Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как же ты её окучил-то, милый? – посочувствовала сердобольная санитарка, глядя как баба его за собой таскает, как воздушный шарик на ниточке.
– Ой, что вы понимаете?! – грозно рявкнула наша подопечная в ответ.
– Может, домой его отправим? – спросила меня акушерка.
– Иди, у роженицы спрашивай, – отмахнулась я. – Мне жизнь дороже.
Она и пошла. А та ей в ответ:
– Не пущу-у-у!
Астеник-то наш совсем уже обалдевший от запахов, стука кардиотокографа и завываний своей жены. Буквально дар речи потерял (хотя и прежде он у него не сильно присутствовал). И цвет лица. Если сначала ещё что-то там спрашивал редко-редко своим томным голосочком с придыханиями и алел, как маков цвет, то ближе к потужному периоду совсем умолк и позеленел. А потом даже землистый стал. Санитарка ему лоток даже дала, если вдруг тошнить нестерпимо начнёт. Его. А баба тем временем:
– Бу-бу-бу! Бу-бу-бу-бу-бу! Бу-у-у-у-у-У-У-У-У-У!!!
И за собой таскает туда-сюда. Смешно, с одной стороны. С другой – жалко. А с третьей – хорошо, что в мужа бубнит и орёт, а не в нас. Мол, больше никогда и ни за что… Зря, по-моему, бубнила. Он уже и сам никогда и ни за что. Потому что нечем уже. Всё она ему об стены нашего родильного зала отбила, судя по всему.
В общем, часов через восемь его мучений (у бабы-то всё как раз отлично – и динамика раскрытия, и продвижение предлежащей части и сердцебиение плода: как по каноническому акушерству положено) пошли мы на рахмановку укладываться. С этими уложениями-положениями у монументальных баб всегда тяжелее, чем у спортивных и тощеньких. Спортивные – сами как-то взлетают, почти без посторонней помощи – так только, руку для проформы подставить и объяснить, что на голову рождающегося не садиться, а на бочок – и сразу на спинку. Ножки – сюда и отталкиваться до упора, ручками – схватиться и тянуть на себя, как бурлаки баржу. Тощеньких – санитарка сама закинуть может. А вот монументальные… Всего у них богато и могуче, а нас в родзале только четверо, муж не в счёт. Тем более как только мы её на ложе водрузили, так и опять его не досчитались: прямо на кафель прилёг отдохнуть. Видимо, впервые при ярком-ярком свете наших больничных ламп свою бабу во всех деталях рассмотрел и был потрясён. Это нам-то не привыкать к обилию складок, пигментированных потёртостей и замшелых опрелостей. А может, лицезрением мокрого чубчика прорезающейся головки наследника был шокирован. Или просто совокупный избыток радостных событий – не знаю. В общем, лёг на кафель и лежит. Первая акушерка его аккуратно ногой подвинула – и к станку. Как-то не до него стало, потому что баба потугу передохнула, вдогонку надуться не успела, а голова уже прорезалась, а мамка его завывает: «НЕ-МОГУ-У-У-У!!!» Я Шаляпина, конечно, только на пластинках слушала. В старых записях, со скрипами и без акустики лучших оперных театров. Но, думаю, что вживую – он именно так и пел. Красиво. В общем, классика жанра: дуться не могу, а басом завывать про «не могу» – могу как с добрым утром.
Муж с пола исчез – я краем глаза отметила, пока отсос включала. Родили мы. Младенчик порозовел, баба уже счастливым басом про уси-пуси стала что-то щебетать (вы можете представить себе такой вот текст: «Ой зез ты моя клохотулецька, мамин кот, ыгы-гы-гы-гы-ы-ы, моё солныско, ыгы-гы-гы-гы-ы-ы-ы, сястя мамина-а-а-а…» – хорошим таким могучим басом? Раневская бы обзавидовалась).
– Ыгы-гыгыгыгы-ы-ы-ы, клохотулецька… – И оттуда, сверху, в промежность пытается заглянуть через возвышающееся, хотя и слегка опавшее пузо, – а где нас папоцька? Кто зе нам пуповину пелелезет?
– Я! – рявкнула акушерка. И, правда, перерезала.
– А где этот мудак?! – взревела наша баба. Да так, что у нас чуть окна не повылетали, а биксы ещё с полчаса звенели. – Какого я его сюда потащила?! Сам же хотел пуповину перерезать, козё-о-ол!!!
– Ну, знаешь! – все хором сказали ей мы. – Тут или за тобой с младенцем, или за ним следить.
У бабы настроение немного ухудшилось, но когда ей пупса на живот положили, она про мужа и забыла. Ненадолго.
В общем, пока суть да дело, послед отошёл, родовые пути осмотрели – она охала-ахала, на каталку переложили, в кровать отвезли, обработанного укутанного хорошенького поросёночка рядом подложили – про мужа никто и не вспоминал. Но тут наша санитарка и говорит:
– Девки, а и правда, где её мудак? Я в приёмное сбегала, думала, воздухом подышать отполз – так нет его там.
Бегали-бегали, спрашивали-спрашивали. Нет мужичонки. Как сквозь землю…
Через час менты привезли. Как есть – в пижаме, в халате, в шапочке, в маске, и в обрывках целлофановых бахил на моющихся тапочках.
