По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина

Я пытаюсь перемотать пленку назад, прислушиваюсь к эху в комнате, чтобы припомнить свой ответ на его избитое обещание бросить курить, – он заявляет об этом с таким видом, словно все это происходит впервые, словно он не произносит одно и то же всякий раз, когда приходит, чтобы повеселить меня, вовлечь меня в свою игру; вдруг я припоминаю, что вместо своего дежурного ответа: «Это верное решение, я могу порекомендовать отличную программу по отказу от курения» – я отвечаю: «Важно себя иногда баловать. Важно давать себе иногда расслабиться».

В этих стенах непросто поддерживать веру в людей и напоминать себе, что любое развитие идет нам на пользу. В самые унылые дни я кажусь сама себе уборщиком, который худо-бедно прибирается в одном жалком углу лишь затем, чтобы с утра снова обнаружить там кучу мусора.

Только за последние полгода Толстяк прошел пятнадцать-двадцать различных процедур, обследований и операций в больнице. Мне не счесть всех направлений и прочих бумаг, выданных и подписанных мной ради этого человека. В глубине души я думаю: пускай продолжает в том же духе, ведь его все равно не остановить.

Упейся вусмерть, Толстяк, обожрись до смерти, обосрись и сдохни, сядь на толчке и тужься, пока тебя не разорвет, как Элвиса. Сделай одолжение своему измученному телу и окружающим и положи этим страданиям конец. С другой стороны, ты ведь по-прежнему живой. Это настоящее чудо. И доказательство того, что живешь ты правильно. Так что иди домой, расслабься, побалуй себя.

Сколько раз я делилась всем этим с Акселем на кухне в Гренде, но, разумеется, самому Толстяку я никогда ничего подобного не говорила. До сегодняшнего дня. Поскольку я множество раз произносила это в присутствии Акселя, слова были давно заготовлены и лежали передо мной на блюдечке с золотой каемочкой.

Я недавно прочла, что спирт помогает от болезни Альцгеймера, так что на вашем месте я бы употребляла больше спирта. Главное, не забывайте запивать его достаточным количеством пива, поскольку пиво, особенно бочковое, богато витамином В.

Что еще я ему наговорила? Я вслушиваюсь в эхо собственного голоса.

На пути домой заскочите в «Макдоналдс» и возьмите большой маккомбо с двойным бигмаком. Уверена, вам это сейчас нужно. Вы это заслужили.

Я встаю и протягиваю Толстяку руку. Что-то внутри меня свербит, не могу больше терпеть все это.

– Ну что ж, я желаю вам всего доброго. Удачи!

Я выпроваживаю его из кабинета. Он издает какие-то кудахтающие звуки. За последнюю минуту этот чрезвычайно разговорчивый человек не произнес ни слова.

«А как насчет клятвы Гиппократа? – оживляется Туре, когда дверь захлопывается. – Понеслось. Лавина сошла».

Когда-то я верила, что способна помочь людям. Не жалея сил, я старалась облегчить страдания тяжелобольных и хронических больных. Случалось, что я давала им свой личный номер телефона. В итоге телефон разрывался сутки напролет, а когда я не отвечала, некоторые являлись на порог моего дома и начинали колотить в дверь и кричать. «Почему они так поступают? – спрашивала я Акселя. – Ведь я уже потратила на них кучу времени». Аксель отвечал, что помогать людям не так просто, как кажется. «Что ты имеешь в виду?» – спрашивала я. Аксель говорил, что он сам не уверен, но точно знает, что от таких людей лучше держаться подальше. Есть такие люди, говорил он, которым стоит только предложить дополнительную помощь или заботу, как тут же разгорается пожар. Возможно, все дело в том, что полученная помощь и забота заставляет их вспомнить обо всей той помощи и заботе, которую они недополучили, так что, предлагая помощь, мы только подливаем масла в огонь и бередим их душевные раны.

На мой вопрос, как распознать таких людей, от которых лучше держаться подальше, Аксель ответить не смог.

Со временем я поняла, что таким экземплярам, как Толстяк, не нужна помощь, они не хотят идти на поправку, не хотят избавиться от боли и стать здоровыми. Они хотят, чтобы другие – в том числе я – пытались оказать им помощь снова и снова; они хотят так и болеть дальше, пока я буду чесать репу в поисках ответов, направлять их на все новые обследования и ко все новым специалистам, поскольку сложившаяся ситуация, со всеми волнениями, надеждами, заботой и верой в будущее, им приятна сама по себе. И им вовсе не хочется из нее выбираться.

