Любимая девушка знахаря - Елена Арсеньева

Вот Алёна и покосилась на друга и, можно сказать, брата скептически.

Она-то была совершенно убеждена, что с нею никаких глюков не происходило. Ну, может, в жилухе Феича и помстилось ей что-то несусветное, однако молчел с пирсингом имел место быть в совершенном реале. Глюки такие глазки красоткам не строят, это Алёна точно знала. То есть глюки (иначе говоря, привидения) могут быть озлобленными, мстительными, губительными, благородными, вечно плачущими, жалующимися на судьбу и так далее, и тому существует огромное количество литературных, кинематографических, а также исторических примеров, однако сексуально озабоченных привидений статистика что-то не отмечала. Молчел же являл собой все признаки неудовлетворенного желания, начиная с пылких взглядов, бросаемых на нашу героиню, и кончая выразительной выпуклостью на джинсах, возникшей, лишь только он увидал Алёну Дмитриеву. В принципе к весьма однообразной реакции особей мужского пола на себя, любимую, на себя, обворожительную, на себя, неповторимую, она уже привыкла и никогда не ошибалась на сей счет. Вот только интересно бы знать, какого черта юнец вдруг сорвался в бегство от вышеописанного лакомого кусочка? Неужели и правда у него у самого содеялся глюк «цель недостижима» от внезапного прилива крови к... как бы поизящней выразиться... в общем, отнюдь не к мозгу, а к некоторой гораздо ниже расположенной части тела, которая имеет место быть у любого существа мужского пола?

Однако что бы Алёна ни думала, свои мысли она оставила при себе, потому что дружба, тем более с таким замечательным человеком, как Леший, дороже собственного мнения. Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг, как пелось в одной старинной песне, вот и Алёна готова была уступить Лешему право на защиту своего самолюбия. Поэтому она молчала, как говорится, в тряпочку (почему-то это нелепое выражение ей ужасно нравилось!), пока Леший кое-как объяснялся с Феичем, однако, конечно, ужасно удивилась, когда упоминание о глюке из глюков – о белом тигре – все же прозвучало. Но все-таки снова промолчала.

– О боже мой, и ты туда же! – проворчал Феич. – Пробыл всего ничего в Падежине, а слухами про белого тигра успел заразиться. Бред ведь, полный бред! Белый тигр – приамурская часть истории, Софрон так рассказывал. Нет же, есть идиоты... Ладно, пошли побыстрей, а то после шести с Васькой общаться бесполезно, он обычно уже так напивается, что трактор от своего Полкана не отличит. Такой уж у него режим. В общем, поспешим, чтобы взять его еще живьем. А вы, девушка, тут посидите, нас подождите. Если все будет хорошо, приедем за вами на «Форде», если нет... Да нет, все будет нормально! – оптимистически воскликнул хозяин живописного сарая. – Пойдем, Леший!

Дверь за мужчинами закрылась. Алёна постояла посреди безумной комнаты, погрела пресловутый сустав у печки (просто на всякий случай), потом налила из своего термоса чаю в пластиковый стаканчик (с десяток прихватила с собой из города, повинуясь необъяснимой интуиции, которая частенько осеняет Дев) и съела два куска сыра из собственных же городских запасов. О том, что на хлебосольство Феича рассчитывать не придется, еще вчера предупредил по телефону Леший, поэтому у Алёны были с собой и сыр, и булка, и зефир, и яблоки с апельсинами, и вода в пластиковой бутылке. Ну и стаканы, как уже было сказано. Гости всем этим обедали и Феича угощали, а уехав, оставили снедь хозяину. Теперь вот остатки Алёне пригодились на ужин.

Тем временем за окошком вовсе смерклось. Смеркалось об ту пору именно в шесть, и Алёна от души пожелала, чтобы Ваську-тракториста все-таки удалось «взять живьем», чтобы совсем скоро Леший за ней заехал на «Форде» и забрал ее из совершенно нежилой жилухи, которая становилась все более неприветливой по мере того, как за окном таяли последние закатные лучи.

Надо было зажечь свет, но стоять, будто на сцене, на виду у всех жителей Падежина, как реальных, так и призрачных, Алёне совершенно не хотелось. Вот чем тут окна завесить можно? Разве что рогожкой какой. Так хто ж, как в том анекдоте, дасть? Но, наверное, Феич все же закрывает их чем-то, вряд ли ему по нраву всеобщее любопытство...

Алёна подошла к окну без особой надежды (по пути она традиционно задела бедром сундук, отчего настроение весьма ощутимо еще понизилось) – и вдруг с изумлением обнаружила отличные, очень плотные, на непроницаемой основе, шторы, бывшие столь же неопределенно-пегого цвета, как и бревенчатые стены жилухи (да-да, неоштукатуренные – из пазов наивно торчала пакля что внутри, что снаружи!), отчего она и не замечала их раньше. На двух других окнах висели такие же в полном смысле слова маскировочные шторы. Алёна их скоренько задернула и включила свет.

