Чекистские были - Лев Петрович Василевский

пегую лошадь. Все время я думал об этом. Уже там, в Кобулети, был уверен, что взрыв на заводе — их рук дело. А тут еще подбородок, подвязанный платком, закрывавший чуть ли не половину лица.

Ход мыслей Осипова становился мне понятным, и во всей своей дальнейшей работе я старался применить и использовать данный им мне урок логики.

Главной фигурой на следствии был сотник. Его решили допрашивать последним.

Сотник, которого мы не вызывали на допрос на протяжении десяти дней после ареста, раздумывал над причинами провала всей группы. Он не был уверен в высоком интеллекте ее членов. Предъявленные сотнику показания группы, расшифрованный доклад Кутепову — это кольцо неопровержимых доказательств. Сотник знал, что за свое преступление мог ожидать приговора, предусматривавшего одно из двух: десять лет заключения или высшую меру. Откровенные признания были единственно возможным выходом, дававшим надежду на сохранение жизни. Десять лет не такой уж большой срок для человека среднего возраста.

Он рассказал о себе все: офицер кубанской казачьей кавалерии, провел на фронте все годы войны (1914–1917) и с первых же дней начавшейся гражданской войны примкнул к белому движению. Известный генералу Шкуро, состоял в его личной сотне, получившей название волчьей. Это была не столько личная охрана кровавого казачьего генерала, сколько карательный орган, запятнавший себя множеством преступлений.

Сыпной тиф свалил его в дни разгрома остатков деникинской армии и бегства ее частей из Новороссийска. Присвоив себе документы одного умершего из рядовых казаков, он затерялся среди тысяч сыпнотифозных больных. Два года прожил на нижней Волге, кочуя по деревням как искусный коваль лошадей. Вернулся на Кубань, где, как тлеющие угли под пеплом потухшего костра, притаились контрреволюционные элементы. У него родилась надежда на оживление белого движения за восстановление прежних привилегий казачьей верхушки. Найти единомышленников было нелегко. По указанию генерала Кутепова сотник со своей группой перебрался на побережье, добрался до Аджаристана, получив важное задание — уничтожить Батумский нефтеперегонный завод, единственное в то время в Закавказье предприятие, работавшее на экспорт. Диверсия этой группы не удалась.

АГЕНТ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО ТЕЛЕГРАФА

1

Апрель 1929 года. Беззвездная ночь. Легкий ветер гонит волны на пологий галечный пляж. С тихим шорохом скатываются мелкие камешки за убегающей волной.

В сторону Сухуми прошел дозорный катер пограничной охраны. Едва его фосфоресцирующий след растаял вдали и заглох хрипловатый выхлоп мотора, как в трех кабельтовых от берега из воды высунулся перископ подводной лодки. Его стеклянный глаз вращался по кругу, осматривая берег и море. Потом показалась невысокая рубка лодки. Быстро откинулась крышка люка, и три человека вылезли на мостик. В большие ночные бинокли они всматривались в берег и море.

На шоссе, у автобусной остановки, на столбе горел электрический фонарь, а правее, выше, на горном склоне, где начинались монастырские постройки, светилось окно в домике привратника. Для подводной лодки, прокравшейся к берегу, два этих огня были знаками к условленному месту встречи.

В кабельтове от берега лодка остановилась.

Шел третий час ночи.

На мостике дважды блеснул зеленый огонек, и тотчас, как светлячки, таких же два зеленых огонька вспыхнули в кустах на берегу. И вслед за тем из-за большого камня, что лежал у кустов на краю пляжа, появился человек. Неизвестный быстро скинул одежду, смазал тело жиром, надул насосем автомобильную камеру и по-пластунски пополз к воде. Он вошел в море, далеко забросил насос и с камерой, надетой под мышки, быстро поплыл к подводной лодке.

Приплывший произнес пароль, из переданной ему бутылки сделал несколько глотков рома и, все еще содрогаясь от озноба, быстро сказал, что братья Эмухвари убиты в стычке с чекистами, их сподвижники выявлены и арестованы… Больше никто не придет на встречу с подводной лодкой.

Человек сделал еще два глотка рома и пустился в обратный путь к берегу. Почувствовав под ногами дно, остановился, прислушиваясь. Затем, выпустив воздух из камеры, пробежал до кустов, к светлому камню, быстро оделся. Его настороженный слух уловил в отдалении мерный хруст гальки под чьими-то шагами.

Два пограничника, один за другим, прошли по пляжу. Их шаги слились с шумом наката. Человек, притаившийся в кустах, выждал еще несколько минут, вышел на шоссе и, пройдя с сотню шагов, свернул на дорожку, поднимавшуюся к дому привратника, в котором по-прежнему ярко светилось окно.

У дома он осмотрелся и тихо постучал в окно.

— Кто там? — раздался старческий голос за дверью.

— Свои, отец Пафнутий…

Дверь тотчас открылась. Приглядевшись к стоящему за дверью человеку, Пафнутий удивленно спросил:

— Никак Алексей Авдонин? Откуда? Где пропадал?

Увидев в комнате еще одного человека, тоже старика, пришелец приложил палец к губам.

— Отец, тут недалече у меня спустила камера, а сменки нет. Ночью чинить несподручно… Зашел к тебе отдохнуть до утра…

— Проходи, проходи… А ты, Нифонт, иди с богом.

— И то, брат Пафнутий, засиделся я у тебя… пойду. — И старик направился к двери, обходя незнакомца, кланяясь ему и улыбаясь.

На безмолвный вопрос пришедшего привратник сказал:

— Нифонт из наших бывших монасей, придурковатый, признал антихристову власть, служит теперь у них в совхозе рыбаком, живет там, на берегу, в лодочном сарае, жалованье получает, паек… Восьмой десяток пошел ему. Вот рыбки принес мне…

Ночной посетитель слушал внимательно. Он покосился на входную дверь, приоткрыл ее и выглянул наружу в ночную темень. На белевшей дорожке, ведущей вниз к шоссе, уже никого не было.

— Отец Иосаф предупреждал тебя обо мне?

— Как же, говорил, придет к тебе человек, прими. Но никак не ждал тебя… Кажись, года четыре аль пять, как пропал ты отседова. Где тебя носило?

— Носило, — неопределенно ответил пришелец. — Вот пришел и не пришел! Понятно?

— А как же, не впервой, не сумлевайся. Отцу Иосафу сказать?

— Если спросит. Подбрось угля в печку, озяб я. Обогреюсь и уйду.

В начале четвертого ночной посетитель спустился на пустынное шоссе, прошел с полкилометра в сторону Гудаут. За полосой кустов и редким рядом тополей вплотную к ним стоял лодочный навес с пристроенной к нему маленькой хибаркой. В ней жил старик Нифонт. Из трубы струился дымок. Старик топил печку. Сквозь подслеповатое окошко с мутным, давно не мытым стеклом было видно, что сидит он на корточках у открытой дверцы топки. Бросив быстрый взгляд вокруг, человек поднял пистолет, прицелился и нажал, на гашетку. Негромкий звук выстрела, скорее похожий на свист при ударе хлыстом, слился со звоном разбитого стекла. Стрелявший увидел, как старик повалился навзничь. «Готов!» — прошептал он и не