Средневековые города и возрождение торговли - Анри Пиренн

Годрик был, видимо, точным калькулятором, одаренным тем торговым инстинктом, который нередко можно было встретить во всякую эпоху среди предприимчивых натур. Дух прибыли руководил его деятельностью, и в нем легко, узнать тот знаменитый дух капитализма (spiritus capitalisticus), который, некоторые уверяют, датируется только с эпохи Ренессанса. Нелепо допустить, что Годрик делал дела только, чтобы покрыть свои ежедневные нужды. Вместо того, чтобы складывать на дно своих сундуков монету, которую он получал, он использовал ее, чтобы сохранить и расширить свою торговлю. Это не значит использовать слишком современное выражение, если сказать, что прибыль, которую он получал, была положена им в дело для того, чтобы насколько возможно увеличить его оборотный капитал. Несколько странно наблюдать, что сознание этого будущего монаха было совершенно свободно от всякой религиозной совести. Его цель отыскать для всякого товара рынок, где была бы наивысшая прибыль, находилась в открытом противоречии с тем осуждением, с которым церковь относилась ко всякого рода спекуляции, и с экономической доктриной о справедливой цене (Qui comparat rem utillamintegram et immutatam dando lucretur, ille est mercator qui de templo Dei ejicitur).[88] Фортуна Годрика не может быть объяснена только деловыми способностями.

В обществе, таком неупорядоченном, каким оно было в XI веке, частная инициатива может иметь успех только при поддержке ассоциации. Слишком много грозит опасностей существованию купца для того, чтобы не налагать на него прежде всего необходимость создавать группы для целей общей защиты. Также и другие мотивы побуждали его к союзу с его товарищами. На ярмарках и рынках, когда возгорается спор, он находит в них нужных свидетелей или поручителей, что обеспечивает его перед судом. Сообща с ними он способен купить товар, который на свои средства он не был бы способен приобрести. Его кредит был увеличен коллективным кредитом тех, к которым он принадлежал и благодаря этому он был более способен побеждать своих соперников. Биография Годрика передает нам его собственными словами, что со времени вступления его в союз купцов его благосостояние пошло в гору. Делая такой шаг, он следовал обычаю. Торговля в позднее средневековье была известна только в той примитивной форме, где караван есть характерный признак. Морская и сухопутная торговля была возможна только благодаря взаимопомощи ассоциации, вдохновлявшей своих членов, благодаря дисциплине, которая возлагалась на них, благодаря регулирующим правилам, которым она подчиняла их. Эти особенности были всегда налицо.

Лодки плыли только тогда, когда собирались во флотилию, так же как купцы ездили по стране только караванами. Безопасность гарантировалась только силой, а сила была следствием коллективности. Будет ошибкой видеть в торговых ассоциациях, следы которых можно найти в X в., специфически германское явление. Верно, что выражения, которые были употребляемы, чтобы обозначать это явление на севере Европы, — gild и hanse — происходят из Германии.[89] Но способ кооперирования встречается всюду в экономической жизни, и, какие различия ни были бы в деталях, существенное всюду одно и то же, потому что всюду здесь были одни и те же условия, которые делали кооперацию необходимой. В Италии в Нидерландах торговля была способна расширяться только через кооперацию. Frairies, charites, торговые compagnies стран романского языка были вполне аналогичны gilds и hanses Германии. Что определяло экономическую организацию, был не „национальный гений", но социальная необходимость.

Примитивные институты торговли были космополитичны, как и институты феодальной системы. Источники позволяют получить отчетливую мысль о торговых компаниях, которые с X века были основываемы в большом числе в Европе.[90] Они должны быть изображаемы, как вооруженные отряды, члены которых, снабженные луками и мечами, окружали караван, нагруженный мешками, тюками и бочками. Во главе каравана шествует знаменосец. Глава Hansgraf или Doyen простирал свою власть на гильдию. Она составлена из братьев, связанных друг с другом клятвой верности. Дух тесной солидарности воодушевлял всю группу. Товар, очевидно, покупали и продавали сообща и прибыль делили по паям, согласуя долю каждого с долей в ассоциации. Кажется, эти компании, как общее правило, делают очень длинные путешествия.

