Узник Неба - Карлос Сафон

Фермин смущенно взял сигарету.

— Если не возражаете, я приберегу на будущее.

— Конечно, бери. Оставь себе всю пачку.

Фермин положил пачку сигарет в карман. Господин комендант склонился к столу, растянув губы в улыбке. «В зоопарке есть в точности такая же змея, — подумал Фермин, — но она ест только крыс».

— Как ваш новый сокамерник?

— Сальгадо? Замечательно.

— Не знаю, в курсе ли ты, но этот мерзавец до того, как его посадили в тюрьму, был грабителем и наемным убийцей коммунистов.

Фермин покачал головой:

— Сальгадо утверждал, что он синдикалист.

Вальс издал короткий смешок.

— В мае тридцать восьмого он в одиночку проник в частный дом семьи Вилахоана на бульваре Бонанова и уничтожил всех, включая пятерых детей, четырех девушек и старуху восьмидесяти шести лет. А знаешь, кем были Вилахоана?

— Наверное…

— Ювелирами. В момент совершения преступления в доме хранилась сумма в двадцать пять тысяч песет в драгоценностях и чеканной монете. Знаешь ли ты, где эти деньги теперь?

— Не знаю.

— И никто не знает. Известно лишь то, что товарищ Сальгадо решил не отдавать ценности пролетариям и припрятал их, чтобы зажить припеваючи после войны. Что ему не удастся, поскольку мы будем держать его до тех пор, пока он не запоет или пока твой друг Фумеро в конце концов не искромсает его на мелкие кусочки.

Фермин кивнул, уяснив ситуацию.

— Я заметил, что на левой руке у него не хватает пальцев и он как-то странно ходит.

— Однажды попроси его снять штаны и увидишь, что у него не хватает еще кое-каких частей, которые он потерял по ходу дела исключительно из-за упорного нежелания признаваться.

Фермин проглотил комок в горле.

— К твоему сведению, лично у меня подобные дикости вызывают отвращение. И это одна из двух причин, побудивших меня отдать приказ перевести Сальгадо в твою камеру. Ибо я считаю, что в разговорах люди раскрываются. И потому я хочу, чтобы ты выведал и рассказал мне, где он припрятал трофей из дома Вилахоана, а также всю добычу от грабежей и преступлений, совершенных им в прошлые годы.

У Фермина душа ушла в пятки.

— А другая причина?

— Вторая причина в том, что ты, как я заметил, в последнее время подружился с Давидом Мартином. К чему я отношусь весьма положительно. Дружба является ценностью, которая облагораживает человеческое существо и способствует реабилитации заключенных. Не знаю, известно ли тебе, что Мартин — писатель.

— Что-то я такое слышал.

Господин комендант пронзил Фермина ледяным взглядом, но улыбался по-прежнему доброжелательно.

— Дело в том, что Мартин неплохой человек, но он во многом заблуждается. В частности, он наивно полагает, что обязан защищать неподходящих людей и хранить сомнительные тайны.

— Но ведь он человек со странностями, ему разные мысли в голову приходят.

— Разумеется. И я рассудил, что, пожалуй, весьма неплохо, что ты находишься рядом, все примечая и внимательно слушая, и можешь рассказать мне, о чем он думает, что он говорит и чувствует… Уверен, он обсуждал с тобой нечто важное, привлекшее твое внимание.

— Ну конечно! Раз уж господин комендант завел об этом речь — в последнее время Мартин часто жаловался на чирей, вскочивший в паху из-за того, что натирают трусы.

Господин комендант тяжело вздохнул, слегка покачав головой. Он явно устал, прилагая титанические усилия, чтобы выдержать любезный тон с ничтожеством.

— Послушай, чучело, мы можем решить вопрос так или иначе — по-хорошему или по-плохому. Я склонен проявлять сдержанность, однако мне достаточно взять телефонную трубку, и твой дружок Фумеро примчится сюда через полчаса. Мне рассказывали, что в одной из камер в подвале, помимо паяльной лампы, он теперь держит ящик со столярными инструментами, которыми выстругивает всякие финтифлюшки. Ты меня понял?

Фермин сцепил руки, стараясь скрыть дрожь.

— Прекрасно понял. Простите, господин комендант. Я очень давно не ел мяса, наверное, белок ударил мне в голову. Такого больше не повторится.

Господин комендант снова заулыбался и продолжал как ни в чем не бывало:

— Особенно мне интересно услышать, упоминал ли Мартин когда-нибудь о кладбище книг, забытых или мертвых, или как-то так. Хорошо подумай, прежде чем ответить. Мартин говорил тебе хоть раз о подобном месте?