Неуютный, недоброжелательный, чрезмерно любопытный, перенасыщенный мороками или глюками, кому как больше нравится, мир Падежина вмиг сузился до пределов жутко захламленной, но все же вполне уже привычной комнаты. В ней даже, если сильно прищуриться (а лучше – и вовсе зажмуриться), можно было обнаружить отдаленное подобие уюта. Алёну по-прежнему раздражали кресло, на котором она испытала столько острых ощущений, и несусветный сундук, однако она отвела от них глаза и подошла к компьютеру в углу комнаты. Настроение мигом стало улучшаться. Наверное, нечто подобное могла чувствовать ее далекая прабабка, когда приближалась к прялке – своей отраде. Ну, условно говоря...

Компьютер работал – когда в дом воротились уехавшие было гости, за ним сидел Феич, да так и забыл выключить. И когда «Asus» вышел из спящего режима и экран осветился, Алёна увидела то, над чем работал падежинский знахарь. Оказывается, он составлял генеалогическое древо!

Из записок Вассиана Хмурова

Что рассказал дядька Софрон

«Вернее сказать, появился он уже некоторое время назад: говорили, прибрел с острова, который прозвали Виноградным и который лежал неподалеку от Сахалян-Ула. Понятно, почему именно так прозвали, – виноград на острове рос. Кислый, конечно, однако в сентябре все же успевал дозревать, и на нем ставили бражку, некоторые ее очень даже нахваливали и собирались даже вино курить. Виноградный был остров скалистый, на нем, в хребтах, наделал себе нор соболь. За соболем зимою, когда промерзала до дна узехонькая проточка, отделявшая остров от Сахалян-Ула, ходили с собаками. Правда, охота шла плохо: собаки не умели изловить хитрого и верткого, злого, умного соболька. Вот зимой ходить на остров и перестали – что там проку? А летом прошел слух, будто видали на берегу тигра. Он-де залег в чаще и начал собак заманивать.

Тигру пса глупого заманить – дело никакое. Он скулит, словно щеня потерявшийся, – это для сук, а кобелей кличет стоном течной сучки. Глупота четырехногая бежит к протоке, задрав хвост, и плывет через проточку, а уж там собачонок тигр лапищей своей – хряп! Сманил уже так двух кобельков и двух сучек, и стали мужики судачить: скоро-де доберется до скотины. Собрался десяток человек с ружьями, собак не взяли, рассудив так: бросится зверь на пса – тот испугается, побежит к хозяину – ну и зверюгу на человека наведет. Стали в чащу стрелять наобум – тигр показался, и все увидели, что он с белой шкурой. Выпалили – тигр исчез и больше не показывался.

«Попали али нет?» – стали гадать. Тишина стояла, тигр то ли ушел, то ли замертво лежал – поди знай! Мужики робели пойти посмотреть, да и с охотничьими ружьями казались себе плохо во-оруженными. То ли бы дело с солдатскими трехлинеечками!

Увидали, что у стен острога, не приближаясь, впрочем, к гревшимся на солнышке кандальникам, стоит господин начальник Кремневого Ручья, наблюдая за охотой и развлекаясь зрелищем. Быстро отрядили двух-трех мужиков побойчее – в мирские челобитчики. Те попросили у начальника солдат на подмогу, а он лишь хмыкнул:

– Сами управляйтесь. Нам в остроге от тигра никакой опаски нету. Опять же – ему скотина мужицкая нужна, а русского военного человека даже тигр амурский должен уважать!

– Господин начальник, ваше благородие, неужто вы не слыхали, что было прошлой весной в станице Катерино-Никольской? – произнес вдруг насмешливым своим, наглым тоном (он со всеми так говорил) сидевший на солнечном припеке каторжанин Максим Волков. – Там тигр ночью растерзал часового, поставленного к сараю с казенным складом. Военного человека растерзал – и не поморщился, и на погоны не поглядел, и на принадлежность к русской армии.

– Доумничаешься ты, Волков! – хмыкнул начальник. – Мало, что из-за большого ума-то на край света залетел, кандалами греметь? Еще надо?

– Надо бы помочь мужикам, Петр Ипатьевич, – негромко сказал бывший тут же капитан Стрекалов и внимательно слушавший все разговоры.

Стоявший рядом с ним Акимка Бельды кивнул:

– Амба стрелять нада. Амба люди хватать, куски рвать. Людоед амба!

Мужики и солдаты уже знали, что гольды зовут амбой тигра.

– А ты пошамань, – усмехнулся начальник острога, которому неохота было соглашаться – выходило бы, что он внял доводам кандальника Волкова, а сие никак нельзя было допустить. – Дед твой, по слухам, шаманил, все селение оберегал своим бубном. Ступай на берег да покричи – изыди, мол, амба прочь!