По ту сторону смерти - Эндрю Клейвен

И тут до него впервые дошло, что все это исчезнет. Не только рекламный щит, не только надпись на нем, не только успех и признание. Исчезнет он сам, исчезнет Джек Николсон, исчезнут зрители. Не будет уэствудского кинотеатра, не будет Уэствуда; не будет панорамы прокопченной котловины Лос-Анджелеса с его фривеями, виллами и трущобами — все уничтожат землетрясения и поглотят воды океана. Пройдут тысячелетия, и сама Америка падет, как пал Рим. Шторм отчетливо видел: тараканы, как археологи, роются в руинах Диснейленда; зеленые коровы, результат мутации яблонной тли, пасутся в парках Сент-Луиса: Чарлтон Хестон[23] толчет песок рядом с поверженной статуей Свободы. Воображение с легкостью рисовало одну апокалиптическую картину за другой.

А что останется от него? Мать с отцом в могиле. Ни детей, ни друзей, ни близких. У него нет даже дома — стерва жена позаботилась и об этом. В голове не осталось даже строчки стихов. Один. Один как перст.

Шторм поставил на стол кружку с кофе. Сморгнул набежавшую слезу, чтобы не ронять себя в глазах Дьюка. «Живи честно, стреляй метко, ходи с высоко поднятой головой». Пора. Завтра, когда он встретится с Софией Эндеринг, он будет держать в памяти слова Харпер Олбрайт:

«…если у нее и есть сердце, то она держит его на замке. Но мне сдается, что если когда-нибудь она сбросит маску неприступности, перед тобой окажется создание столь же хрупкое, сколь и драгоценное».

Эти слова лишь укрепляли Шторма во мнении, что любовь для него табу. Секс, флирт, нежность — все для него табу, потому что он никогда не сможет защитить женщину от чудовищных последствий. Он только хочет выяснить, действительно ли София видела призрак Белхемского аббатства. Вот и все. У него к ней сугубо метафизический интерес. Возможно, ему будет непросто побороть искушение, но это уже не важно.

Он встал. Пара глаз — лукаво улыбающихся из-под полей стетсона — пристально наблюдала за ним. Он чувствовал себя отлично. Он чувствовал себя сильным — готовым к встрече с Софией Эндеринг. Медитация прошла успешно, он обрел истину, которую искал:

Если ты мужчина, то будь мужчиной.

8

Но Боже, до чего же она красива! Стоило ему увидеть ее, как от его решимости не осталось и следа. Это было на следующее утро. Шторм уже битый час слонялся у «Галереи Эндеринг», притворяясь, что рассматривает рубашки, вывешенные в витрине магазинчика на противоположной стороне улицы. Он понятия не имел, что это за магазин, и его совершенно не интересовали эти рубашки. Просто он никак не мог придумать подходящего повода подойти к ней.

Он слабо представлял себе техническую сторону вопроса. Как вести себя с ней? Как ни в чем не бывало? Запанибрата? Или может быть, принять подобострастную мину? По-видимому, у нее и впрямь имелся внушительный арсенал средств против тех, кто пытался вторгнуться в ее частную жизнь, коль скоро она — со своим каменным сердцем — была способна испепелить мужчину одним взглядом. Шторм не имел права на ошибку.

Часы показывали уже четыре. Смеркалось. Было холодно и промозгло. Шторм в своем шерстяном пальто давно продрог и все никак не решался войти.

Наконец он увидел ее. Сначала лишь смутное отражение в витрине. Он повернулся. Перед ним была живая София. Она вышла из галереи и окунулась в сгущавшуюся синеву сумерек. Все в ней выдавало женщину, бесконечно уверенную в себе, которой нет дела до окружающих. Уверенным, размашистым шагом она шла под красочными праздничными вымпелами, мимо ярких витрин Нью-Бонд-стрит Она словно не замечала низких свинцовых туч и пронизывающего ветра; на ней был лишь легкий шерстяной кардиган, надетый поверх блузки с расстегнутым воротом, и плиссированная юбка, которая особенно умилила Шторма, поскольку придавала ей сходство со школьницей. «Боже мой, боже мой», — твердил про себя Шторм. До него словно только сейчас дошло, что он без ума от этой женщины с тех самых пор, когда впервые увидел ее на рождественской вечеринке.

Шторм оставил свой наблюдательный пункт и последовал за Софией. Пришлось прибавить шагу, чтобы не упустить ее. Он лавировал, пытаясь не сбить с ног глазевших на витрины зевак в шикарных костюмах, протискивался сквозь толпу слоноподобных американских туристов и при этом придерживал полы пальто. Впервые в жизни он за кем-то следил. Краем глаза он заметил в витрине ювелирной лавки собственное отражение — суетливого, смятенного человека, — и ему вдруг стало не по себе. «Что я творю, черт побери? Что, если она увидит? Узнает? Что я скажу?»

К счастью, это продолжалось недолго. Впереди замаячил зелено-золотой флаг «Сотбис». София уже была там. Ни секунды не колеблясь, она открыла дверь и вошла в здание.

Шторм остановился в нерешительности. Аукционный дом имел внушительный, импозантный вид. Перед входом, у массивных мраморных колонн, стоял полицейский, похожий на американского морского пехотинца. Сквозь стеклянные двери виднелись конторки рецепции. В глубине вестибюля по обе стороны парадной лестницы на зеленых коврах горделиво и величаво возлежали сфинксы. Шторм пожалел, что вместо строгого костюма с галстуком нацепил джинсы и какую-то несусветную рубаху с перламутровыми пуговицами.

И все же он заставил себя войти. Стараясь выглядеть раскованным и уверенным, он протопал по персидскому ковру и, покосившись на негостеприимных сфинксов, направился наверх. Где же теперь искать Софию?

Вскоре он очутился в лабиринте из белых перегородок, сплошь увешанных картинами. Впрочем, у него не было времени разглядывать шедевры живописи, и только периферийное зрение регистрировало какие-то обнаженные торсы, сияющие нимбы, крылатых ангелов и возведенные к небесам глаза. С благоговейным трепетом Шторм проходил зал за залом.

Он вглядывался в толпу с надеждой — не мелькнет ли знакомый женский силуэт. Здесь крутились большие деньги — это было видно невооруженным глазом. Публика показалась ему довольно странной: холеные американцы со стальным блеском в глазах, случайные европейцы с юга с широкими, как лацканы их смокингов, губами, чопорные седовласые англичане в неизменно полосатых костюмах, сами словно продолжение этих полосок. Кто-то неспешно бродил по залам, кто-то стоял перед картинами, пожирая их плотоядным взором. К кому-то гарцуя подходили агенты — поджарые молодые денди или очаровательные сильфиды. Но Софии нигде не было.

Шторм остановился у стены, на которой висело полотно со сценой Распятия — почему-то в розовых тонах, и, чертыхаясь, растерянно оглянулся. Неужели он потерял ее?

Но нет. Она была там. Он обнаружил ее в самом дальнем конце лабиринта. В полном одиночестве она неподвижно стояла перед единственной на стене картиной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});