Живое предание XX века. О святых и подвижниках нашего времени - Александра Никифорова

Отец Серафим прошел тюрьмы и лагеря. Он редко об этом говорил, но очень ценил приобретенный там опыт. Многие старцы научились в ссылках и лагерях молиться, видеть скорбь людей. Когда священномученика Серафима (Чичагова)[94] в очередной раз выпустили из тюрьмы, и некоторые из его близких стали критически отзываться о советской власти, он сказал: «Детки мои, что вы так не любите советскую власть? Она нас, не желающих спасаться, вталкивает во врата Царствия Божия». Видите, какой взгляд! Такой же взгляд был, безусловно, присущ и отцу Серафиму.

Как-то из тщеславия я рассказал ему об одном деле, к которому нас с супругой готовил отец Иоанн (Крестьянкин). Отец Серафим ответил: «Это произойдет, но не сейчас, а намного-намного позже». И вы знаете, как будто бы припечатал. Сколько раз я ни пытался вернуться к этому вопросу и в разговорах с отцом Иоанном, так ничего и не получалось. И до сих пор дело отложено до назначенного Богом срока.

Помню еще один эпизод. Отец Серафим поручил мне опустить в почтовый ящик письмо. Ему было неудобно у себя это письмо отослать, а я мог через москвичей, которые приезжали, передать его. Но почему-то замешкался. Спустя два или три месяца я приехал к отцу Серафиму и говорю: «Батюшка, простите, пожалуйста, я до сих не передал ваше письмо». Я увидел, как, оставаясь в полном внутреннем покое, он тихо произнес: «Ну как же вы так поступили?! Я уж какое время жду важного ответа на это письмо». Он сказал это без всякого раздражения, без всякого гнева, но мне его слова запомнились на всю оставшуюся жизнь. Они меня обожгли огнем, и, конечно, в будущем я так не поступал.

Архимандрит Таврион (Батозский): Огненный человек

Несколько раз я приезжал в Преображенскую пустынь под Ригой[95], где духовником женской обители был отец Таврион[96], в свое время и он посидел в тюрьмах и лагерях.

Конечно, каждый старец обладает какими-то своими качествами. Отец Таврион был невероятно выносливый и трудолюбивый человек. Он собственными руками воздвигал кельи, дома, не гнушался никакой работы. С ним связан такой эпизод: глинские старцы[97] избрали его наместником. И он ввел строгий афонский устав, по которому монахи спали буквально несколько часов в день. Монахи не выдержали, и совет старцев снял с отца Тавриона обязанности наместника, потому что они видели, как его строгость к аскетической жизни непосильна другим.

Отец Таврион был ежедневным совершителем Божественной литургии и по нескольку раз за службу выходил к народу с проповедью. Обычно он закрывал глаза и начинал словами: «Чада мои! Какую любовь нам Господь явил!» Затем говорил краткую проповедь, преисполненную любви. Обычно здесь раскрывался его дар прозорливости, потому что каждый, кто стоял в храме, слышал ответ на свой вопрос.

Вспоминаю один замечательный случай – этот совершенно неоценимый опыт мне пригодился тогда и пригождается в моей священнической жизни. Обычно отец Таврион рано совершал Божественную литургию, часов в шесть он начинал службу и примерно в половине восьмого заканчивал. А я опоздал. Я проспал. Прихожу – уже «Отче наш» поется. Вдруг я почувствовал такую жажду причаститься, что мне показалось, что если я сейчас не причащусь (это было очень острое и ясное ощущение, может быть, надуманное), то умру. Когда отец Таврион вышел с Чашей, он передал ее диакону, подозвал меня, наложил на меня епитрахиль, прочел разрешительную молитву и причастил Святых Христовых Таин, невзирая на то, что я пришел к «Отче наш» и не простоял на богослужении. Вот это и есть любовь, которую он мне передал. Я тоже достаточно нестрого отношусь к людям, которые опаздывают в церковь. Я руководствуюсь такой мыслью, что вдруг, если я по строгости, по канону не допущу человека к причастию – «он опоздал, он пришел в конце службы», – то вдруг он выйдет из церкви и умрет? И на мне будет вина за то, что я не причастил человека и не напутствовал его в последний путь. Так опыт, вроде бы единственный раз яркой вспышкой прозвучавший в моей душе, стал руководством на всю жизнь.

Знаю, что отец Таврион тяжело болел, у него был рак. Он отказался от операции, мужественно переносил боли с благодарностью к Богу и таким образом подготовил себя к отшествию из сего мира.

