Крах СССР - Сергей Кара-Мурза

Фигура П.А. Столыпина была раздута в перестройке не потому, что его реформа была успешной, она провалилась в главном. Главное — замысел. П.А. Столыпин был альтернативой советской аграрной политике, как бы предшественником М. Горбачева и А. Чубайса. Он разрушал сельскую общину — так же как А.Н. Яковлев мечтал разрушить колхоз.

Общности — активные участники революции

Ранее говорилось о крестьянстве как самой большой социальной и культурной общности России, которая активно осмысливала образ будущего исходя из своего общинного мировоззрения. Здесь коротко опишем то состояние, в котором находились перед 1917 г. другие активные общности.

Рабочий класс. К моменту революции 1917 г. общая численность рабочего класса в России оценивалась в 15 млн. человек — примерно 10% всего населения. Считают, что рабочих фабрично-заводской промышленности с семьями было 7,2 млн. человек, из них взрослых мужчин — 1,8 млн.

Рабочий класс России, не пройдя через горнило протестантской Реформации и длительного раскрестьянивания, не обрел мироощущения пролетариата — класса индивидов, торгующих на рынке своей рабочей силой. В подавляющем большинстве русские рабочие были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления во многом оставались крестьянами. В 1905 г. половина рабочих-мужчин еще имела землю, и эти рабочие возвращались в деревню на время уборки урожая. Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне. В городе они чувствовали себя «на заработках».

Таким образом, между рабочими и крестьянами в России поддерживался постоянный и двусторонний контакт. Даже и по сословному состоянию большинство рабочих были записаны как крестьяне. Крестьяне и рабочие составляли тот «народ», который был отделен, а в критические моменты и противопоставлен «верхним» сословиям царской России.

Сохранение общинной этики и навыков жизни в среде рабочих проявилось в форме мощной рабочей солидарности и способности к самоорганизации, которая не возникает из одного только классового сознания. Это определило необычное для Запада поведение рабочего класса в революционной борьбе и в его самоорганизации после революции, при создании советской государственности. Многие наблюдатели отмечали даже странное на первый взгляд явление: рабочие в России начала XX в. «законсервировали» крестьянское мышление и по образу мыслей были «более крестьянами», чем те, кто остался в деревне.18

Надо подчеркнуть очень важный факт, который в нашей упрощенной истории исключался из рассмотрения: главными носителями революционного духа среди рабочих к 1914 г. стали не старые кадровые рабочие (они в массе своей поддерживали меньшевиков), а молодые рабочие, недавно пришедшие из деревни. Именно они поддержали большевиков и помогли им занять главенствующие позиции в советах. Это были вчерашние крестьяне, которые пережили революцию 1905-1907 гг. именно в момент своего становления как личности — в 18-25 лет. Через десять лет они принесли в город дух революционной общины, осознавшей свою силу. На самых крутых поворотах революционного процесса эта низовая масса большевиков создавала такое положение, которое можно назвать вслед за Б. Брехтом «ведомые ведут ведущих».

Согласно теории В.И. Ленин считал, что России потребуется довольно длительный этап государственного капитализма. В 1918 г. готовились переговоры с промышленными магнатами о создании крупных трестов с половиной государственного капитала (иногда и с крупным участием американского капитала). Но события пошли не так, как задумывалось, — началась «стихийная» национализация. Английский историк Э. Карр в 14-томной «Истории Советской России» (до 1929 г.) пишет о первых месяцах после Октября: «Большевиков ожидал на заводах тот же обескураживающий опыт, что и с землей. Развитие революции принесло с собой не только стихийный захват земель крестьянами, но и стихийный захват промышленных предприятий рабочими. В промышленности, как и в сельском хозяйстве, революционная партия, а позднее и революционное правительство оказались захвачены ходом событий, которые во многих отношениях смущали и обременяли их, но, поскольку они [эти события] представляли главную движущую силу революции, они не могли уклониться от того, чтобы оказать им поддержку» [78, с. 449].

