Признать невиновного виновным. Записки идеалистки - Зоя Светова

– Вопросы? Но вы ведь получили их по факсу.

Я с интересом разглядывала Валерия Иосифовича. Типичный математик – лысоватый, в очках, с чуть рассеянным взглядом, но с быстрой реакцией.

– Ах, да.

Валерий Иосифович вышел из комнаты и вернулся с блокнотом, в который, судя по всему, он уже переписал мои вопросы и набросал ответы.

– Что ж, начнем. Вы можете спрашивать меня. А я буду отвечать. – Я решила, что сейчас самое время достать из сумки диктофон.

– Вы хотите записать нашу беседу? – На минуту Валерий Иосифович задумался. – Так уж и быть, валяйте.

– Вы впервые оказались в суде. Вам было поручено вершить правосудие. Ваше самое сильное впечатление?

Механик будто бы удивился этому вопросу. Закрыл глаза. Казалось, он пытается вспомнить и вновь пережить то, что испытал в суде присяжных. Наконец он ответил:

– Меня поразили два обстоятельства, о которых, впрочем, можно было догадаться заранее. Низкая юридическая культура самих присяжных и меня в том числе. Неготовность сторон обвинения и защиты к работе в таком суде. И прокуроры, и адвокаты не были нацелены на нас. Создавалось ощущение, что они не чувствуют присяжных. Поэтому получалось, что все их усилия не достигали цели.

– И все-таки, удалось ли вам ощутить себя судьей?

– Определенно нет. Я не вершил правосудие. При этом я не чувствовал себя зависимым от судьи, которая вела процесс. Она, кстати, была вполне корректной. Но с другой стороны, как я мог чувствовать себя судьей? Я был одним из двенадцати. Одна двенадцатая.

«Ответ настоящего математика, – подумала я. – Наверное, все его ответы будут такими же математически выверенными».

– Валерий Иосифович, чувствовали ли вы себя комфортно?

– Уважаемая Елизавета Федоровна, помилуйте, неужели вы всерьез считаете, что исполнение долга может быть комфортным? Нет.

– Можете объяснить, почему? Получается, что вы воспринимали работу в коллегии присяжных исключительно как долг?

Валерий Иосифович впервые засмеялся. Он даже снял очки и буквально зашелся в смехе:

– Милая моя, неужели вы думаете, что быть присяжным – развлечение? Или удовольствие? Это невероятная ответственность и напряженная работа. Приходится внимательно слушать. Давать оценку – не юридическую, а эмоциональную. Без сомнения, сам по себе институт суда присяжных достаточно интересен. Но мы, «судьи с улицы», никак не могли дать юридической оценки просто в силу своей некомпетентности. Мы не знаем Уголовный кодекс. Не знаем соответствующих статей. И, безусловно, хотели мы того или нет, оценка получалась эмоциональной.

«Ничего себе эмоциональная, обвинительный вердикт – прямая дорога к длительному тюремному заключению», – подумала я. Глядя на Механика, я с трудом верила, что он признал Летучего виновным безо всякого принуждения.

– Что же влияло на вашу эмоциональную оценку? – спросила я, хотя этого вопроса не было в опроснике, присланном по факсу.

Валерий Иосифович оторвался от блокнота, но продолжал говорить заранее заготовленными фразами:

– В состоянии примерного изначального равновесия могли повлиять любые вещи. Как построена фраза адвоката, как он себя ведет, в каком он пиджаке. Это то же самое, как вы приходите в новое общество, в новую компанию и оцениваете человека, которого вы впервые увидели. Обычно оценка производится по совокупности факторов. Влияет все, даже самые мелочи.

– То есть вы хотите сказать, что, придя в суд, были абсолютно беспристрастны? – Я осмелела и стала задавать вопросы, которые меня действительно интересовали.

Мне надоело прикидываться социологом, выясняющим особенности восприятия российского суда присяжных.

– Был ли я беспристрастен? – повторил Валерий Иосифович.

Ему вдруг показалось, что девочка-социолог нажала на болезненную точку. Так бывает на приеме у врача-иглотерапевта, когда тот нащупывает необходимые для лечения точки на теле пациента.

– Кажется, такого вопроса нет в вашем опроснике, – уточнил Механик. – Пожалуй, я не буду на него отвечать. А вот следующий вопрос касается моего отношения к работе адвокатов. Об этом мне как раз есть что сказать. И давайте не будем выходить за рамки заявленных ранее вопросов, иначе мы можем далеко зайти. А мне бы этого не хотелось, – предупредил он. – Я ведь давал подписку о неразглашении. Кроме того, как один из двенадцати судей я связан тайной совещательной комнаты.

