Огонь войны (Повести) - Нариман Джумаев

— А я, глупец, мальчишка! — в отчаянии рванул на себе гимнастерку Нурягды. — Нет мне прощения!.. Но я отомщу за товарища!

— Успокойся, я верю тебе. — Бехбит положил руку ему на плечо. — Сейчас у нас другие заботы. Я направляюсь в аул, природу наших. А ты ищи дорогу к Одинокой башне. Лутчеки во главе с Абдурашндом уже отправились туда. Абдурашид — таково настоящее имя предателя Мемика. Придешь — передай командиру все, что узнал от Вельмурада и от меня. Только не забудь условный знак: «Бехбит-палван трижды наказал». Иначе тебе не поверят.

Они обнялись — и разъехались каждый в свою сторону.

ЗДЕСЬ ПОЩАДЫ НЕ ПРОСЯТ

Большая группа всадников спустилась с бархана и остановилась в широкой низине. Это собрался отряд, которому надлежало окружить и захватить — хитростью или штурмом — Одинокую башню. Четверо лутчеков сидели на верховых верблюдах. Два всадника, отделившись, выехали на гребень.

— Что-то не видать мирахура с его отрядом, — проговорил усатый толстяк Шакули-мурт, брат казня.

— Да, — неохотно отозвался Абдурашид.

Их кони стояли рядом, стремя в стремя. Некоторое время они внимательно оглядывали горизонт.

— Не видать, говоришь? — вдруг спросил Абдурашид. — А это что? — Он привстал на стременах, приложил козырьком руку к глазам.

К стоянке отряда, то поднимаясь на гребень, то опускаясь, двигались на конях три лутчека. Из них один, видимо, раненый, с трудом держался в седле.

— Кто такие? Откуда? — издали зычным голосом прокричал Шакули-мурт.

— Мы из отряда мирахура, — подъехав и соскочив с коня, сказал рябой лутчек в грязной бухарской чалме. — Ради аллаха, дайте скорее пить… И раненый у нас…

— А где остальные? Где мирахур? — Абдурашид в раздражении едва не наехал конем на рябого.

— Всего трое нас осталось… А мирахура — фюйть! — он сделал выразительный знак ладонью.

— Чего же ты мямлишь, рябая скотина?! — заорал Абдурашид, соскакивая на землю и хватая лутчека за шиворот.

И тому пришлось поведать шаг за шагом всю бесславную историю их ватаги.

— Ну, от нас большевикам не уйти! — уверенно сказал Абдурашид усатому, когда лутчеки пошли к отряду. — За все заплатят сполна.

По команде Шакули-мурта отряд двинулся в путь. Вскоре на горизонте показалась Одинокая башня.

— Ждите меня здесь, — сказал Абдурашид. Он торопливо переоделся в красноармейскую форму. — Пусть со мной идут верблюды и три всадника. А еще один пусть наблюдает за нами. Если мне опять удастся обмануть красных, мы войдем за ограду, и я полчаса спустя махну белой тряпкой. Тогда двигайтесь смело. Если дело не выгорит и нам придется отступать или обороняться, спешите нам на подмогу. А впрочем, два-три человека — разве это враг? — Ему хотелось подбодрить трусливого Шакули-мурта.

Небольшой караван — четверо вооруженных и четыре верблюда — выступил в направлении башни. Один из лутчеков держал повод переднего верблюда, двое других шагали в хвосте. Абдурашид-Мемик, отстав немного, взвел предохранитель пистолета и сунул оружие за пазуху.

С наблюдательного пункта старик Хайдар первым заметил караван.

— Идут наши! — радостно крикнул он Союну, который внизу набивал патронами пулеметную ленту.

Бросив свое занятие, командир побежал к башне.

— Много их? — спросил он на ходу.

— Ведут четырех верблюдов. Только почему-то верховых, не вьючных. Бехбита вроде не видать…

— Как так? — удивился Союн. Он поднялся на площадку башни, натянул на глаза козырек фуражки. — Эх, бинокля нет… Ага, вон впереди Мемик! А с ним какие-то незнакомые. Ну-ка, принеси еще ленты к пулемету! — с внезапной тревогой приказал он.

Хайдар заспешил вниз. Союн продолжал разглядывать. Мемик выглядит каким-то потрепанным, лоб повязан тряпкой. «Встретили лутчеков?» — подумал командир. Тем временем караван приблизился.

— Стой, Мемик! — Союн поднялся на барьер, окружающий площадку, поднял руку.

Вздрогнув от неожиданности, Абдурашид-Мемик замер на месте, знаком приказал каравану остановиться.

— Здорово, товарищ командир! — овладев собой, с деланной радостью отозвался он. — Ну, чего нам стоять? Эй, держи верблюдов, товарищ! — обернулся он к лутчеку.

— Где Бехбит? — громко спросил с башни Союн.

— Ему пришлось заехать еще в один аул. Там часть его отряда. Сказал: «Поезжайте, я нагоню». Пока не нагнал.

— Больше он ничего не сказал?

— Больше ничего.

«В чем же дело? — лихорадочно соображал Союн. — Если Бехбит пустил его вперед, почему он не сообщил пароль? Что-то здесь не то…»

— Мемик! — закричал он. — Иди один, остальные пусть не двигаются с места.

Мемик подошел к ограде, остановился у пролома. Вдруг Хайдар, которому командир приказал сопровождать его, толкнул в бок:

— Нурягды… Смотри, Нурягды идет!

В самом деле, с востока, наперерез каравану, с которым прибыл Мемик, двигался человек в красноармейской одежде. Он вел в поводу обессиленного коня.