Национализация промышленности была глубинным движением, своими корнями уходившим в «общинный крестьянский коммунизм» и тесно связанным с движением за национализацию земли. Российским марксистам, возглавившим советскую революцию, пришлось примкнуть к этому движению.

Надо сказать о том культурном типе, который представлял из себя молодой грамотный русский рабочий начала XX в. Это был рабочий, который обладал большой тягой к знанию и чтению, характерной для пришедших из деревни рабочих. Отличие в том, что русский рабочий одновременно получил три типа литературы на пике их зрелости: русскую литературу «золотого века», оптимистическую просветительскую литературу эпохи индустриализма и столь же оптимистическое обществоведение марксизма.

Это сочетание во времени уникально. Видный ученый-большевик А. Богданов в 1912 г. писал, ссылаясь на беседу с английским профсоюзным лидером, что в те годы в заводских библиотеках в России были, помимо художественной литературы, книги типа «Происхождение видов» Ч. Дарвина или «Астрономия» К. Фламмариона — и они были зачитаны до дыр. В заводских библиотеках английских тред-юнионов были только футбольные календари и хроники королевского двора.

Советский проект, в каких бы терминах он ни излагался, воспринимался большинством простонародья как общее дело, которое и сплачивает людей традиционного общества. Об этом кадет Н.А. Гредескул так писал, споря с авторами «Вех», которые надеялись на интеллигентскую революцию: «Нет, русское освободительное движение в такой мере было «народным» и даже «всенародным», что большего в этом отношении и желать не приходится. Оно «проникло» всюду, до последней крестьянской избы, и оно «захватило» всех, решительно всех в России — все его пережили, каждый по-своему, но все с огромной силой. Оно действительно прошло «ураганом», или, если угодно, «землетрясением» через весь организм России. Наше освободительное движение есть поэтому не что иное, как колоссальная реакция всего народного организма на создавшееся для России труднейшее и опаснейшее историческое положение» [49, с. 254].

Буржуазия. Численный состав крупной буржуазии был в России очень невелик. В 1905 г. доход свыше 20 тыс. руб. (10 тыс. долл.) в год от торгово-промышленных предприятий, городской недвижимости, денежных капиталов и «личного труда» получали в России, по подсчетам Министерства финансов, 5739 человек и 1595 акционерных обществ и торговых домов (их пайщики и составляют первое число).19 Остальные богатые люди, не считая помещиков, получали доход на службе.

Мы видим, что «масса» буржуазии была очень мала. В Москве, согласно переписи 1902 г., было 1394 хозяев фабрично-заводских заведений, включая мелкие. 82% предпринимателей входили в состав старых ремесленно-торговых сословий, были включены в иерархию феодального общества, имели свои сословные организации и не испытывали острой нужды в переустройстве общества на либерально-буржуазный лад.

Страх, который буржуазия, подавленная «импортированными силами крупного капитала» (М. Вебер), испытала во время революции 1905-1907 гг., заставил ее искать защиты у царского бюрократического государства. Большинство буржуазии после революции стало консервативным, многочисленные попытки основать политические партии буржуазии («собственников») не увенчались успехом.

Обычным для ортодоксальных марксистов и либералов было считать, что революция 1905 г. произошла «слишком рано» — не созрели для нее еще предпосылки, слаба была буржуазия, не созрела почва для демократии. Изучая начиная с 1904 г. события в России, М. Вебер приходит к более сложному и фундаментальному выводу: «слишком поздно!». Успешная буржуазная революция в России была уже невозможна. И дело было, по его мнению, не только в том, что в массе крестьянства господствовала идеология «архаического аграрного коммунизма», несовместимого с буржуазно-либеральным общественным устройством. Главное заключалось в том, что русская буржуазия оформилась как класс в то время, когда Запад уже заканчивал буржуазно-демократическую модернизацию и исчерпал свой освободительный потенциал. Буржуазная революция, по его выражению, может быть совершена только «юной» буржуазией, но эта юность неповторима. Россия в начале XX в. уже не могла быть изолирована от «зрелого» западного капитализма, который утратил свой оптимистический революционный заряд.