– Вот, – говорят нам. – Остановили гражданина. Странный уж очень на вид. Шёл, не разбирая дороги, как Андрей Миронов в «Бриллиантовой руке» по волнорезу. Документы попросили предъявить – нет документов. Принюхались – не пьяный. Судя по зрачкам – не обколотый. Но неконтактный. Хотели в психушку свезти. А он вдруг как запищит: «Не дуйся, не дуйся! Дыши! Дыши пока. Слышишь, Света? Света, не дуйся! Пока не дуйся. Будешь дуться, когда скажем! Света! Дыши! Во-о-от та-а-к, на бочок, а теперь ножки… Не дуйся, дура!.. Ножки сюда-а-а, ручками за эти шту-у-чки… Ой, все вы говорите, что больше никогда…» – ну, мы так прикинули, что от вас сбежал. Тут поблизости Светам дуться больше негде.
Хорошие мужичку менты попались. Да и баба неплохая. Разок-другой прошлась по нему матерно, он в себя и пришёл. И хорошо. Не то мы уже сами хотели в психиатрическую звонить.
Поклялся ей всем на свете, что во второй раз обязательно пуповину перережет.
Потом даже всей смене цветы принёс, извинения и шампанское. И тихо-тихо сказал, что, во-первых, ничего не помнит с того момента, как «в ту комнату пошли» до того момента «как снова здесь оказался», и что, во-вторых: БОЛЬШЕ НИКОГДА!
Мы так и не поняли, что именно он имел в виду?
А у нас сегодня кошка родила вчера песцов
Самоотверженности амбулаторного рода войск посвящается
Когда я была тем, кем я была, а не тем, кем я сейчас являюсь, хотя радиоведущие, модераторы встреч с читателями и журналисты путаются в показаниях, называя меня нынче то врачом, то писателем, то Рублёвской женой, хотя я замужем за мужчиной по фамилии Соломатин, я работала, а не торговала текстами и лицом. А было это давным-давно (последнее словосочетание написано для удовлетворения моих садистских наклонностей). То есть тогда, когда вода была чище и мокрее, снег в России – белее и ликвидировался при помощи дворника и лопаты куда эффективнее, чем нынче при колоссальных затратах бюджета на коммунальные службы, снегоуборочную технику и предновогодний шопинг жён городских чиновников.
И вот однажды отправили меня в ссылку в женскую консультацию.
Тут я должна пояснить, что у врачей существуют свои внутрикорпоративные разборки, свой внутрикастовый снобизм, если честно, врачи противные гордецы, и чем стационарнее врач, тем противней. Особенно если он – представитель хирургической специальности.
Всех ещё как-то периодически ротировали, а я по жизни везунчик, потому из родзальных и операционных боевых действий практически не вылезала. Это же подумайте сами, как прекрасно: не знать, когда тебя поднимут с постели, понятия не иметь, на что ты сейчас напорешься в приёмном и какую реакцию на схватки выдаст эта часом прежде сдержанная леди. И какой же это ужас – отсидеть на приёме и припереться домой в пять часов вечера. И? Что там дома делать? Ужин семейный готовить? Пылесосить? Телевизор смотреть и книжку читать? Фи! Другое дело, уже плетясь на трясущихся полусогнутых к стоянке, услышать вопль догоняющей тебя санитарки:
– Юрьна! Петровна требует срочно, там у вашей Сидоровой расхождение швов промежности!
Прелесть… Мы – стационарные – элитные войска кровавой передовой, а не амбулаторные тыловые штабные крысы!
Но тут отвертеться не смогла, потому что все не то заболели, не то разъехались, не то и то, и другое – и, в общем, была отозвана из действующих войск и сослана на неделю в тыл. В женскую консультацию.
В первый день на приём пришли человек двадцать. И ещё двести просто так в кабинет заглянули. «Можно спросить…» Как говорят у нас на передовой: «Можно Машку за ляжку, а у нас – разрешите!»
К вечеру я не могла: а) говорить; б) шевелить правой рукой. Хотя и в стационаре говорить приходилось немало, да и писать – я думала, больше не пишут уже нигде. Даже часто издаваемые успешные писатели столько не пишут. Я уже не говорю о журналистах, подрабатывающих в пятнадцати изданиях, – и близко не те объёмы.
Дело в том, что в стационар являются дамы уже хоть как-то подготовленные и понимающие, что раз уж пришла сюда рожать-полежать, то, хочешь не хочешь, запомни, как этого изувера в белом халате зовут. Тебе с ним некоторое время быть рядом, так что изволь если уж не быть вежливым, то хотя бы в рожу не плевать. Стационар – это для женщин ставка врага. И потому самые умные прикидываются другом. На время.
- Акушер-ха! - Татьяна Соломатина - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Роддом. Сериал. Кадры 1–13 - Татьяна Соломатина - Современная проза
- Двойное дыхание (сборник) - Татьяна Соломатина - Современная проза
- Советы залетевшим - Татьяна Соломатина - Современная проза
- Больное сердце - Татьяна Соломатина - Современная проза
- Шлем ужаса - Виктор Пелевин - Современная проза
- Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой. - Надежда Щепкина - Современная проза
- Почему ты меня не хочешь? - Индия Найт - Современная проза
- Костер на горе - Эдвард Эбби - Современная проза