Сломанный меч - Толеген Касымбеков

дервиш, звездочет или гадальщик по свиткам? — спросил он наконец.

Дервиш чуть заметно усмехнулся.

— Бек, на неделю вперед я могу все угадать и без свитка. В тайнах звезд земных я разбираюсь лучше, чем в тайнах звезд небесных.

Ибрагим Хаял опустил глаза и несколько раз удрученно покачал головой. Не простой дервиш этот человек, надевший на себя одежды нищенствующего монаха. В его смелом и прямом взгляде есть частица того огня, что зажег костры вокруг города. Бек долго не поднимал головы, физически ощущая на себе этот горящий взгляд.

— Говори, откуда пришел?

— С той стороны…

Ибрагим Хаял вздрогнул от короткого ответа. Вздрогнул и побледнел. Постарался сохранить спокойный вид под испытующим, все еще прикованным к нему взглядом.

— Кто они?

— Горцы, кочевники. Левое крыло[31]. Завтра или послезавтра подоспеет и правое.

Нукеры вытаращили глаза, зашептались.

— Ты своими глазами видел? Скажи тогда, сколько человек у каждого костра?

— У каждого костра по одному пансату, бек!

Ибрагим Хаял задумался. Лазутчик молча смотрел на него, прикусив губу. Он-то знал, что Юсуп приказал, чтобы каждый джигит развел себе костер. Ибрагим Хаял недоверчиво покачал головой.

— У каждого пансата должно быть пятьсот воинов… верно?

— Вы сами знаете, бек!

— Гм…

В это время поднялся шум в самой крепости. Хриплая, озлобленная брань, лязг железа о железо, чей-то стон… Ибрагим Хаял вздрогнул. Обернулся, внимательно прислушиваясь. Кто-то поспешно поднимался по лестнице на крепостную стену.

— Где бек? Где бек? — задыхаясь, громко спрашивал он.

Ибрагим Хаял и его свита тревожно смотрели на приближающегося бегом человека. Тот вдруг упал, наступив на полу длинного и широкого халата.

— Бек… бек…

У Ибрагима Хаяла гневом сверкнули глаза.

— Что? Говори скорей! Что случилось?

Сипаи дерутся между собой, бек… Сотни, которые остались от прежнего кокандского войска.

Эта весть, которую Ибрагиму Хаялу сообщили в присутствии чужого и подозрительного человека, ударила бека стрелой в сердце. Он застонал, не разжимая губ, потом сказал тихо:

— Иди, пансат. Успокойте их, помирите, не допускайте кровопролития. Сделайте, что они хотят…

— Бек… они хотят… открыть ворота!

Ибрагим Хаял онемел. Свита была в смятении. Бек махнул рукой.

— Ступай! Я сам приду сейчас, а до моего прихода ворота не открывайте!

Пансат заспешил по лестнице вниз, и скоро из темноты донесся топот его коня. Ибрагим Хаял смотрел вслед ушедшему и слушал, пока топот не стих вдали. Что делать? Сил мало. Бухара далеко. Дороги отрезаны. Смута… По очереди обвел он взглядом всех приближенных.

— Ну, что будем делать?

Никто не ответил.

Ибрагим Хаял продолжал:

— Будем защищаться? Или сдадим город?

Снова никакого ответа. Ибрагим Хаял начал злиться. Он чувствовал, что дервиш продолжает смотреть на него.

— Что вы молчите? Знаю я вас, надеетесь остаться в стороне, спрятаться за моей спиной! Ладно, я сам буду держать ответ перед повелителем, я один! — крикнул Ибрагим Хаял. Придворные съежились. Ибрагим-бек отвернулся от них и, глядя на огни окруживших город костров, постепенно успокоился.

"Есть ли у них предводитель?" — снова и снова спрашивал он самого себя. И вдруг услышал негромкие слова, сказанные дервишем:

— Без предводителя войска не бывает.

Ибрагим Хаял вскинулся:

— Что?