Будет определенной ошибкой понимать торговлю этой эпохи, как местную торговлю, строго ограниченную чертой местного рынка. Кажется, что италийские товары заходили так далеко, как в Париж, и во Фландрию. В конце X века порт Лондона регулярно посещали купцы из Кельна, Гюи, Динана, Фландрии и Руана. Современный текст говорит о людях из Вердена, торгующих с Испанией.[91] В долине Сены, Парижская гильдия речных купцов была в постоянных сношениях с Руаном. Биография Годрика, давая перечень его далеких экспедиций на Балтийское и Северное море, в то же время бросает свет на экспедиции его товарищей. Это была торговля на далекие расстояния, которая была характерной для экономического оживления средневековья. Если корабли Венеции и Амальфи, а позднее Пизы и Генуи спускались на воду с самого начала для длинных морских путешествий, то купцы континента вели свою странническую жизнь, пересекая по сухопутью обширные расстояния.[92] Совершенно ясно, что это был для них только способ получения крупных выгод. Чтобы получить высокую цену, было необходимо искать продукты далеко, где они были в изобилии, чтобы позднее продать их с прибылью, где их редкость поднимала их цену. Самое далекое путешествие было и самое выгодное для купца. Легко заметить, как желание прибыли было достаточно сильно, чтобы уравновесить тягости, риск и опасности путешествия, соединенного со всякими случайностями. Исключая зимы, купец средневековья всегда в дороге. Английские тексты XII в. живописно изображали его под именем „пыльные ноги".[93]

Этот бродяга, этот странник торговли, странностями своего образа жизни с самого начала должен был удивлять земледельческое общество в виду всех обычаев, вопреки которым он шел и среди которых ему не было места. Он вносил подвижность в среду народа, крепкого земле. В мир традиции и иерархии, где была установлена роль и ранг каждого класса, он вносил суровую и рациональную активность, при которой судьба каждого, вместо того, чтобы зависеть от социального положения, зависела только от ума и энергии. Неудивительно, что он терпел обиды. Дворянство презирало этих выскочек, неизвестно откуда пришедших, надменное благополучие которых они не могли переносить. Они бесились при виде людей более богатых монетой, чем они, дворяне; их унижала обязанность обращаться за помощью во время смуты к кошельку этих новых богачей. Исключая Италии, где аристократические фамилии не колебались увеличить свое состояние прибылью от коммерческих операций, от ссуды денег, предрассудок, что деградирующим моментом была всякая деловитость, оставался глубоко заложенным в сердце феодала вплоть до времен французской революции.

Духовенство тоже смотрело с осуждением на деятельность купцов. В глазах церкви коммерция мешает спасению души. „Купец", говорит текст, приписанный Иерониму, „может угодить Богу, только с трудом". Торговля казалась канонистам формой ростовщичества; они осуждали искание выгоды, которое они смешивали с жадностью. Их доктрина „справедливой цены" была средством отвергнуть экономическую жизнь аскетизмом, несовместимым с естественным развитием последней. Всякая форма спекуляции казалась греховной.

Эта суровость не была связана со строгой интерпретацией христианской морали. Скорее она была обязана тем условиям, среди которых существовала церковь. Существование церкви зависело исключительно от домениальной организации, которая, как было показано выше, была чужда всякой идее предприятия и выгоды. Если прибавить к этому идею бедности, которой клюнийская мистика дала религиозный пыл, то можно понять, почему церковь заняла недоверчивое и враждебное отношение к торговому оживлению, которое, с самого начала, казалось делом срамным и причиняющим беспокойство. Жизнь св. Гвидона Андерлехтского говорит о позорной торговле, igrrabilis mercatura и называет купца слугой дьявола, diaboli minister.[94] Мы должны допустить, что это положение имело свою хорошую сторону; оно имело тот результат, что предупреждало страсть к наживе, к ее беспредельному расширению; оно защищало несколько бедняка от богача, должника от кредитора. Бичевание за долги, известное античному миру, было изъято из социального порядка средневековья, и это могло быть потому, что церковь содействовала этому счастливому порядку. Общий престиж, которым она пользовалась, служил моральной сдержкой. Если его было недостаточно, чтобы подчинить торговца доктрине "справедливой цены", то его было достаточно, чтобы удержать его от необузданной жадности к наживе. Торговцы были очень обеспокоены опасностью лишиться вечного спасения.