Девочке в шаре всё нипочём - Александра Васильевна Зайцева

И пугает до седых волос.

Осторожно подбираюсь к калитке и жму на электрический звонок. Раз, другой, нет ответа. Цезарь исходит злобой и начинает хрипеть. Колочу в калитку ногой и снова жму-жму-жму на кнопку.

– Заткнись! – орёт мать Спринги то ли мне, то ли псу. – Заткнись, скотина!

Цезарь сбавляет обороты, но продолжает вяло огрызаться, навалившись грудью на забор.

– Пошёл вон! – не мне.

– Чего трезвонишь?!. – а это мне.

Мать Спринги останавливается на бетонной дорожке за калиткой и не приглашает войти. Короткие волосы оттенка «баклажан» торчат как попало, худое безбровое лицо не накрашено, в руках кухонное полотенце. Она машинально обтирает ладони. Блестят золотые перстни – по два на палец, переливаются рубиновыми камнями. Я быстро оглядываю её розовый спортивный костюм с вытянутыми коленками и тапки тигриной расцветки. Неужели Спринга когда-то будет похожа на эту тётку? Невозможно.

– Ну?

– Спринга дома?

– Спринга, – передразнивает она. – И чего я мучилась, имя ей выдумывала в роддоме? И в документах Мариной записывала, а?

– Марина дома? – исправляюсь я.

– Нет, шляется где-то твоя Марина. Толстый раз сто приходил, спрашивал. Теперь ты. Поругались?

– Вы ей не передадите, что Никто просила позвонить?

– Кто?!.

– Никто.

– Ещё лучше. Ну, не слабоумные? – мать Спринги возводит очи к небу.

– Передадите? – ещё раз спокойно уточняю я.

– Да передам, что мне, трудно? Так и скажу: «К тебе приходили. Кто? Никто!» Прямо анекдот, прости господи.

– Спасибо, до свидания, – я стараюсь быть вежливой со всеми людьми. Даже если они этого не заслуживают. Ну, или хотя бы не грубить, если не вынуждают. В конце концов, я не бешеная псина, и это радует.

Цезарь снова заходится низким отрывистым лаем, чтобы напомнить, кто тут главный. Однажды у отравителя получится доброе дело, будет счастье всем жителям улицы. Но это потом.

А пока мне держать ответ перед Кашей. Только сказать нечего. Шляется где-то, и все дела. У Тим Саныча? Вряд ли. Когда мы встречались в последний раз, выглядел он неважно. По рассказам, сейчас намного хуже. Что в тот день говорила Спринга? Саныч обещал ей книжку, любовную чушь про персики. А потом мы виделись в «Мутном глазе».

Я снова блуждаю среди маленьких одноэтажек. Хлюпают под ногами лужи, густая жирная грязь комьями облепила подошву. И пальто придётся чистить. В воздухе стоит морось, сырой холод пробирает до костей. Поднимаю воротник, прячу руки поглубже в карманы. Надо выйти к трассе, а там поймать маршрутку. Только я понятия не имею, в какой стороне большой мир. Спросить не у кого: двери, калитки, ворота – всё на засовах, не докричишься. И за это тоже не люблю частные домики: вроде люди вокруг, а на деле хоть умирай в конвульсиях, не помогут. И собаки ещё. Но с Цезарем им не сравниться.

Останавливаюсь и собираюсь с мыслями. По идее, улицы параллельны. Назад я не поверну, потому что настоящие герои всегда идут вперёд. Значит, нужно топать к следующему перекрёстку и поворачивать там. И к следующему. И снова поворачивать. И опять. Знать бы, сколько их было. Ещё попытка. И ещё. Трасса! Приятно понимать, где находишься, и я так рада, что улыбаюсь знакомой вывеске.

Раз уж нелёгкая удивительным образом вынесла меня к «Мутному глазу», так тому и быть, хоть согреюсь.

