Любимая девушка знахаря - Елена Арсеньева

Из записок Вассиана Хмурова

Если бы я не сунул в рюкзак эту тетрадку в клеенчатой обложке, куда записывал в свое время рассказы дядьки Софрона, если бы у меня не оказалось огрызка химического карандаша, я, наверное, сошел бы с ума здесь, где я сейчас нахожусь, куда попал по своей глупости и злой судьбе. Самое трудное теперь – сделать так, чтобы Тимоха не заметил, что я пишу, что у меня есть тетрадка – моя последняя отдушина, мое спасение, мое самое драгоценное достояние. Да, самое драгоценное, несмотря на то что я ищу золото, этот чертов клад! Я сам накликал на себя беду. Но кто мог знать, как все обернется, тогда, много лет назад, когда я записывал страшноватые волшебные легенды, когда проникся ими настолько, что и сам уже не мог отличить в них небыль от правды, когда наезжал в Нижний и искал типографию, в которой мог бы напечатать свою книжку, когда получил невеликий тираж и частью раздарил его, а частью спрятал в нашем старом доме в Ковалихинском овраге, в том доме, который потом сгорел.

Это было в 14-м году. Мы как раз собрались было с Дуней перебраться в город окончательно, я знал, что мне будет спокойней, если она станет жить в Нижнем, – все же здесь ее сестра. Даша вроде успокоилась, замуж вышла, дочка у нее растет... Мы уже складывали свое небогатое имущество и решали, как быть: дом в Падежине продать или просто заколотить. И вот в ту пору я наведался в Нижний, глядь – а дома на Ковалихе нет, и ничего не осталось ни от родительского наследства, ни от бумаг моих, ни от книг, ни от вещей – ни-че-го. Я принял это как знак судьбы, как знак того, что к прошлому нельзя вернуться, нужно искать иное будущее. И отправился к Дуне в Падежино – навсегда.

Оттуда и в действующую армию ушел. Туда и вернулся в 17-м после ранения – и жил, не думая больше о городе, жил единым днем, потому что время настало безумное, и никак оно не кончится. Не стану врать: были у меня мысли самому попытаться найти то, что ищу теперь по воле Тимки, делился я своими мыслями с Дуней, но она их очень остужала. Она никогда не верила в байки ни про погосты на деревьях, ни про лютую воду, ни, само собой, про варнацкое золото.

Я ей никогда не говорил, кто именно первым рассказал мне историю про клад. Она-то думала, просто собрал обычные байки по окрестным деревням. Дуня не знала, что впервые в Падежино привел меня тот случайный рассказ, который я услышал от одноногого бродяги на Миллионке, рядом с которым крутился востроглазый парнишка. Да сколько же всяких историй о самых разнообразных кладах наслушался я в тех местах, которые Лешка Пешков (эх, как вспомнишь, сколько раз, бывало, мы с ним мальчишками квасили друг другу носы, когда он, пробегая мимо нашего ковалихинского дома, норовил нарвать малины и смородины, которая росла вдоль забора... да не столько обирал, сколько попусту давил ягоду, притом что вокруг дома его деда по соседству тоже был огромный сад!) «прославил» под названием «дна». Небось и Роберт Льюис Стивенсон позавидовал бы этим словесным сокровищам! Ну да, я думал, только словесным. К тому времени я уже читал и Стивенсона, и Майн Рида, и всех других романтиков кладоискания, а Тимка слышал их впервые и верил истово... верил не зря, как выяснилось. Меня же поначалу очаровала романтика старинной истории о варнацкой любви. Это было чем-то похоже на лесковскую повесть «Леди Макбет Мценского уезда», книгу, которую я обожал с тех пор, как прочел ее. Куда там подросшему в Горького Лешке Пешкову до Николая Семеновича! Собственно, именно за подробностями любовной истории я и приехал в Падежино, однако ничего толкового о любви не узнал, зато услышал о зачарованном золоте. Ну и понабрал много всяких других историй о странных и опасных тайнах здешних мест. И познакомился с сестрами Дашей и Дуней Пановыми. И женился на Дуне, хотя Даша... Даша почему-то решила, что я приметил сначала ее. Но нет, это не так – для меня всегда была одна Дуня, только Дуня...

Дуня, где ты, что с тобой?! Неужели за все время, что я исчез, исчез бесследно, ты ни разу не взволновалась обо мне? Неужели твое вещее сердце не подсказало, где я, что со мной... Помнишь, какие письма писала ты мне в действующую армию? Я только диву давался, как чуяла ты опасность, которая мне грозила, описывала происходящее со мной, описывала бои с такой точностью, словно видела их своими глазами. Я знаю, что не был бы ранен, если бы получил твое письмо перед тем боем, а не спустя две недели после него...

Дуня, моя вещая женка, я так надеялся на твою помощь! Надеялся, что ты обратила внимание на фразу в моем письме: «Пойду под аз» – и поняла ее. Мы не раз говорили, что то дерево, которое видно с околицы, похоже на букву «аз». Но раньше я и представить не мог, что это не случайный подрубок, а метка, по которой, зная еще кое-какие метки, можно выйти на Золотую падь не кружной, мрачной, морочливой, дремучей тропой, а словно бы дорогой торною. Приметы Тимка узнал от дядьки Софрона. А еще Софрон открыл ему, как именно нужно искать и брать варнацкий клад. На беду мою сказал, на погибель... А впрочем, может быть, еще улыбнется мне удача, может быть, еще удастся мне уйти отсюда. Да не просто так уйти, не с пустыми руками...

