Торговец жизнью - Владимир Фильчаков

- Да ладно, - сказал я.

- Ладно, ладно, - ворчливо передразнила Лада. - Придем в город, чем за ночлег расплачиваться будем?

- А рубли твои?

- Смеешься? Их на два часа не хватит.

- Что-нибудь придумаем.

- Слышь, красавец! - громко сказала Лада. - А если мы деньгами заплатим?

- А сколь денег-то у вас?

- Тридцать рублей.

- Не, - осклабился паромщик. - Не пойдет. Сговорились уж на огниво.

- Хорошо, - согласилась Лада. - Тогда сдачи с тебя сто целковых.

- Сколько?! - мужик бросил ворот и стал чесать в затылке. - Сто? Это ты, красавица, не подумамши загнула. Да твоему огниву красная цена пятьдесят.

- Пятьдесят? - ахнула Лада. - Да ты в уме ли? Поди-ка найди его за пятьдесят! А найдешь, так я тебе это отдам, и в придачу зажигалку с поцелуем.

- Ха! - загоготал паромщик. - Можешь только поцелуем отделаться. В щечку, брат, в щечку, - добавил он для меня.

Лада встала, подошла к нему и чмокнула его в бородатую щеку.

- Вот бедовая баба! - мужик крякнул с удовольствием и возобновил работу. Скоро паром ткнулся в противоположный берег. Паромщик спустил сходни, мы сошли, сопровождаемые его тяжким вздохом.

- Что так горько вздыхаешь, болезный? - крикнула Лада.

- Так продешевил ведь, - сокрушенно молвил мужик. Потом встрепенулся: - Слышьте-ка! А вы ночевать-то где собрались? В лесу, что ль? У меня избушка есть, а в ней женка моя. Уж она ужин спроворит, у нас ведь хозяйство, то, се. За огниво, а?

Мы переглянулись с Ладой. Она посмотрела на стремительно чернеющее небо, вздохнула. Я кивнул.

- По рукам.

Пока паромщик укреплял паром, мы выяснили, что зовут его Федором, что он совсем не старый, лет тридцати пяти, что жену его зовут Филипповной, и что она "ух!". Что значит "ух!", мы выяснили тут же, придя к избушке, которая находилась в минуте ходьбы от парома. Избушку окружал высокий кондовый забор, за которым злобно захлебывался цепной пес. Мы с опаской вошли в калитку, остановились. На высоком крыльце, подбоченившись, стояла дородная Филипповна, и вглядывалась в сумрак.

- Эй, мать! - закричал Федор. - Встревай гостей. Постояльцев тебе веду.

- Добро пожаловать, гости дорогие! - фальшиво-радушным голосом произнесла хозяйка и даже отвесила поясной поклон.

Мы прошли в дом мимо каких-то вонючих полушубков в темных сенях, задели не то лопаты, не то грабли, которые отозвались костяным стуком, открыли дверь, обитую войлоком, и оказались в мрачной комнате, скудно освещенной оплывшей свечой. В красном углу теплилась лампадка возле иконки, спрятанной в киоте, рядом висело мрачное зеркало в лакированной раме, в котором отразились мы с Ладой - она, похожая на мальчишку и я, обросший и нечесаный, и, как мне показалось, страшный. Слева высилась русская печь, от которой шло тепло. Пахло свежеиспеченным хлебом и кислым молоком. Сбоку виднелась дверь в другую комнату, там были занавески на окнах, круглый стол под белой скатертью и никелированная кровать с периной неимоверной высоты, увенчанной треуголками подушек и подушечек.

Нас усадили за небольшой стол возле печи. Филипповна налила молока, поставила одну тарелку с крупно нарезанным хлебом, и другую с пшенной кашей.

- Хлеб да соль, гости дорогие! - она снова отвесила низкий поклон.

Без лишних разговоров мы принялись за ужин.

