Вторая смена - Лариса Романовская

– Да. Мне никто не приказывал тебя любить. Я сама хочу это сделать. Чтобы ты… чтобы тебе было хорошо. Я верю, что ты хорошая, просто тебе плохо. А мне с тобой очень трудно. Ты же не помогаешь.

– Я помогаю. Я у себя в комнате убираюсь, – отвечает мне Анька. И моргает, но все равно без слез.

– Да, я вижу. Спасибо. Ань, я знаю, что тебе тяжело. Но мне тоже тяжело, понимаешь? Мы с тобой незнакомые люди, я ничего про тебя не знаю. Я даже не могу понять, ты взрослая или ребенок?

Угу. Взрослая она, как же. Девчонке восемь. Или меньше? Я никак не могу запомнить, когда у Аньки день рождения. Ну вот хоть убей. Столько документов всяких оформляла, а вот все равно не задерживается эта мысль в голове…

– Я теперь взрослая. Мама всегда говорила, что, пока она… она есть, я буду маленькая. Даже если стану старушкой. – И Анька рушится сморщенной мордочкой мне в плечо. Так отлаженно… как после сотни репетиций. А я ее обхватываю и прижимаю к себе – тоже так, будто я это делала всю жизнь. Все свои жизни подряд.

– Ань… Ты знаешь, я тебя все равно очень люблю. Даже когда говорю, что ненавижу или от тебя устала, то все равно. Я тебя понимаю, правда. Тебе сейчас восемь, а мне, когда у меня мама… Когда мне тоже так сказали…

Я бормочу и глажу. Не ведьмачу, не работаю руками и словами – нам для себя такое запрещено, – я просто говорю Аньке то, что чувствую. Потому что она действительно сейчас маленькая в своей огроменной тоске. Горе большое, а Анька маленькая. У нее беда не по размеру. Великовата.

– Я все понимаю, честное слово, – бормочу я, с ненавистью глядя на томик «Княжны Джавахи». Только сейчас заметила, что под обложкой – деньги. Тот самый аванс. Я думала, что Анька его спрячет. Да шут бы с ними. Я бы сейчас и эти деньги отдала, и все Артемкины. Только для того, чтобы Анька перестала выть мне в плечо. Не потому, что плечо уставшее, и не потому, что помимо моего плеча есть и другие – куда крепче и приспособленнее для детских слез. А чтобы Аньке не было плохо. Этой сопливой заразе, вот. Наверняка сейчас отревет, вытрет об меня всю морду и скажет железным тоном: «А я тебя все равно ненавижу».

– Женя, а у тебя тоже мамы нет, да?

– Да.

– Так ты же ведьма? Мне мама Ира говорила, что ведьмы долго не умирают. И что она меня к себе возьмет. И не взяла. А почему не взяла?

– Не знаю. – Это Анька об Ирке-Бархат? – Анечка, так ты ее ждала все время, да? Ну… В общем, у Иры сейчас всякие проблемы, она наверняка хочет тебе помочь, просто не может. Я думаю, она… справится и позвонит…

– И ты меня к ней отпустишь, хорошо? – требует Анька.

– Если она придет и ты захочешь жить у нее – то конечно, – вру я.

– Когда Ира за мной придет, я к ней пойду, а пока поживу у тебя и папы, – соглашается Анька. – Жень, а тебя тоже кому-то отдали, да?

– Угу. Но я тогда уже в Смольном училась.

– Как Джаваха?

– Лучше. Чарская была из Павловского и всех своих героинь туда отправила, а он считался не таким понтовым.

– А к кому тебя отдали? Тоже к ведьме?

– К ведуну, Ань.

– А тебе у него хорошо было?

– Наверное. Я к нему на каникулы приезжала, на Пасху, на Рождество. У него было имение. Там ко́ты жили, мы их в сани запрягали. Мирские думали, что это медведи, настоящие. Боялись, наверное. Ну вот, я так приезжала на каникулы, а потом закончила институт, он меня замуж выдал. Первый раз… А я из церкви сбежала.

– Женька! – Меня перебивают таким строгим голосом, что понимаю: сейчас мы будем клясться. Целовать святой истинный крест, цепляться мизинцами и всячески признавать себя самыми лучшими подругами на всю жизнь. Быть может, даже на крови, как полагалась во времена моего ушедшего слишком далеко детства.

– …у тебя мамина фотография есть?

– Я же тебе ее передала. Не понравилась? Или ты про мою?

– Про мою! Это не мама! Она никогда так не улыбалась.

Упс, вот это промашечка! У Марфы сейчас реально мимика и жесты другие. Я это заметила, но решила, что на снимке не видно будет.

– А это она… это в другой жизни! Я же тебе говорила, у нас внешность остается, а все остальное мы меняем. На всякий случай, чтобы никто не узнал.

– Точно?

– Святой истинный крест! – восторженно обещаю я. Ничуть не хуже, чем в Смольном. Даже убедительнее.

