пойти учиться в медицинский. Столько терпения, такта. Это не часто встречается.

— Спасибо на добром слове, — поблагодарил Антипов, но мысли его были сейчас не о дочери.

— Доброго я вам мало сообщил. Но правда всегда лучше.

— Это верно.

Он по-своему понял главного врача: раз болезнь у невестки нервная, значит, она не в себе как бы. Никаких других нервных болезней Антипов не знал. Разве радикулит был ему знаком, потому что кто работает в горячих цехах, часто им страдает. Тут жара — тут сквозняк, вот и радикулит. А у Татьяны какая-то депрессия. Известно, что за мудреными названиями доктора скрывают тяжелые и страшные болезни...

И было ему во сто крат труднее оттого, что вина — пусть не вся, пусть часть вины — лежала на его плечах, на его совести. Все же не вдруг принял невестку в свое сердце, а лишь после смерти Михаила, и то через внучку