Крики в ночи - Родни Стоун

Она смотрела на молодую пару, и мне показалось, что я уловил нечто вроде понимания, симпатию, которую она каким-то образом излучала.

— Мне очень трудно говорить, — начала она.

— Почему?

— Мне дали задание взять у вас интервью. Я не хотела этого, но мой редактор месье Жиру настаивал. После того как вы побывали в редакции. Я ему говорю: „Нет, не я“, но он твердит: „Нет, вы“. Одна из моих обязанностей — разматывать полицейские истории. Я видела вас сегодня в комиссариате. Они привыкли ко мне, и здесь и в других городах нашего департамента, в том числе в Сен-Максиме. Кое-кто всегда помогает, к примеру, сержант Лефевр, толстый такой, с глазами, как пуговки. Вы понимаете меня?

Она говорила по-английски довольно медленно.

— Я не хочу говорить ничего никому. Ради Бога, оставьте меня.

Она согласно кивнула:

— Да, я знаю. Но я на работе… У меня задание… Как говорится, лучше быть увиденным и услышанным, Затем, может быть, кто-нибудь появится. Кто-то, кто сможет помочь.

— И вы размотаете свою историю…

Она казалась расстроенной.

— Вы неверно думаете обо мне, — заметила она. — Я не хотела этого задания, но мне нужно делать свое дело. У вас есть работа, которую вы обязаны выполнять?

Работа. Прошлое или будущее, размышлял я, думая о своем офисе там, в Англии, который когда-то так много значил. Другой мир. Я закрыл лицо руками.

— Наверное, мне лучше уйти, — вымолвила Эстель, похоже, с облегчением. — Я пыталась поговорить с вами, но попытка не удалась.

Я видел, что она решилась уйти, а мне нужна была помощь.

— Пойдемте, я возьму кофе, — предложил я.

Мы зашли — я смутно это помню — в какое-то маленькое кафе поблизости, где нам принесли два кофе в маленьких толстых стаканчиках, а она объяснила, что раньше работала в другой газете, еженедельнике „Оризон“, но недавно перешла в „Сюд журналь-экспресс“. И поэтому не могла себе позволить расстраивать месье Жиру. Разведенная, имеет дочь-школьницу, она учится в Париже.

Несмотря на все свои жизненные разочарования, Эстель могла улыбаться, и это была теплая улыбка. И она умела слушать. Она вытягивала из меня слово за словом без видимых усилий. У нее был моложавый вид, и то, что я облегчал душу, успокаивало меня: ее неподдельный интерес, то, как она держала голову, — все свидетельствовало о серьезной озабоченности.

Люди впитывают в себя свое прошлое, и, по мере того, как мы сидели там, до меня дошло, что она не только спрашивает, но и рассказывает. О своих попытках выжить, воспитывая маленькую Жанну после бегства ее отца. Эстель Деверо знала, как завоевывать симпатии, и была хорошим специалистом в своем деле. Выражение ее глаз ясно говорило о том, что она хорошо отдает себе отчет в том, чего хочет.

— Итак, вы американец, а живете в Англии?

Почему им всегда необходимо знать, откуда ты родом? Думаю, что от этого вопроса я почувствовал себя неудобно.

— Моя жена англичанка, — пояснил я.

Она казалась смущенной.

— Англичане так отличаются…

— Отличаются?

— От нас. От меня. — Она подставила руки под подбородок. — А теперь вы столкнулись с тайной.

— Я столкнулся с адом, — отрезал я.

Она широко распахнула голубые невинные глаза, полные детской надежды.

— Не нужно отчаиваться, — подбодрила меня она. — Я верю, что дети найдутся.

Мы вышли из кафе и пошли по улице к реке, лениво несущей темные воды.

— Извините меня, — сказала она опять.

— Не обращайте внимания. Просто я не могу говорить о вещах, которые…

— Я понимаю, — она замешкалась. — Тогда я пойду.

— Вы живете недалеко отсюда?

— Да. В Понтобане. У меня там небольшая квартирка.

Я увидел, что она смотрит на меня так, будто старается прочитать, что у меня на уме, или утешить меня.

— Я должен возвращаться, — сказал я. Эмма ждала меня одна в этом Шеноне. — Может, появились какие-нибудь новости.

Эстель кивнула. Мы смотрели, как маленький мальчик ловит рыбу с мостков. Он был того же возраста, что и Мартин, чья улочка все еще стояла дома. Она поняла, о чем я думаю.

— Возможно, и появились, — ее голос надломился. — До свидания.

Я чувствовал, что ей не хочется расставаться. Я пошел прочь, затем обернулся и посмотрел ей вслед. Ее нежный затылок, стройная фигура потрясли меня. Неожиданно я выкрикнул:

— Подождите! Пожалуйста, подождите!

