Все люди умеют плавать (сборник) - Алексей Варламов

Местные студиозусы казались ему инфантильными созданиями, которых по недоразумению взяли учиться в университет безо всяких экзаменов и спрашивать с которых что-то серьезное просто не имеет смысла. Профессор разбирал с юными бельгийцами «Барышню-крестьянку», «Тамань» и «Черного монаха», а на просьбу познакомить с более современной литературой, сообщал, что понятия о ней не имеет, ибо по его разумению на Чехове русская литература окончилась, а с Бунина и Набокова началось ее вырождение. Тем не менее, несмотря на вопиющий консерватизм, студенты были от Михаила Петровича в восторге, приглашали на свои вечера, и он никогда не отказывался, приходил и снисходительно смотрел, как они развлекаются и милостливо позволял за собою ухаживать.

Со временем безмятежное течение здешней жизни странным образом подействовало на впечатлительного преподавателя. Шальной ли воздух Европы или возраст, о котором справедливо свидетельствует известная пословица насчет седины и беса, но чем больше профессор здесь находился, тем больше сожаления у него вызывала жизнь, проведенная за железным занавесом. Причем это сожаление касалось не политических или культурных ограничений, которые на самом деле ничуть его и не затронули, но совершенно иных вещей. Михаил Петрович вспоминал молодость, строгое воспитание, застенчивость и плотскую муку юношеских лет. Вспоминал томительные часы в университетской библиотеке, когда корпел над учебниками, а рядом сидела в тесной кофточке его однокурсница из Вологды, но у сталинского стипендиата и мысли не было давать ход естественным желаниям.

Это было давно, профессор женился, родил двух дочерей, создал вокруг себя научное направление и, вероятно, мог считать жизнь удачной и счастливой, но именно теперь возникло у него отчетливое ощущение, что лишения юности есть совершенно невосполнимая категория и никакими дальнейшими жизненными достижениями не могут быть возмещены.

Мысли эти были нехорошие и лукавые, профессор гнал их прочь, но все было слишком непривычно вокруг, не было ни жены, ни дочерей, ни учеников, и он чувствовал себя не отцом семейства, не солидным профессором, а пожилым и повидавшим виды эротоманом, знающим толк в женских прелестях, и украдкой поглядывал на студенток совсем не преподавательским оком. Справедливости ради надо сказать, что привлекательные девицы встречались в Бельгии нечасто. У Михаила Петровича, чего бы это ни касалось — искусства, пищи или женской красоты — был отменный вкус, а ни фламандки, ни валлонки женственностью не отличались, были однообразны, похожи друг на друга, сдержанны, деловиты и суховаты. Но было у него в группе одно необыкновенное лицо. То была довольно высокая светловолосая девушка с черными выразительными глаза, на которую он тотчас же обратил внимание, и потому что у нее была такая эффектная внешность, и из-за ее пастернаковского имени — Лара. Была она чешкой и в Бельгию приехала недавно.

Догадывалась ли Лара о его интересе или нет, Михаил Петрович не знал. Он во всяком случае был достаточно благоразумен, ни о каком флирте со студенткой не помышлял и своей симпатии никак не обнаруживал, но казалось ему иногда, что Лара как-то странно усмехается, когда на уроках разговорной практики в череде каждодневных вопросов студентам о том, как, например, они провели выходные дни, он обращался к ней. И от этой женской усмешки бедняга медиавист терялся и краснел.

Была у Лары еще одна странность. О всех студентах знал Поздоровкин, где и с кем они живут, как подрабатывают и чем увлекаются, только она одна от ответа уходила, хотя жила в Бельгии без родителей и больше других нуждалась в деньгах. Загадочно мерцали темные глубокие глаза, вызывающе улыбались и нехотя разжимались чувственные губы, чтобы сказать несколько ничего не значащих слов на хорошем русском языке и снова умолкнуть. Лара точно для себя берегла, и ему казалось, что в их судьбах было что-то общее — оба были чужими в этом мире и вынуждены были играть неподходящую роль, чтобы оправдать свое здесь присутствие.

В середине туманной и влажной бельгийской зимы Поздоровкина пригласили выступить с лекцией в небольшом фламандском городе Генте. Благополучно посвятив слушателей в последние достижения медиавистики и получив за то гонорар, равный его месячному заработку на родине, профессор отправился на экскурсию по городу. Ему хотели дать провожатого, но Михаил Петрович не любил чувствовать себя стесненным и с путеводителем в руках принялся осматривать достопримечательности сам. Главной целью его путешествия был знаменитый гентский алтарь, находившийся в огромном соборе в самом центре города.

