Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17.11.84.
Что знают эти «громко визжащие и ярко красные» о любви к России? Что знаю о ней я, готовый сто раз повторить вслед за Буниным: «Никогда я не знал, что такое любовь к России». Повторить хотя бы за тем, чтобы увидеть маску ханжеского возмущения на их рожах. Но почему, когда я слушаю русские народные песни, у меня наворачиваются слёзы на глаза? Почему, когда я смотрю в окно вагона на заснеженные поля, даже не думается, а чувствуется: «Господи, это Россия».
21.11.84.
Время стало похоже на старую злую черепаху, которая еле ползёт и как будто издевается надо мной вместе с этими детьми лесорубов. Нельзя обижать время, оно начинает жестоко мстить. Чем же я его обидел? Так ведь я же хотел его убить — не шутки.
23.11.84.
Русь! Россия! Разве можно любить страну и презирать её народ? Разве можно любить песни и презирать тех, кто их сложил? Это самое дикое противоречие моих теперешний чувствований. Мой природный демократизм не может ужиться с нажитым ницшеанством. Или восхвалять идеал природной внутренней мощи и тем самым примириться с теми, чьи песни я так люблю? Возможно ли?
Опять эти трусливые попытки обзавестись мировоззрением. Зачем?
27.11.84.
Как могут жить люди, которых ничто на свете не касается, кроме своего загаженного внутреннего мирка, которым безразлично всё происходящее вокруг, если это не вызывает перемены настроения?
01.12.84.
Читаю трилогию Юхана Боргена «Маленький лорд». Вилфред — тот, о ком я говорил. Человек, не имеющий мировоззрения, этой мразматичной трусливой гнусности, при помощи которой человек хочет привязать себя к внешнему миру. Человек, искавший тропинку, но убедившийся, что искать её незачем. Боже, как глубоко человек может забраться вглубь самого себя, так глубоко, что дорога обратно будет уже немыслима. И тогда останется — не искать дорогу обратно, а затащить кого–нибудь внутрь самого себя, разрывая нити, связывающие жертву с людьми, которых для тебя уже не существует. Именно затащить, а не облить собой, как помоями. Для этого нужна сила.
Надо понемногу освобождаться от лишних понятий. Не имеющему собственного мнения уже не нужны многие слова. Сбросивший с себя ношу мировоззрения и обретший огромную и холодную, как звёздное небо, свободу, уже может обходиться без ярлыков.
04.12.84.
Мне не надо пытаться претендовать на мученические лавры. Нужна сила для того, чтобы стать диким зверем, для которого бегство — способ бытия. Нужны мощные инстинкты. У меня их нет. Для того, чтобы жить, мне нужно несколько тропинок, несколько выходов изнутри самого себя. Сейчас нельзя быть одному. Тропинка к Валиному дому необходима. Не надо поз. Одному с химерами не справиться.
16.12.84.
Я никак не могу поверить, что мне уже 21 год. Это не укладывается у меня в голове. Когда мне было 14, то казалось, что уже 50, душа стала дряблой, взгляд на вещи — стариковским. К 16-и годам к этой преждевременной старости добавилось немного своевременной взрослости. С тех пор я не менялся. Менялись взгляды, но уровень их оставался прежним. Мировосприятие изменялось, но не развивалось. Поэтому сейчас я удивляюсь, что прошло уже целых 5 лет. Кажется, мне всё ещё 16. Слишком рано у меня наступило стариковское торможение. Ведь 60-летний старик почти то же самое, что и 70-летний. Опыт, для овладения которым иному требуется целая жизнь, я выносил из какой–нибудь недели своих страданий. Так в сжатом, сморщенном виде вся жизнь оказалось прожитой к 20-и годам. Теперь уже не будет ничего нового. Все возможные новые события будут наталкиваться на старые привычные реакции. С такого момента жизнь уже не имеет смысла.
Тридцать лет спустя
19.02.15.
