Холодная акватория - Александр Александрович Тамоников

время не видел майора Штанге.

– Миша, ты все-таки уверен, что итальянцы знают о торпеде из «Лаборатории-28»? – спросил Шелестов. – И немцы, по-твоему, тоже узнали, и теперь между ними идет молчаливое соперничество?

– Хорошо вы все сформулировали, – облизывая ложку, сказал Сосновский. – И добавить нечего. Именно такое у меня и складывается впечатление. Кстати, у итальянского командира есть помощник – зеленый лейтенантик с хитрыми глазами уличного карманника. Так вот этот лейтенантик чаще занят не погружениями и не командой над своими моряками. Он слоняется по городу и его окрестностям, ко всему присматривается. А за ним ведется наблюдение. Грамотное, хорошо организованное.

– Абвер? – предположил Шелестов, доставая папиросы.

– Думаю, да. Штанге не лезет к итальянцам, хотя, как я понял, попытки были. Я видел, как капитан Парето смотрел на майора. С подозрительным презрением. Но ведет он себя деликатно.

– Откуда такие наблюдения? – Максим с горящей спичкой в руке подозрительно посмотрел на Сосновского.

– Ну, познакомился я с итальянским капитаном, – пожал плечами Михаил. – Так, выпили за содружество, представились. А потом, когда Штанге заявился в кабак, я ретировался. Кабачок открыл какой-то ушлый местный в станице Раевской. Хорошее местечко, прохладное, на берегу речушки.

– Раевская? – Шелестов достал из-под подушки карту, развернул на коленях. Мария подвинула поближе масляный светильник. – Интересно, это уже совсем не побережье. И что итальянских моряков потянуло туда?

– Не всех, а только их капитана. Он был с женщиной. По виду русская, хотя могу ошибаться. Я поэтому и пошел на контакт с итальянцем, чтобы понять, кто она такая. Кстати, исчезла она довольно быстро. И лица я ее не успел разглядеть. Есть ощущение, что ее увезли на машине. И исчезла она в тот момент, когда в кабачке появился Штанге.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– Есть у меня пара идей, Максим Андреевич. – Сосновский потрогал свое левое ухо, задумчиво глядя на огонек светильника. – Любовниц так от абвера не прячут. Если абвер будет интересоваться связями союзника, то и так найдет ее. Прятать нет смысла. Проще не вывозить свою пассию в свет, не ходить с ней по кабакам. И тем более с женщинами так не обращаются. Пусть и с теми, с кем развлекаешься, с которыми тебя не связывают серьезные отношения. Должна быть хотя бы видимость учтивости. Если вы скажете, Максим Андреевич, что это могла быть обычная проститутка, которых в нашей стране отродясь не было, то я вам возражу. С проститутками общаются в других местах, простите за подробности, Маша. И в приличные места с ними не ездят. Свою репутацию берегут. Вот я и думаю, что ее привезли для того, чтобы опознать кого-то, кого она знает в лицо. Понять, кого ей показывали, я не смог. Увы.

– Если ты прав, Михаил, – Шелестов затянулся и выпустил струю дыма, – тогда итальянцы занимаются еще и розыском людей, имеющих отношение к их цели или владеющих важной информацией. Значит, эта дама или из центра гидромеханики или кого-то там знает, кто интересен морякам.

– Возможно, – кивнул Сосновский. – Но есть у меня для вас и еще один сюрпризик. Этот итальянский лейтенант вошел в контакт с Коганом.

– Когда? – поперхнулся папиросным дымом Шелестов. – Что же ты молчишь?

– Сегодня, три часа назад. Итальянец крутился в Анапе, а потом увидел кафе и подошел к Борису. Они поболтали, Борис, как вежливый хозяин пусть еще и не открывшегося кафе, пригласил гостя выпить. Ну и поговорили они немного за стаканчиком. Точнее, итальянец расспрашивал, а Боря выкручивался.

– Коган владеет итальянским языком? – удивилась Селиверстова.

– Хороший вопрос, молодец! – с усмешкой кивнул Шелестов.

– Они говорили по-русски, – развел руками Сосновский. – Этот лейтенант Гаспар Аккарди, как выяснилось, хорошо говорит по-русски. Его отец какое-то время служил в дипломатической миссии. И паренек несколько лет жил в Советском Союзе. Выводы делайте сами. Именно его с собой привез капитан Парето, как знающего язык и обычаи. И он выполняет его особое задание: бродит везде и что-то высматривает, заводит знакомства и расспрашивает людей.

– Так, давай подробно, о чем он Когана расспрашивал?

– Туманно очень, вопросы неожиданные. Делал вид, что интересуется этими местами. Правда, про заводы, народное хозяйство и науку тоже спрашивал. Искал, что тут интересного было. Борис мне сказал, что после ухода итальянца у него осталось ощущение, что тот его прощупывал на предмет вербовки.

Ветер трепал листья на деревьях. Дорожки между могилами давно никто не убирал, и Штанге приходилось иди по усыпанной листвой траве, перешагивать через сухие сучья. Он не понимал, почему на кладбище такое запустенье. На старых могилах стояли каменные или чугунные кресты. Новые захоронения выглядели менее торжественно. Их украшали дубовые кресты или простые сваренные трубы. Много памятников в форме пирамид со звездой на макушке.

Кажется, здесь. Майор сверился с номером участка и пошел вдоль свежих могил, вглядываясь в надписи на памятниках. Не тот, не тот… Женщина, женщина, снова не тот. Штанге бродил между могилами минут тридцать, пока, наконец, не увидел обычный для этого места маленький памятник в виде пирамидки со звездой на штыре. «Белохвостов Николай Кондратьевич. 10.02.1897—04.09.1942».

«Вот ты где, мой молчаливый свидетель, – мысленно произнес Штанге. – Все совпадает, надеюсь, что нашел именно того, кто мне нужен».

Оглянувшись по сторонам, немец не увидел ни одной живой души. Да, не время сейчас посещать близких. Заложив за спину руки в черных кожаных перчатках, Штанге неторопливо двинулся в сторону домика администрации кладбища. Он рассматривал памятники и кресты, размышляя о живших здесь когда-то людях. Рождались, влюблялись, женились, создавали семьи и умирали. И всю жизнь они прожили в этом городе, на этом берегу. Иногда странно думать об этом, но такие мысли почему-то приходят в голову. Штанге усмехнулся: «Наверное, мы, немцы, – очень сентиментальная нация».

Домик был ветхий. Покосившаяся крыша, позеленевший от влаги, треснувший местами шифер. Но у порога подметено, и на ступенях лежит тряпка, чтобы вытирать об нее ноги. Эту черту русских Штанге тоже приметил – оставлять после мытья полов у входа тряпку.

Дверь открылась с ужасающим скрипом. За столом у окна сидел пожилой мужчина в очках. Шило, дратва, небольшой полиграфический пресс. Этот человек переплетал какие-то журналы или тетради. Он удивленно посмотрел на вошедшего немецкого офицера и робко поднялся на ноги.

– Ты кто? – спросил Штанге, ткнув пальцем в сторону мужчины. – Управляющий кладбищем?

– Я? – Мужчина нервно поправил очки, вытер испарину со лба. – Я тут бригадир вроде как. Могилки копаем, памятники, если надо, устанавливаем.

– Покажите мне документ, – медленно произнес трудные русские слова Штанге. – Документ, где вы отмечаете умерших, похороненных каждый день.

– Журнал захоронений? – Мужчина удивился и стал торопливо рыться в выдвижном ящике стола. –