Я подчинилась.

– Как вы оцениваете работу команды адвокатов?

– Адвокаты, по-моему, поняли, что им нужно работать на нас как на зрителей. Они пытались это делать, но не всегда умело. То есть как актер каждый из них вроде бы был неплохим. Но общей режиссуры не было. Мне кажется, что бородатый адвокат, похожий на моряка, который был у них за главного, переигрывал. Поначалу это было даже любопытно, занятно, а потом стало утомлять. По-моему, в конце концов он сильно навредил своему подзащитному.

Я поняла, что Механик имеет в виду Бориса Емельянова – одного из самых сильных и профессиональных российских адвокатов. Странно было слышать, что он мог навредить своему подзащитному.

– Это ваше личное мнение, или другие присяжные говорили о том, что этот адвокат их раздражает?

– Я находился среди четырнадцати человек – двенадцати основных присяжных и двух запасных. И я чувствовал, как люди реагируют. Я догадывался о том, чего добивается этот адвокат, но не все его понимали и некоторых присяжных он раздражал. Вот, например, он начинал кипятиться по поводу того, что ему отказывали в зачитывании какого-нибудь документа. Выяснение этих формальностей затягивало процесс на полчаса. Нас удаляли из зала в совещательную комнату. У присяжных накапливался отрицательный потенциал против адвоката. И у меня, в конце концов, тоже накопился против него протест, хотя я держался дольше других.

«Интересная логика! Он вынес обвинительный вердикт, а теперь хочет убедить меня, что это произошло отчасти по вине одного из адвокатов. Вот хитрец!»

Мне ужасно хотелось уличить Механика в неискренности, но я поняла, что этот воспитанный и интеллигентный профессор, который, кстати, почему-то не предложил мне даже чашку чая, способен также вежливо и элегантно выставить меня за дверь. Я все же решила довести интервью до конца, хотя с трудом сдерживалась, чтобы не крикнуть собеседнику: «Хватит политеса, расскажите, как все было на самом деле!»

– Правильно ли я вас поняла, что свое отношение к адвокату вы перенесли на подсудимого?

Валерий Иосифович как будто бы прочитал мои мысли. Он извинился и предложил пойти на кухню, чтобы, как он выразился, «пропустить стаканчик чая».

Чай оказался свежезаваренным, с любимым мной бергамотом.

– Вы спросили о связи адвокат – подзащитный. Я думал об этом: ведь подсудимый не виноват, если его адвокат что-то делает не так. Но адвокат защищает подсудимого, и он как бы неминуемо идентифицируется со своим клиентом. Если тебя раздражает адвокат, ты начинаешь хуже относиться и к обвиняемому.

Тут, окончательно забыв о том, что я – социолог и не могу знать подробностей данного судебного разбирательства, я не выдержала:

– Но ведь в этом процессе было несколько адвокатов…

Механик улыбнулся.

– Давайте лучше переключимся на прокуроров, – предложил он. – Ведь вас интересовало мое отношение и к ним.

Они суше, лаконичнее. Но за ними, конечно, чувствуется мощь государства. И тут ничего не поделаешь. Хоть и говорят: «равенство сторон, состязательный процесс»… Состязание состязанием, но у одного за спиной – государство с его властными структурами и неограниченными ресурсами, а у другого – только слова. Может быть, такая ситуация существует во всем мире. Только здесь, в процессе, не было никакого равенства.

– Как правило, у людей всегда бывают какие-то претензии к власти. И поэтому многие все-таки не очень-то ей доверяют, – я попробовала перевести разговор в более конкретную плоскость.

Механик предложил мне еще чаю и задумчиво произнес:

– Это как сказать. В нашем случае попались люди, которые не имели никаких счетов к власти.

– Золотые слова! – я еле сдержалась, чтобы не закричать. – Вы имеете в виду, что все присяжные были государственниками по духу?

– Я этого не говорил. Это вы сами так решили. Вообще-то я понял по вопросам, что вы знаете, о каком процессе идет речь. Поэтому вам, наверное, понятно, что, если бы речь шла о каком-то бытовом деле, например об убийстве из ревности или еще о чем-то подобном, были бы разные точки зрения. А здесь все прежде всего чувствовали себя гражданами одной страны, когда государственные интересы понимаются почти как свои кровные. В такого рода делах, я думаю, так и должно быть. У всех должно складываться единое мнение. Если бы дело было бытовое, мнения бы разошлись. Поэтому здесь задача у адвокатов была изначально сложнее, чем в простом деле. Они должны были это понимать.