— Конь-то у него вроде тот, на котором Вельмурад уехал, — сказал вполголоса Хайдар.

— Эй, Нурягды! — Командир Союн, обернувшись в сторону востока, поднял маузер. — Ни с места, иначе стреляю!

— Товарищ командир! — Нурягды сделал еще несколько шагов и остановился. — Меня послал товарищ Бебит-палван. Он велел передать: «Бехбит трижды наказывал».

Абдурашид, тоже повернувшийся в ту сторону, откуда появился Нурягды, расслышал его слова. Лицо его налилось кровью, глазки еще больше сузились. Эту перемену заметил Союн.

— Подходи Нурягды! — приказал он, опуская маузер.

Но Нурягды, бросив коня, направился не к командиру, а к Мемику.

— Как дела, Абдурашид, ваша милость? — громко, звенящим голосом спросил он и, пригнувшись, выдернул из-за голенища нож.

Но почти в то же самое мгновение Абдурашид отскочил в сторону, выхватил из-за пазухи пистолет. Два выстрела ударили один за другим. Раненный в груд и живот Нурягды все-таки успел рвануться вперед; падая, вцепился Абдурашиду в ногу, дернул. Подоспевший Хайдар прикладом стукнул предателя по руке, вышиб пистолет, второй удар обрушил ему на голову. Союн Сулейман подбежал, поднял голову теряющего сознание Нурягды и, с колена прицелившись из маузера, снял одного за другим двоих «караванщиков». Третий пустился наутек. Хайдар-мерген упал на землю, тщательно прицелился — и третий лутчек отправился вслед за первыми двумя.

Тяжело раненный, истекающий кровью Нурягды доживал последние минуты. Командир держал на коленях его голову. Пухлые, почерневшие губы юноши-бойца пытались выговорить какие-то слова, обрывки фраз:

— Тов… товарищ комроты! Я не винов… Бехбит… Бехбит своих прив… Скоро на помощь… На пом… Ох-х… — Тело Нурягды дернулось, на губах выступила кровь.

— Спи, дорогой товарищ! — Союн прикоснулся губами к еще теплому лбу юноши. — Прости, мы не верили тебе. Борьба нелегка, враг коварен… Прости!

— Ай, ай!.. — горестно качал головой старик Хайдар. — За лучшую жизнь сгинул парень. А сам и не видел жизни!

— Давай-ка этого в башню! — кивая на недвижно распластавшегося Абдурашида, приказал Союн. — Ага, вон и хвост змеиный показался!

Они едва успели подтащить к подножью башни связанного Абдурашида, отнести труп Нурягды в мазанку и уложить на топчан, как из-за холмов на такыр вышел человек с белой тряпкой ка палке. Союн и Хайдар поднялись на башню, к пулемету.

— Эй, красный командир! Союн Сулейман! — издали закричал «парламентер».

— Подходи ближе, не робей! — вставая, громко ответил Союн. — Что, сватать пришел? Мы невесту не выдаем!

— Брось шутить! Вас там двое или трое, нас много. Сдавайтесь! Полчаса вам на размышление. Сдадитесь — всех помилуем, кроме командира. Ну, его, так и быть, не повесим, а расстреляем… Если через полчаса не вывесите белого флага, пеняйте на себя!

— Все у тебя? — спросил командир.

— Все.

— Тогда живо шагай обратно, передай тому, кто тебя послал: «Земля под ногами, небо над головой, кто сумеет — пусть дотянется». Большевики не из тех, кто просит пощады! Но и вы пощады не ждите!

Несколько минут оба защитника башни молча лежали около пулемета. Долго ждать не пришлось. Темные точки показались на самом краю такыра. Рассыпавшись редкой цепью, они быстро приближались. Вот уже можно различить всадников на конях. Чуть заметно вздрагивает башня — десятки копыт сотрясают гладкую, сухую поверхность такыра.

— Алла-а!.. У-р-р!.. Во имя пророка!.. — доносится издали рев двух десятков глоток. Лутчеки размахивают саблями, на фланге группа смешивается, открывает ружейный огонь.

Союн Сулейман с неподвижным лицом и немигающими глазами передергивает затвор пулемета, снимает задержку. Прищурив левый глаз, ловит в прорезь прицела край вражеской цепи. Плавно жмет гашетку, медленно ведет стволом пулемета вдоль цепи. Грохот оглушает лежащего рядом Хайдара; он тоже старается не спешить, выпуская пулю за пулей из трехлинейки, — кажется, это винтовка Нурягды. Пули взбивают пыль под копытами коней. Упал с седла один, другой… Споткнулся конь, и всадник, перелетев через его голову, распластался вниз лицом. Повернув ствол пулемета, Союн очередями прошивает тех, кто спешился и ведет стрельбу с колена и лежа. Выстрелов уже больше не слыхать. Часть всадников заворачивает коней, нахлестывая их плетьми, пытается спастись бегством. Но куда убежишь на гладком, словно поднос, такыре! Чуть подняв прицел, Союн длинной очередью срезает беглецов. И только одной группе, человек в пять, удается достичь ограды. Кони с маху влетают во двор Одинокой башни, лутчеки визжат, размахивая саблями и ножами. Но старый Хайдар-водонос не напрасно учился стрельбе из русского ружья! Хладнокровно прицелившись, он снимает с седла одного, другого. Третьего приканчивает из маузера Союн. Двое оставшихся соскакивают на землю, кидаются на колени, тянут руки к небу. Один из них — незадачливый «парламентер».