Таким мне запомнился отец Таврион. Он был жертвенным человеком. Всегда, когда мы уезжали, он выносил деньги нам «на дорожку». Эти деньги поддерживали нас еще и по возвращении домой. Отец Таврион был человеком божественной любви, которая распространяется на весь мир, как по слову Христа: «Солнце светит и над добрыми, и над злыми». Это был огненный человек, растворяющийся в любви.

Любовь, мир и великодушие

В свое время отец Иоанн (Крестьянкин) говорил, что «нам были знакомы такие великие столпы Церкви, а мы сами уже не те. А вы знаете нас, и после нас останетесь вы, а вы будете далеко не те».

Я встречался в жизни с несколькими старцами, за каждого из них молюсь, все они уже отошли к Богу. И я с уверенностью скажу, что в моем сердце появился некий индикатор, который может отличить дух старческий от нестарческого. Старцы – это любовь, мир, великодушие, снисхождение к немощи человека и желание вывести его из этой немощи, видение и зрение души изнутри, личностная подсказка, касающаяся именно этого человека, видение его будущего. Это люди, которые находятся в постоянной благодати Божией – они могли бы воскликнуть вместе с преподобным Симеоном Новым Богословом, стяжателем Духа Святого: «Оставьте меня, дайте мне уйти в свою келью, замкнуться в ней, чтобы снова и снова беседовать лично с Богом». Старцы по-матерински пестуют душу преданного им христианина, как мать, выращивая дитя с младенческого возраста. Это люди, любящие Бога и по любви к Нему исполняющие заповедь жертвенной любви к тем, кто нуждается в их помощи.

Я счастлив, что мне пришлось увидеться с этими живыми святыми старцами.

Своей молитвой он держит мир

О святом старце Паисии Святогорце

На фото: преподобный Паисий Святогорец

Он никого не осуждал, даже диавола, и говорил о нем с большим сочувствием. Он никогда не называл его диаволом (чтобы не обижать!), но бедненьким «тангалашкой».

Рассказчик:

Митрополит Лимассольский Афанасий (род. 1959) – выдающийся проповедник, духовник, миссионер наших дней. После окончания богословского факультета университета в Фессалониках ушел на Афон, где в 1982 году принял монашество и священство. Спустя десять лет вернулся на родину, на Кипр. Там возглавлял древний монастырь Махерас, а с 1999 года избран митрополитом Лимассольским.

Старец Паисий Святогорец, малограмотный греческий монах, собрал вокруг себя образованнейших и сильнейших мира сего. В нищую каливу на Афоне, где он жил, людей со всех концов земли влекла его безграничная любовь к Богу, сводившая к нулю его любовь к самому себе. Когда люди встречали его, им было довольно одного слова, а иногда они просто видели старца, и это меняло всю их жизнь. Общаясь с отцом Паисием, они убеждались: то, что говорит Христос в Евангелии, – абсолютная правда.

МитрополитЛимассольский Афанасий рассказывает о святом наших дней, возле которого он провел около двадцати лет.

Старчик в зеленом одеяле

Сразу после окончания школы в 1976 году я стал студентом богословского факультета Фессалоникийского университета. От своих однокурсников я услышал о Святой Горе, и мне очень захотелось там побывать. И вот в сентябре 1976 года я впервые отправился на Афон[98].

Этот мой визит оказался трагичным. Мне там совсем не понравилось, и наутро следующего же дня я уехал. И сказал себе: «Все, и речи быть не может о том, чтобы я сюда вернулся еще раз!» – столь неприятным, мрачным, угнетающим показалось мне само место. Разумеется, это было искушение; не подумайте, пожалуйста, что там и на самом деле так! Виноват был я, а вовсе не место, однако вот такая картина нарисовалась в моем воображении. Не забывайте, что я происходил из среды, где не имели особого представления о монашеской жизни и об Афоне.

Вернувшись, я продолжал все время слышать от однокурсников, как же славно на Святой Горе, и было стыдно признаться, что мне там совсем не понравилось. Через пару недель я решился снова поехать на Афон. Тогда я уже слышал о старце Паисии[99], о батюшке Ефреме Катунакском[100], о некоторых других старцах, которые поистине сияли в тот период, подобно светильникам, на святогорском небосводе.

К старцу я отправился с одним иеродиаконом, ныне почившим. Отец Паисий жил тогда на Капсале[101], в келье Воздвижения Креста Господня[102].

Я с волнением ожидал встречи, потому что по дороге диакон рассказывал разные истории о чудесах и пророчествах старца. И я боялся, что старец разоблачит все сокровенные тайны моего сердца и пинками прогонит меня из своей кельи.