Нам постелили тут же, возле печи. Хозяйка просто бросила на пол два овчинных тулупа, накрыла их ветхой простыней и добавила две небольшие подушечки. Свечу тут же задули, и мы оказались в полной темноте.

В избе было почти тихо, лишь ходики слабо тикали в горнице. Рядом со мной ровно дышала Лада. Я же, как всегда, не мог заснуть и таращил глаза в темноту. Очень долго ничего не происходило, но когда сон уже начал приходить ко мне, в комнате вдруг посветлело, и я увидел Бориса, который сидел на полу, по-турецки скрестив ноги.

- Привет, - сказал я шепотом.

- Здравствуй. Можешь говорить громко, они не услышат.

- Зачем ты пришел?

Борис протяжно вздохнул и ничего не ответил.

- Хорошо, - я тоже вздохнул. - А где Рацна? Почему я не вижу его больше?

- Рацна? Он такой же миф, как катастрофа.

- Хочешь сказать, что я и его выдумал? - Я улыбнулся, но Борис этого не заметил. - Так может получиться, что я и тебя выдумал.

- Вполне возможно, - легко согласился он. - И знаешь, мне это не было бы обидно.

- Почему? Мне бы было. Сознавать, что ты существуешь не сам по себе, а являешься плодом чьего-то воображения...

- Ну, это ты преувеличиваешь. Выдумать тебе, пожалуй, под силу, но совсем не под силу поддерживать каждого, управлять его поступками.

- То есть ты хочешь сказать, что можно выдумать мир, но управлять им нельзя?

- Не приписывай себе могущества Бога, - Борис усмехнулся.

- Я и не приписываю. Я просто спрашиваю.

- А я отвечаю, - он поклонился.

- Ну, хорошо, - я сел, повернулся к Борису. - Допустим, я все понял. И что?

- Пока ничего. Допустим, ты понял, как из дерева делается бумага. Создай книгу. Такую, чтобы, читая ее, люди плакали, смеялись, сострадали. Вот в лесу растет дерево. Я хочу такую книгу.

- Хм, нужен хотя бы какой-то станок. Нитки и клей, чтобы сшить листы. Ну и время, чтобы написать текст. И талант, чтоб написать так, как ты сказал.

- Вот ты и ответил на свой вопрос.

- С тобой очень трудно разговаривать, - я покачал головой. - Ты заставляешь меня самого отвечать на вопросы.

- А как иначе? - засмеялся Борис.

- Значит, мне нужно научиться кое-чему, - задумчиво сказал я. - А учитель у меня будет?

- Он был бы у тебя, если б сам умел то, чему хочешь научиться ты. Увы.

Я лег и закрыл глаза. Лежать было неудобно. Подушка смялась и превратилась в камень, в тело врезались складки тулупа. Нужно спать. Я вздохнул, прижался к Ладе и скоро заснул.

Утром мы встали ни свет, ни заря. Федор пошел проводить нас, чтобы указать дорогу. По пути он развлекал нас беседой.

- Я ведь до этого, до катаклизма, инженером был. В Красноянске на заводе работал. Хороший инженер был, без обману. А когда эта херня случилась, в одночасье все потерял - и дом, и работу. Ладно, неженатый был тогда. Сам не знаю, как получилось, что здесь оказался, у переправы. Старый паромщик, Игнат Макарыч, родственник мой, помер, царствие ему небесное, ну и я, стало быть, на его место заступил. Тут же Машка подвернулась, ну, Филипповна. Поженились, стало быть, и зажили весело и счастливо.

При этих словах он скроил такую гримасу, что стало ясно - не весело ему и не счастливо.

- Вдали от города поживешь, - продолжал он, - деревенским быстро становишься. Да, в два счета. Перенимаешь манеру. Тут всякие ездят. Сельчане, в основном.

- Скажи, Федор, - я повернулся к нему. - Вот ты в городе был во время катастрофы. А хоть видел, что это было то?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});