Она остановилась и обернулась:

— Да?

— Вы можете мне помочь?

Она уставилась на меня, будто впервые увидела:

— Помочь вам?

— Да. Ле Брев скрывает что-то. Я уверен в этом. Что-то случилось здесь в прошлом. Мне нужен кто-то вроде вас, чтобы помочь мне провести свое расследование.

Она покачала головой, похоже, в испуге:

— Но я не могу. Это дело в руках полиции… Старший инспектор Ле Брев очень хороший полицейский. Вы должны спросить его.

У меня вырвался смешок:

— Ле Брев. Дерьмо этакое. Он и не собирается ничего делать. И менее всего намерен говорить правду.

— Что вы имеете в виду?

Я бросил камешек в воду и смотрел, как от него расходятся круги.

— Здесь что-то не так. Что-то скрыто. Уверен в этом. Зачем он повел меня к этому месту в лесу?

Эстель отступала назад:

— Мне нужно идти. А вам пора к жене.

Я притянул ее к себе:

— Послушайте, ведь вы поможете мне?.. Ну, пожалуйста, Эстель!

Она пристально смотрела на меня. Мы застыли на дороге у реки, мимо проносились машины. Две женщины, поджидавшие автобус, наблюдали за нами, решив, видимо, что мы ссоримся; рекламный щит предлагал электротовары по дешевым ценам, магазин торговал подержанными стульями. Это была ее Франция, не моя, а я нуждался в том, чтобы она открыла мне ее.

Я почувствовал, что Эстель колеблется.

— Это невозможно.

— Почему же?

— А моя работа? Я занята.

— Но не все же время. Пожалуйста.

Она улыбнулась, повернула ко мне лицо так близко, что я чувствовал ее дыхание.

— Тогда все пойдет наперекосяк. Невозможно.

— Невозможно?

— Да.

Решившись, я спросил:

— А вы не встретитесь со мной завтра?

Даже сейчас она еще колебалась, затем дотронулась до моей руки:

— Не уверена, что…

— Пожалуйста, помогите мне. Ради Бога.

— Это так важно?

— Для меня да, — твердо сказал я.

— 9 —

Перекинув кожаную сумку через плечо, она вела меня по каменным улицам города, где дома подпирали друг друга, как кубики, составленные ребенком. Эстель пробиралась вперед, прокладывая дорогу сквозь толпу домохозяек, мам с детишками, стариков, которые неторопливо делились новостями, мимо микроавтобусов, припаркованных на обочине. Путь казался длинным, но полагаю, что мы отошли недалеко от кафе, которое я после этого так и не смог найти.

Я следовал за ней, рассматривая ее округлые формы, которые вырисовывались под тонким льняным костюмом.

Мы вышли на улицу Дез Эскалье, всю в ступеньках и лестницах со старинными чугунными оградами. Эстель обернулась ко мне и, миновав уличный лоток, с которого продавались персики и апельсины, исчезла в темной прохладной арке, за которой неожиданно оказался внутренний дворик, со сломанным фонтаном посередине и стиральной машиной на балконе.

— В доме четыре квартиры, — объяснила она.

Очень старая женщина в черных носках, увидев нас, отползла, как паук. Мы поднялись по ступенькам еще выше.

— Извините за беспорядок. Надеюсь, вы простите меня.

В квартире было пять комнат: большая гостиная с высоким потолком, заставленная книгами, которые уже не умещались на полках, столе и стульях и начали завоевывать паркет, небольшой отдельный кабинет с электрической пишущей машинкой на раздвижном столике, две спальни и кухня.

Мы расположились на кухне, отделанной лакированным деревом, и она принялась готовить кофе. Я опять почувствовал симпатию к ней, не сексуальный порыв, а человеческое чувство, будто мы были двумя людьми, попавшими в беду, каждый со своим горем, которое нужно с кем-то разделить.

— Аперитив? — предложила хозяйка дома.

Мы перешли в гостиную, где она убрала книги со стульев, двух кресел с закругленными спинками, которые больше подходили бы какому-нибудь клубу или на худой конец приемной врача. Никакого декора как такового в комнате не было, никакой персональной темы, будто это не имело значения. На полке большого пустого камина лежали открытки и приглашения, некоторые годичной давности, и стояли три фотографии Жанны, маленькой очаровательной девочки.

Пока Эстель снимала жакет, я потягивал „Кампари“.

— Зачем вы хотели еще раз меня увидеть?

Я сам задавал себе этот вопрос. Конечно же, не потому, что она была привлекательной, что сочувствовала мне, или потому, что говорила по-английски. Мне требовалась ее помощь.