Фермин покачал головой.

— Клянусь вашей милости, что в жизни не слышал об этом кладбище ни от Мартина, ни от кого-то другого…

Господин комендант лукаво подмигнул ему.

— Я верю. И не сомневаюсь, что, если он коснется этой темы, ты все мне расскажешь. Если же он так и не начнет откровенничать, ты сам проявишь любопытство и разузнаешь, где это кладбище находится.

Фермин поспешно закивал.

— И еще одно. Если Мартин вдруг поведает тебе о важном поручении, которое я дал ему, убеди его, что для его собственного блага, а также ради известной дамы, чьи достоинства он ценит весьма высоко, ради супруга и сына этой дамы ему следует выложиться полностью и написать шедевр.

— Вы имеете в виду сеньору Исабеллу? — спросил Фермин.

— О, полагаю, он рассказывал о ней… Видел бы ты ее, — сказал комендант, протирая очки носовым платком. — Молоденькая, свеженькая, как гимназисточка, кровь с молоком… Знал бы ты, сколько раз она сидела там, где сидишь сейчас ты, и просила за бедного несчастного Мартина. Не буду говорить, что она мне предлагала, поскольку я настоящий кабальеро, но, между нами, ее преданность Мартину — просто песня. Готов держать пари, что ее ребенок Даниель у нее не от своего мужа, а от Мартина, у которого очень скверные литературные пристрастия, зато весьма изысканный вкус в отношении девочек.

Господин комендант умолк, заметив, что заключенный смотрит на него не мигая, непроницаемым взглядом, который совсем не понравился дону Маурисио.

— Что ты так смотришь? — не сдержался он.

Вальс стукнул по столу костяшками пальцев, и тотчас дверь за спиной Фермина открылась. Два охранника подхватили арестанта под руки и подняли со стула, так что ноги его оторвались от пола.

— Не забывай, о чем я тебе говорил, — промолвил господин комендант. — Через четыре недели я жду тебя здесь снова. Если я получу результат, условия твоего пребывания в крепости изменятся к лучшему. Если же нет, я зарезервирую тебе место в подвале в компании с Фумеро и его игрушками. Ясно?

— Яснее ясного.

Затем комендант с кислой гримасой махнул охране рукой, чтобы увела арестованного, и допил остававшийся в рюмке бренди. Ему до смерти надоело изо дня в день якшаться с невежественным и раболепным сбродом.

10

Барселона, 1957 год

— Даниель, вы побледнели, — пробормотал Фермин, пробуждая меня от транса.

Зал ресторана и улицы, по которым мы пришли в «Кан льюис», все исчезло. Я не видел ничего, кроме кабинета в замке Монтжуик и лица человека, говорившего о моей матери мерзости и допускавшего гнусные инсинуации, от которых мне сделалось нестерпимо жарко, как будто я угодил в пекло. Потом я почувствовал, как в глубине души зарождается пронзительный холод и неистовая ярость, какой я в жизни не испытывал. На миг мне больше всего на свете захотелось встретиться лицом к лицу с ублюдком и медленно свернуть ему шею, глядя прямо в глаза, чтобы с наслаждением наблюдать, как краснеют его белки от лопнувших кровеносных сосудов.

— Даниель…

Я зажмурился на мгновение и сделал глубокий вдох. Открыв глаза, я обнаружил, что снова очутился в ресторане «Кан льюис», и Фермин Ромеро де Торрес удрученно смотрел на меня.

— Простите, Даниель, — сказал он.

Рот у меня пересох. Я налил себе бокал воды и осушил его одним глотком в надежде, что дар речи вернется ко мне.

— Вам не за что извиняться, Фермин. В том, о чем вы мне рассказали, вашей вины нет.

— Прежде всего моя вина в том, что я вынужден вам это рассказывать, — произнес он очень тихо, почти неслышно.

Я заметил, что он отводит глаза, словно не осмеливаясь смотреть на меня. И я понял, насколько больно ему вспоминать ту сцену, как тяготит его необходимость открывать мне правду, и устыдился недостойного злого чувства, овладевшего мной.

— Фермин, поглядите-ка на меня.

Фермин осторожно покосился в мою сторону. Я улыбнулся ему.

— Вы должны знать, что я искренне вам признателен за то, что рассказали мне правду, и хорошо понимаю, почему в течение двух лет вы предпочитали молчать об этом.

Фермин слегка наклонил голову, но по выражению глаз я догадался, что мои слова нисколько его не утешили. Напротив. Некоторое время мы оба молчали.

— Это ведь не все, да? — спросил я наконец.

Фермин кивнул.

— То, что последует дальше, еще хуже?