Анька распахивает губы в недетском безнадежном рыдании:

– А мама… там счастлива была? Ей там тогда было хо-ро-шо?

– Ну конечно, – наконец-то я не вру.

Стоять под душем – это все равно, что летать. Намертво забыв о времени и о том, что у нас на редкость идиотская душевая кабинка: современная, очень похожая на лифт или на телефонную будку. Я сперва никак не могла в нее голой входить. Все время казалось, что дверь распахнется, а там соседи по подъезду. Потом привыкла.

Я тяну к себе полотенце – оно до сих пор немного влажное, еще с вечера, наверное. С тех давних времен, когда я выскакивала на кухню, на Анькину новость о том, что у нас зацвел квадратный корень. Черт, волосы намокли…

– Артем, вилку дай!

Я оставляю дверь открытой, а Артем все равно стучит. Прямо об косяк. Всем кулаком, и зажатой в нем вилкой, и…

– Я готова! – Из-за Артемкиной спины почти выплывает Анюта. Все-таки в платье, да. И даже волосы вьются. Как у меня.

– А ты куда? Жень, а она куда?

– А она с нами поедет, – пожимаю я плечами. И, завернув вилку в какую-то тряпку, начинаю ее нагревать. Дыханием, не руками. – Аня, иди, обувайся, пальто красное надень.

– Шарф не забудь! – ошарашенно напоминает ей Артем. И задвигается ко мне.

Включаю слышимость:

– Тема, у нас с тобой теперь такая работа начинается. Вот прямо с сегодняшней ночи. Там много чего будет интересного. И Аньку охранять, и вообще…

– Хорошо. – Артем пожимает плечами так мощно, словно штангу поднимает. А я только сейчас соображаю, что он уже в ботинках и куртке. Я же на него все это время не смотрела. Вообще весь вечер, наверное. Ну и он на меня.

– Ты сам все будешь решать. Потому что я одна не справлюсь.

Вот сейчас надо обязательно смотреть ему в глаза. Чтобы он поверил. И чтобы я поверила.

– Никуда я не денусь. Не бойся. Все сделаем.

Артем забирает у меня из пальцев вилку. Гнет ее сперва дугой, а потом в кукиш. Мы молчим, замерев от неловкости – как от слишком яркого света театральных софитов. В тишине вдруг проступает резкий и нежный звук. Словно хрустальный бокал разбили. Это на кухне, на подконнике, у цветка квадратного корня распустился следующий бутон, самый прозрачный.

7 марта 2009 года, суббота

Никто не помнил, как звали женуИз восемьдесят второй.«Так, – говорили, – ну, знаешь, ну…Та, старенькая… с клюкой».

У мужа было имен шесть пар,Что вспомнишь – то выбирай.По паспорту вроде Нодар, Назар…По-нашему – Николай.

В пятиэтажке шепот, как крик,Здесь стены тоньше газет.На первом чихнули – на третьем грипп,Дом ветхий, как тот Завет.

Казалось, эти здесь жили всегда,Привычные, как пейзаж.Недели сматывались в года,Хозяев менял этаж.

Кто съехал в Москву, кто в вечный покой,Дом заново заселен.Жену зовут – «ну эта, с клюкой»,У мужа шесть пар имен.

Растил наступающий месяц – дни,А дети – своих детей,Как будто кто-то их всех хранил:Ни ссор, ни слез, ни смертей.

Дом спал по ночам, по утрам спешил,Пах жареным луком в обед.А эти жили в такой тиши,Как будто их больше нет.

Его кто-то встретил дней пять назад —Он нес с рыбалки улов:Там был вот такенный живой сазанИ пара смурных бычков.

Он вышел вчера в придорожный сквер —И в шляпе птенцов принес.А утром к нему постучались в дверьСиамец и черный пес.

Жена принимает пернатый дарИ треплет пса по ушам.А странный дед ковыляет в парк,Как будто дежурит там.

Птенцы шебуршат в гнезде из газет,Собака спит в кладовой…Но снова куда-то собрался дедИз восемьдесят второй.

Уже в темноте он вернулся в дом,Нагруженный, как трамвай.Котята пищат в глубине пальто:«Последние, принимай».

Стиральной машины кружит штурвал,Мурлыкает тишина.В кастрюле молочный девятый вал,На вахте стоит жена.

Задраены шторы и даже дверь,Как шлюпка – матрас надувной.Плывет хрущевка в завтрашний день,За штурмана – старый Ной.

04.04.10

У Паши ноутбук солиднее выглядел, он за него усаживался – как пианист за концертный рояль. А это тьфу, пудреница какая-то. Да где же тут «Ё» и кавычки-елочки?

– Савва Севастьянович? – Сперва Цирля вокруг порхала и мурчала, теперь эта пришла. – Вам мой компьютер еще нужен?

Старый прикинул объем писанины:

– На часок как минимум, а то и на полтора…

– Плохо, – без всякой субординации и прочего придыхания отозвалась барышня. – У меня семинар, надо показывать презентацию. Здесь все материалы.