* * *

Сообщение о том, что «Форд» съехал на обочину и застрял в сугробе, Феич выслушал без особой радости.

– Ну надо же такими дураками быть! – с тоской простонал он. – Как теперь вытаскивать твою таратайку?

– Может, твоим «джипом» подцепим и вытянем? – робко предложил Леший.

– «Джипом»... – проворчал Феич. – Да у меня «джип» которую неделю в Нижнем в сервисе стоит. Забыл, что ли? Мы ж его вместе отвозили.

– Забыл, – покаянно вздохнул Леший. – Но что же делать? Автосервис не поедет, если сказать, что машина исправна и просто с обочины сошла. На ночь «Форд» оставлять там нельзя. Если не поможешь вытащить, приюти Алёну, потому что рейсовый в город на сегодня уже отходил, я так понимаю.

– Отходил, – согласился Феич. – Но ладно, я твою барышню приючу... приютю... короче, ясно... А ты куда денешься?

– «Форд» караулить пойду, – развел руками Леший. – Если иномарку на ночь даже в тайге оставить, непременно найдутся медведи, которые ее разденут и разуют, ведь факт. А тут места вполне обитаемые. Мне за такую таратайку знаешь сколько у мольберта надо стоять?

– Если ты пойдешь к машине, я с тобой, имей в виду! – быстро вмешалась в разговор Алёна. – Замерзну, простужусь, умру, и моя смерть будет на вашей совести, Феич. И русская литература вам этого не простит.

– Да и русское изобразительное искусство тоже, между прочим, осиротеет без меня, – пробормотал Леший, как пишут драматурги, в сторону.

– Ох, господи, господи, грехи наши тяжкие! – сердито воскликнул Феич. – Ну что мне с вами, такими ценностями общечеловеческими, делать? Не выгонять же на мороз ночевать. Ладно, поступим вот как. Вы, Алёна, тут пока сидите, а мы с Лешим сбегаем живой ногой к Ваське-трактористу. Может, уговорим его вывести трактор да поехать с нами Фокса с кичи вызволять, в смысле несчастный «Форд» из оврага вытаскивать. Диву только даюсь, как ты, Леший, умудрился с дороги съехать. Вроде и не пил...

– Да, не иначе, бес попутал, – горько вздохнул Леший. – Помстилось что-то... будто белый тигр пронесся.

– Что?! – Феич чуть ли не подпрыгнул от изумления.

Алёна озадаченно покосилась на Лешего. По пути он с пеной у рта ее уговаривал Феича в случившееся не посвящать. То есть не сообщать, что явился поперек пути некий фотокорреспондент с кольцом в носу, заморочил голову байками про белого тигра, а потом фактически вынудил Лешего завалиться в овражек. По мнению Лешего, произошедшее уязвляло его самолюбие, это раз, а во-вторых, скептик Феич ему не поверил бы точно так же, как не поверил бы Алёне. Леший втихаря признался, что он уже и сам себе не вполне верит. То есть допускает, будто и фотокорреспондента никакого не было, а случился с ним от усталости и расстройства – все же его весьма огорчила потеря такого денежного заказа, каким обещало быть восстановление росписи в старом монастыре! – самый стопроцентный глюк, по-старинному выражаясь – м́орок. Тем паче что места падежинские исстари славились своими м́ороками. Вечно тут кому-то что-то мерещилось – то озеро, до краев полное золота, то какие-то призраки варнаков, которые гонялись друг за дружкой... Короче, места здесь были для психики гиблые, вот Леший и опасался, что они уже оказали на него свое влияние.

Вот Алёна и покосилась на друга и, можно сказать, брата скептически.

Она-то была совершенно убеждена, что с нею никаких глюков не происходило. Ну, может, в жилухе Феича и помстилось ей что-то несусветное, однако молчел с пирсингом имел место быть в совершенном реале. Глюки такие глазки красоткам не строят, это Алёна точно знала. То есть глюки (иначе говоря, привидения) могут быть озлобленными, мстительными, губительными, благородными, вечно плачущими, жалующимися на судьбу и так далее, и тому существует огромное количество литературных, кинематографических, а также исторических примеров, однако сексуально озабоченных привидений статистика что-то не отмечала. Молчел же являл собой все признаки неудовлетворенного желания, начиная с пылких взглядов, бросаемых на нашу героиню, и кончая выразительной выпуклостью на джинсах, возникшей, лишь только он увидал Алёну Дмитриеву. В принципе к весьма однообразной реакции особей мужского пола на себя, любимую, на себя, обворожительную, на себя, неповторимую, она уже привыкла и никогда не ошибалась на сей счет. Вот только интересно бы знать, какого черта юнец вдруг сорвался в бегство от вышеописанного лакомого кусочка? Неужели и правда у него у самого содеялся глюк «цель недостижима» от внезапного прилива крови к... как бы поизящней выразиться... в общем, отнюдь не к мозгу, а к некоторой гораздо ниже расположенной части тела, которая имеет место быть у любого существа мужского пола?