У Поздоровкина было очень личное отношение к этому шедевру фламандского примитивизма. Когда-то совсем юный в той самой душной библиотеке, он написал о гентском алтаре свою первую курсовую работу, имея перед глазами слеповатую и невыразительную репродукцию. Теперь алтарь предстал перед ним воочию, и, разглядывая лица святых, шествующих людей, краски и детали, он поймал себя на странном чувстве нереальности, какое возникает, когда долго чего-то ждешь и наконец это наступает. Он боялся уйти и потерять впечатление от ярких красок, столпотворения лиц, трогательной фигуры Агнца, испытывая благодарность судьбе за то, что на склоне лет она привела его в это место, но одновременно и не отделываясь от острой обиды, что все это произошло слишком поздно и в самые дорогие юные годы он был обкраден.

В этих смешанных чувствах профессор вышел на улицу и принялся бродить вдоль канала, осмотрел старую крепость и площадь, где сжигали ведьм, самое маленькое в Европе кафе и самую первую гостиницу, которыми был известен Гент (хотя в душе профессор подозревал, что подобными достопримечательностями может похвастаться любой европейский город, и это есть не что иное как проявление гордости маленькой нации). Он даже немного пожалел о том, что живет в Брюсселе. Все казалось ему более милым, лучше приспособленным и исполненным недостающего бельгийской столице и вообще валлонской части страны благородства и простоты.

Так он шел погруженный в свои мысли и, увлеченный прогулкой, не заметил, что несколько удалился от центра и оказался на площади перед современным зданием, выстроенном из стекла. Вокруг на роликах и скейтбордах носились и визжали мальчишки, едва не сбивая его с ног. Профессор растеряно огляделся по сторонам и увидел наискосок от стеклянного здания квартальчик, в котором светились разноцветные фонарики. Он шагнул по направлению к этим фонарикам и свернул в узкий переулок с рядами больших витрин. Только на этих витринах были разложены не товары с указанием сниженных цен в сезон январской послерождественской распродажи, а сидели на стульях полуголые женщины. За ними были видны комнатки и в глубине широкие кровати. Женщины улыбались профессору и делали приглашающий жест рукой. Поздоровкин понял, куда забрел, и хотел повернуть назад, но присущая ученому потребность обследовать любой объект до конца, толкнула его пройти еще немного по уютным улочкам.

Квартал был небольшой и в этот непоздний час довольно пустынный. Его обитательницы были одеты в нарядные цветные купальники и скорее напоминали артисток цирка, нежели проституток. Большинство были негритянки, но встречались и белые. Иные из витрин были закрыты, возможно женщины еще не начинали работу, а может быть напротив принимали клиентов. Но так или иначе злачное место не казалось отвратительным, отталкивающим или опасным. Оно скорее производило впечатление своеобразного очага культуры. Поздоровкин подумал о том, как рационально и, тем не менее, дико для русского человека, все здесь устроено. Гентский алтарь и квартал проституток, расположенный в двух шагах от него, нисколько не мешали друг другу, не противостояли и не отрицали, а мирно уживались. Да и вообще все было в этом городе буднично и обыкновенно: одни люди делали покупки в маленьких дорогих и больших дешевых магазинах, другие сидели в кафе и в пабах и пили пиво, третьи шли в церковь, а четвертые к блудницам, небо не рушилось и земля не давала трещину, как это случилось бы, а, вернее говоря, и случилось в его собственной стране, когда той дали свободу. Хорошо это или плохо, додумать он не успел, потому что вдруг увидел за одним из широких окон Лару.

Она смотрела так же насмешливо и вызывающе, как на занятии — ни тени смущения не промелькнуло на красивом лице. В отличие от негритянок Лара была одета в черные колготки и тесную футболку, через которую просвечивали полные груди. Михаил Петрович замер, а потом не отдавая себе отчет в том, что он делает, как в обкраденную молодость вступая, толкнул дверь в комнату. На окно упало легкое жалюзи и отделило преподавателя и его ученицу от всего мира.

Когда час спустя Поздоровкин вышел на улицу, оставив Ларе весь свой гонорар за лекцию, в сумерках сонный фламандский городок с его церквями, башнями, каналами и знаменитым алтарем показался ему просто декорацией к этой комнате в розовом квартале. Или точнее эта комната и стала, как бы это кощунственно ни звучало, его, профессора Поздоровкина, гентским алтарем, на который он был готов положить свою жизнь.