В пивнухе пусто, тусклый свет обтекает обшарпанную барную стойку, но не добирается до углов. Посетителей нет, и мне на секунду кажется, что я никогда здесь не бывала. Дешёвый кабак, самое дно. Причём коптит на последнем издыхании, даже бичам и забулдыгам не нужен. Трудно поверить, что здесь собираются наши, рвут струны, бьют стаканы и сотрясают стены истошными воплями. Только запах не изменился – застарелая вонь табака и немытого тела.

– Заблудилась?

За столиком в дальнем углу перед переносным чёрно-белым телевизором развалился блёклый тип в майке с фото ребят из «КиШ». Ма назвала бы его крысёнышем: мелкие дробные черты лица, слабый скошенный подбородок, жидкие волосёнки и непомерно раздутое самомнение.

– Подругу ищу, – подхожу ближе. – Высокая, рыжая, Спрингой зовут.

– А-а-а, – тянет он. И не говорит, а выплёвывает: – Эта.

– Знаешь её?

– Бывает у нас, ага. С Киксом и Мелей. И с другими иногда. Но чаще с Киксом. Ничего так, покладистая, – гаденько ухмыляется он. – А тебя не знаю, но тоже приходи, раз подруга.

– Может быть, – говорю. – Передай, что я её искала, ладно?

– Если не забуду.

– Спасибо.

– Эй, как придёшь, спроси Енота. Это я! – кричит он вслед.

Не отвечаю. Не спрошу.

27

Нарочно опаздываю на первый урок. Долго продираю глаза, потом с полчаса сижу в душе под струями горячей воды, чтобы согреться. Отопление уже подключили, но батареи еле тёплые. Валандаюсь по коридору, закутавшись в махровый халат. Отец уже укатил на работу, Ма не высовывается из своей норы, не подгоняет. Состояние здоровья, так она Фиге сказала? Любимая отговорка. Хотя Ма и правда похожа на больную. Расплющенную. Почти не встаёт и не ест. Дуется на отца. Ну, и токсикоз накрывает, наверное, я слышала о таком.

Когда подгребаю к школе, у крыльца пусто. Толпа курящих старшеклассников рассосалась, значит, опоздала я качественно. Тяну на себя тяжёлую дверь, шагаю в полумрак холла, отпускаю и вздрагиваю, когда створка громко хлопает из-за тугой пружины. Всякий раз обещаю себе не дёргаться, но всё равно вжимаю голову в плечи. Похоже на выстрел. А Фига похожа на Фигу. Стоит возле раздевалки, ждёт. Пару секунд разглядываем друг друга: я – её мешковатый брючный костюм невнятного синюшного цвета, она – моё распахнутое пальто, узкие джинсы, чёрную толстовку с надписью «Zombie» и алыми кровавыми кляксами на груди. Не одобряет, и это взаимно.

Дверь снова грохочет, когда выхожу на улицу. Просто разворачиваюсь и выхожу, потому что обсуждать с Фигой нечего: выслушивать нотации я не в настроении, оправдываться тем более не стану. Обойдётся. На сегодня с учёбой закончено.

А день хороший, до чего хороший день! С утра подморозило, и земля стоит звонкая, присыпанная лёгким инеем. Небо прозрачное, почти бесцветное, лишь оттенённое голубым. И никаких осточертевших туч. Бреду через парк, иногда останавливаюсь, чтобы разбить каблуком тонкую корочку наледи. От этого день хрустит яблоком, рассыпается стеклянной крошкой. Идти бы так вечно, но шмыгаю носом и чувствую, как задубели пальцы на ногах: ещё немного – и отломятся с певучим хрустальным звуком. Домой, под одеяло!

– …Скрининг… Скри-нинг. Анализ такой, – голос Ма из комнаты. Не говорит, а булыжники ворочает. – Да, обследовалась. Это все делают на ранних сроках.

Не двигаюсь, даже рюкзак не снимаю с плеча. Её тон настораживает. В каждом слове –