Пациенты этого типа используют меня как теплушку, куда можно в любой момент зайти и отогреться. Они ничего не предпринимают, чтобы улучшить свое положение. Напротив, наши с ними беседы словно придают им сил, чтобы идти по накатанной. Они приходят сюда, скидывают с себя груз и подзаряжают свои батарейки, а потом продолжают в том же духе, что и раньше.

Зачастую я могу определить, что за пациент у меня только что побывал, судя по своему состоянию сразу после его ухода. Когда кабинет покидает тот же Толстяк, я чувствую себя совершенно выхолощенной и обескровленной. Но не сегодня. Сегодня мне хорошо и спокойно. Сегодня очередь Толстяка почувствовать себя обескровленным. Я сижу и гадаю, сколько времени должно пройти, прежде чем мне позвонят из регистратуры, где в этот самый момент Толстяк стоит и жалуется, в этом я уверена. Но они не поверят тебе, Толстяк, ведь чего стоит твое слово против моего, ведь ничего подобного никогда не происходило, я могу явственно представить лицо администратора за стойкой регистратуры: с таким выражением лица – вежливым и напряженным – обычно разговаривают с сумасшедшими.

Телефон вибрирует. На этот раз Гру.

Как ты поживаешь? Кстати, вчера я разговаривала с Акселем. Судя по всему, дела у него не очень.

Вдобавок к этому приходит еще одно сообщение от Бьёрна.

Что происходит? Ты вообще жива? Мне очень нужно поговорить с тобой. Мы можем поговорить сегодня вечером? Я буду один с 18 до 19.

Не только Толстяк, но и ты, Бьёрн, используешь меня как теплушку. Ты использовал наши ежедневные телефонные разговоры на протяжении всего года как греющую лампу, позволяющую тебе терпеть свою жизнь, к которой ты, как ни крути, решил вернуться.

Я не отвечаю ни Гру, ни Бьёрну.

Дружба с Гру завязалась пару лет назад, когда однажды вечером она постучала в дверь и попросила медицинский рецепт. Я давно привыкла к тому, что периодически объявлялись соседи из Гренды и требовали врачебной помощи. Было время, когда и дня не проходило без телефонного звонка от кого-нибудь, кому требовался ответ на вопрос или экспресс-диагностика. В основном удар принимала на себя я, и не столько потому, что я врач общей практики, сколько потому, что Аксель обладал уникальной способностью отталкивать людей, видимо распространяя какие-то особые флюиды. Я вытащила батарейку из дверного звонка, и тогда соседи начали стучать в дверь на веранде со стороны сада. Я спрашивала их, почему они не могут позвонить своему постоянному врачу на следующий день, а они отвечали, что у них горят все сроки на работе и нет времени вести ребенка в поликлинику. Какое-то время спустя дети стали приходить и звонить в дверь сами. Все неустанно взывали к чувству общественного долга и солидарности и то и дело намекали на уровень наших зарплат, ведь в Гренде даже десятилетний ребенок выдавал на-гора аргументы не хуже матерого политика.

Но Гру жила не в Гренде, а в одной из вилл напротив, и ее появление было чем-то новеньким. Единственное, что мне было о ней известно, это что ее муж-адвокат на родительском собрании заявил, что детям задают слишком мало уроков. Остальные родители, представители Гренды, переглянулись и захлопали глазами. А теперь она стояла на пороге моего дома, со своими ухоженными ногтями и платиновыми волосами, и рыдала навзрыд. Это было все равно что увидеть вблизи редкое животное.

– У моего мужа были отношения на стороне в течение нескольких месяцев. Он ушел от меня, и я не зна-а-ю, что делать. Я то-о-лько и делаю, что хожу кругами по дому. Мне ну-у-жно успокоительное. Помогите мне. Пожалуйста, помогите мне.

Я была на целую голову выше ее и, скорее всего, вдвое тяжелее, и когда я подошла ближе и осторожно обхватила ее за плечи, то почувствовала себя мужчиной, очень крупным мужчиной. На мне были серые штаны от мужской пижамы и клетчатая мужская рубашка – последние годы я покупала себе одежду в основном в мужском отделе H&M, – а под ней спортивный бюстгальтер, который делал мою грудь такой же плоской, как живот Гру, тогда как мой живот выдавался вперед почти так же, как ее грудь.