Всё закончилось хорошо. Через полгода после последней записи я окончил институт, женился и начал работать, а ещё через год у меня родился сын. Началась принципиально другая жизнь. В новой жизни я не вёл дневника. А ведь я был прав — в той жизни уже действительно не могло быть ничего нового, и она не имела больше смысла.
Что это было? Что происходило со мной в эти 6–7 лет почти непрерывного кошмара, который, кажется, появился ниоткуда и исчез в никуда? 20 лет назад я ещё не мог бы ответить на этот вопрос, да, пожалуй, что и 10 лет назад не был к этому готов, а сейчас для меня это ясно, как Божий день. Теперь у меня есть ключ к пониманию того, что со мной тогда происходило.
Это просто. Искреннее стремление к истине плюс слишком чувствительная натура минус религиозная вера. Это почти классический «русский мальчик». Едва только ребёнок начинает становиться мужчиной, как у него возникают вопросы, на которые ни у кого нет ответов, и вскоре этому ребёнку уже нечем дышать. Он не находит в жизни ничего твёрдого, на что могла бы опереться его душа. Это феномен религиозного сознания без Бога. Это реально страшно.
Даже сейчас, спустя 30 лет, когда я перелистывал свои многотомные дневники и выписывал из них фрагменты, душа болела. Я уже забыл, что там было, в этих дневниках, я думал, что там слишком много книжного, подражательного, что все эти «страдания юного Вертера» во многом искусственные, выдуманные. Оказалось, что нет. Здесь всё настоящее. Почти никакого позирования, никакого желания понравиться самому себе. И что самое удивительное — практически ни одной чужой мысли, никакого подражательства. Это даже странно для мальчика, который много читал. Конечно, книги оказывали на меня большое влиение, но власти надо мной они не имели. Даже когда я отталкивался от чужих мыслей, я развивал их по–своему, исходя из того, что было внутри меня. Я сам удивлён, но в моём дневнике вовсе нет никакого «подражания разочарованным героям», которое иногда бывает свойственно юношам.
Сегодня я готов предъявить счёт мировой классике, которой я тогда зачитывался, вовсе не за то, как великие писатели на меня повлияли, а скорее за то, что они не повлияли на меня никак. Они не имели никакой внутренней силы, чтобы повлиять на подрастающее поколение. Они сами ничего не понимали в этой жизни и ничего не могли объяснить.
Сначала я был влюблён в Лермонтова ну и, конечно же, в Байрона. Это два очень несчастных человека с покалеченной психикой. Они вообще ничего не утверждали, в их книгах нет совершенно никакой правды, разве лишь утверждение: «но правды нет и выше». А что есть? А ничего у них нет. Их можно было любить, как родственные души, но они никуда не звали.
Потом я был влюблён в Александра Блока. Вот уж у кого была каша в голове. Гениальный поэт, кто бы спорил, но вообще ничего не понимающий в жизни. Безверие — обычное состояние нашей интеллигенции, а Блок был её зеркалом. Он пытался вырабатывать какие–то свои модели мировосприятия, но у него не здорово получалось. Ему нечего было предложить по большому счёту. Ещё одна родственная душа, общение с которой ничего не могло дать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Зеркало моей души.Том 1.Хорошо в стране советской жить... - Николай Левашов - Биографии и Мемуары
- Николай Бердяев - С. Шевчук - Биографии и Мемуары
- Алтарь Отечества. Альманах. Том I - Альманах - Биографии и Мемуары
- Фамилия Ручкин. История фамилии. Часть 1 - Владимир Ручкин - Биографии и Мемуары
- Победивший судьбу. Виталий Абалаков и его команда. - Владимир Кизель - Биографии и Мемуары
- Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича - Соломон Волков - Биографии и Мемуары
- Ночь - Эли Визель - Биографии и Мемуары
- Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов - Биографии и Мемуары
- Пеле. Исповедь влюбленного в жизнь - Пеле - Биографии и Мемуары
- Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути - Евсей Львович Цейтлин - Биографии и Мемуары / Публицистика