— Я сказал, что не бывает войска без предводителя, — повторил дервиш.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю по воле всемогущего бога, бек.

— Гм…

— Предводитель у них жестокий. Он требует, чтобы ключи от города вручили ему не позже чем через семь дней. Иначе, говорит, не выпущу из этой сурчиной норы живым ни одного мангыта.

Ибрагим Хаял мысленно произнес молитву. Глаза его встретились с глазами дервиша; подозрение и гнев вновь охватили правителя.

— Взять его!

Вооруженные телохранители заломили дервишу руки за спиной. Жизнь кому не дорога — дервиш на мгновение побледнел, но тут же справился со своим страхом и посмотрел на Ибрагима Хаяла смело, с улыбкой.

— Ты лазутчик! Голову отрублю тебе! — бросил Ибрагим Хаял.

Дервиш согласился:

— Воля ваша, бек, рубите, но сначала подумайте…

Нукеры стояли в нерешительности. Ибрагим Хаял нахмурился. Вот оно, пламя тех костров! Гнев отпустил правителя, в тяжелом раздумье застыл Ибрагим-бек, потом сказал медленно:

— Оставьте его… Ты что же, пришел ко мне только за тем, чтобы сообщить?..

— Только за этим бек! Чем скорее сдадите город, тем лучше!

Ибрагим Хаял подошел поближе к светильнику и долго смотрел на трепещущий язычок пламени. Язычок все слабел, уменьшался, таял в холодном ночном воздухе; темнота опускалась на лицо Ибрагима Хаяла, но сам он хорошо видел, как отступают все дальше от него некоторые из телохранителей, — должно быть, норовят убраться отсюда, спасая себя. Он видел и молчал, подавленный ощущением собственного бессилия.

— Эй, молодец, надевший халат дервиша, подойди-ка сюда, — негромко и устало позвал наконец правитель. — Выходит, что войско диких кочевников — рука судьбы, схватившая нас за глотку. От судьбы куда денешься, мы все ее рабы… Передай своему предводителю нашу просьбу. Пусть он освободит нам путь, отведет войско от городских ворот.

— Слушаюсь!..

С кошачьей ловкостью сбежал Ибрагим Хаял по лестнице.

— Выпусти дервиша через ворота! — крикнул он сотнику, что стоял внизу. Потом одним броском кинул себя в седло и поскакал вдоль стены, сопровождаемый остатками свиты.

Костер Юсупа.

Гибкие языки желтого пламени лизали черный полог ночи, красные искры взлетали высоко вверх и гасли во тьме.

Юсуп лежал, опершись на седло, и молча, неподвижно следил за игрой огня. Шералы сидел тут же. Неспокойно, смутно было у него на душе. Время от времени он искоса взглядывал на Юсупа. Казалось, надо ему, очень надо о чем-то откровенно поговорить с бием. Вспоминал он такие же темные ночи в горах, в ту пору, когда он сторожил кобылиц, когда сиживал у костра в кружок с другими табунщиками. Мирный ветер с близких гор колебал пламя костра… Некого было бояться тогда и нечего, незачем было держаться все время начеку, осторожно, с оглядкой. Он был сам себе хозяин — такой же, как другие джигиты, радушные, откровенные, беззаботные. Можно было говорить все, о чем думаешь, не опасаясь заплатить дорогую цену за необдуманное слово. Шералы привык к беспечному существованию в глуши, привык к свободе — пусть это была свобода, какой пользуются животные, но, утратив ее, он чувствовал себя загнанным и подавленным.

Юсуп тем временем думал свою думу. Вспомнился ему сон, который увидел он однажды. Давным-давно это было…

…Юсуп не знал отцовской ласки. Эсенбай-бий бросил его мать, и она с сыном жила на окраине аила в простой серой юрте. Жили они плохо, перебивались кое-как, никому не нужные, всеми забытые. Еще мальчишкой Юсуп заболел стригущим лишаем и начисто облысел.