Акселерандо - Чарльз Стросс

«Я вообще не знаю, кто мне подходит» — говорит он неуверенно. И этому есть повод: Манфреда никак не покидает ощущение, что кое-что из причин его с Памелой разлада не является ни его, ни ее заслугой — какое-то деликатное вмешательство, вклинившееся исподтишка и незаметно разделившее их. Иногда он чувствует себя марионеткой. И все это пугает его, поскольку смахивает на ранние признаки шизофрении. Для взлома метакортексов время еще не настало — рановато пока еще, чтобы кто-то стал этим заниматься… Или все-таки нет?

Прямо сейчас внешние ветви его сознания говорят ему, что Аннетт им нравится, особенно — когда она является сама собой, а не винтиком в биопространственной сборке, управляющей Арианспейс. Но та часть его самого, которая все еще является человеческой, не знает даже, насколько можно доверять самому себе. «Я хочу быть самим собой. А кем хочешь быть ты?»

Она пожимает плечами. Официант ставит перед ней тарелку. «Я просто маленькая парижанка, чего уж там! Простушка из сиреневого века Евроконфедерации, из руин Европейского Союза, который сам себя подверг Деконструкции до основания…»

«Ага, ага». Тарелка появляется и перед Манфредом. «А я — старое доброе дитя микробума с Масспайкской дороги…» — он поддевает слой омлета и рассматривает еду под ним. — «…рожденное в годы заката Американского века». Он тыкает вилкой в один из множества кусочков мяса, в ответ на что тот тут же брызгается соком. Европейские законы защиты конфиденциальной информации весьма суровы в сравнении с американскими, и его электронные агенты могут поведать ему о ней не слишком многое. Но основная информация открыта. Родителей двое, и они все еще вместе. Отец — мелкий политик в городском совете где-то в пригороде Тулузы. Училась в хорошей школе. Моталась год по Конфедерации по государственной обязанности, за государственный счет учась тому, как живут другие — что-то вроде воинской повинности в 20 веке или студенческого года странствий в старину, но обязательное для всех и принятое для укрепления государственности. Никакого блога или личного сайта — во всяком случае, агенты не отыскали. Пришла в Арианспейс сразу после Политехнического, с самого начала встала на менеджерскую колею и уже не сходила с нее. Космодром Куру, Манхэттэн, Париж. «Твоя взяла. Ты ни разу не была замужем».

Она прыскает. «Времени не было! Я же еще молода». Она зачерпывает целую вилку еды, поднимает и добавляет: «Между прочим, государство потребует выплат».

«А…» Манфред задумчиво водит соломкой в стакане. Рождаемость в Европе все падала и падала, и руководство Европейской Конфередации, конечно, беспокоилось. Старый ЕС начал субсидирование младенцев лет десять назад, дав начало новому поколению опеки, но проблема от этого ничуть не уменьшилась. На самом деле все, что у них получилось — так это то, что лучшим женщинам в их плодородный возраст стало решительно не до детей. Скоро, если не подоспеют ни средства, останавливающие старение, ни дешевый искусственный интеллект, придется искать решение на Востоке — импортировать оттуда новое поколение.

«У тебя есть номер в отеле?» — вдруг спрашивает Аннетт.

«В Париже?» — Манфред вздрагивает, как пыльным мешком из-за угла нахлобученный. «Нет, пока что».

«Тогда тебе стоит пойти со мной». Аннетт вопросительно смотрит на него.

«Не уверен, что мне…» Он понимает выражение ее лица. «О чем ты?»

«Ни о чем. Мой знакомый Анри говорит, я слишком легко пускаю к себе кого угодно. Но ты не кто угодно. Мне кажется, ты способен последить за собой. К тому же, сегодня пятница. Пошли со мной, и я отправлю твои пресс-релизы для Компании. Скажи, ты танцуешь? Да тебе совершенно нужны чумовые выходные. Пошли, развеемся!»

* * *

Аннетт проходится по планам Манфреда на выходные асфальтовым катком соблазнов. Он рассчитывал найти отель, отправить пресс-релиз, и уделить некоторое время изучению путей финансирования РТД, а так же исследованию размерности вариабельности доверия при репутационных сделках, после чего направиться в Рим. Вместо этого Аннетт тащит его к себе домой, в большую квартиру-студию, в глубине парижского Марэ. Она усаживает его за барную стойку, быстренько ликвидирует беспорядок в его багаже, пока он перекусывает, а затем закрывает ему глаза и дает выпить две подозрительные на вкус капсулы. Потом наливает себе и ему по высокому стакану ледяного Аквавита, на вкус в точности похожего на польский ржаной хлеб. Затем, когда они осушают свои стаканы, они буквально срывают одежду друг с друга. Манфред с огромным удивлением замечает собственную эрекцию, крепкую, как стальной лом — после их последней буйной ссоры с Памелой он вроде бы предполагал, что его больше не интересует секс. Однако они оказываются на постели Аннетт, среди разбросанной одежды. Она очень консервативна: она предпочитает наготу, и физическое проникновение, и обыкновенный трах прошлого века изощренным фетишам века нынешнего.

Потом Манфред с еще большим удивлением замечает, что возбуждение никак не спадает полностью. «Капсулы?» — спрашивает он.

Она обнимает его тонким, но мускулистым бедром, протягивает руку и берет его член. Сжимает его. «Да» — признает она, — «Тебе нужна совершенно особая помощь, чтобы развеяться». Сжимает еще. «Кристаллический мет и традиционный ингибитор фосфодиэстеразы[75]?» Он сжимает ее маленькую грудь, чувствуя себя примитивным и грубым. Нагота… Он не помнит — позволяла ли Памела ему когда-нибудь увидеть ее полностью обнаженной? Она считала, что кожа сексуальнее, если она скрыта. Еще одно сжимающее движение руки Аннетт, и он снова напрягается. «Еще!»

Потом Манфред ощущает, как саднит кожа и ноет тело. Она показывает ему, как пользоваться биде. Все сверкает чистотой, а ее прикосновение электризует. Пока она принимает душ, он сидит на крышке туалета и увлеченно вещает о Тьюринговой полноте как атрибуте устава компаний и о клеточных автоматах, о криптографической проблеме взаимно неизвестных сверхдлинных последовательностей и о его работе над решением коммунистической Проблемы Центрального Планирования с помощью сети сцепляемых интерлокингом[76] полностью автономных компаний, о неизбежной коррекции рынка доверия и о зловещем восстании музыкальной записывающей индустрии из мертвых, и конечно, о все еще насущной необходимости разобрать Марс.

Потом она выходит из душа, и он говорит, как он любит ее. Она целует его, снимает с его головы наушники и очки, сделав его действительно обнаженным, садится к нему на колени, и трахает его снова и снова, так, что его мозги окончательно отключаются, она шепчет ему на ухо, как она любит его, и как она хочет быть его менеджером. После чего она ведет его к себе в комнату, говорит ему, что именно она желает, чтобы он надел, одевается сама, дает ему зеркало с дорожкой белого порошка, и Манфред втягивает его. Когда он оказывается достаточно наряжен, они отправляются в поход по клубам с твердым намерением кутить всю ночь — Аннетт в смокинге, а Манфред в белом парике, в красном шелковом платье с открытыми плечами и на высоких каблуках. Где-то перед рассветом, выдохшись, выдохшись и кружась в последнем танго в БДСМ-клубе на улице Святой Анны, и положив голову на плечо Аннетт, он понимает, что да, оказывается, действительно возможно испытывать страсть с кем-то еще, кроме Памелы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});