По ту сторону смерти - Эндрю Клейвен

— Ты не сказала ему, что мать Софии, прежде чем повеситься, вскрыла вены…

— Пустые слухи. Констебль, давший показания, был не в своем уме.

— Она вскрыла вены…

— Ты не можешь ничего доказать. Семья никогда не говорила об этом. У нас есть сотня других, куда более крепких зацепок, тысяча…

— Она вскрыла вены, — стоял на своем Бернард, — и кровью нарисовала на стене…

Рука Харпер безжизненно повисла. На стекле остался оплывающий символ — что-то вроде подковы с восьмеркой внутри.

— Вот именно, — торжествующе заявил Бернард. — Она нарисовала знак Яго.

6

Иногда жизнь текла перед ее глазами словно кадры иностранного фильма с субтитрами. Иногда люди со своими страстями и пороками, ложью, склонностью задним числом оправдывать неблаговидные поступки были настолько наивны, неискушенны и безыскусны, что одно-единственное слово или нечаянный жест выдавали их с головой.

На уик-энд София приехала в поместье Белхем. Она, ее старшая сестра и брат пили кофе в утренней гостиной, небольшой светлой зале с красивой, богатой обстановкой. В высокие, от пола до потолка, окна проникали лучи скудного зимнего солнца, которые мягким отсветом ложились на буфет, столики для закусок и висевшие на кремовых стенах старые полотна с пасторальными сценками среди живописных развалин.

Присутствующие расположились лицом друг к другу. София в белой блузке и широких светло-бежевых брюках сидела, заложив нога на ногу, на стуле со спинкой, изображавшей лиру, в духе английского неоклассицизма; слева от нее на мягкой кушетке — Лаура. Справа, в кресле во французском провинциальном стиле, расположился Питер. Стул отца — его массивный трон, «чиппендейл» XVIII века — пустовал, и светлый солнечный блик на спинке словно временно замещал хозяина.

Маленький Саймон, пятилетний сын Лауры, племянник Софии, ползал под столом. Он возил взад-вперед по ковру игрушечный автомобиль Бэтмана — подарок тетки на Рождество — и отчаянно колотил фигуркой человека-летучей-мыши о зловещую, в виде когтистой лапы грифона, ножку стола.

София, помешивая сахар в чашке с кофе, устало наблюдала за ребенком. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Слишком много работы, слишком мало сна. Тук-тук, тук-тук. Слишком много тревожных мыслей и ночных кошмаров. До аукциона осталось две недели. София, тот, кто купит картину… Все эти дни голос несчастного — «восставшего из мертвых», как он сам себя называл, — звучал у нее в ушах. Он — это Дьявол из Преисподней. А потом его тело выловили в Темзе. Тук-тук. Его обаятельное лицо с мертвыми, пустыми глазницами стояло у нее перед глазами, когда она просыпалась.

София, которая и раньше не страдала избыточным оптимизмом, теперь не на шутку испугалась, что в ее жизни наступает действительно черный период. Возможно, виной тому был ее собственный цинизм, благодаря которому она читала жизнь между строк.

— Дорогой, отойди от стола, — в третий раз повторила Лаура, миловидная натуральная блондинка с приятными чертами лица. Портили ее лишь жеманно поджатые губы и страдальческий, лихорадочный блеск в глазах. — Это дедушкин антиквариат. Ты поцарапаешь полировку или разобьешь чайник. Ступай, пока ничего не сломал. Играй лучше у окна.

В сознании Софии отчетливо проступили субтитры: Меня бесит, что ты возишься с подарком тети Софии, когда мамочка подарила тебе роскошную пиратскую шхуну и конструктор, из которого можно соорудить целый Тадж-Махал.

— Лаура, ради всего святого, оставь ребенка в покое, — подал голос Питер, не отрываясь от свежего номера «Гардиан». Он сидел развалясь, закинув ногу на подлокотник кресла и заставляя жалобно поскрипывать антикварный орех. Субтитр услужливо перевел: Мне все нипочем, и отца я не боюсь. Последнее было жалкой бравадой. София поднесла чашку к губам. «Стоило перед завтраком проделать добрые пять миль, чтобы купить газету, — отметила она про себя. — Можно подумать, радикальные пролейбористские взгляды сделают из Питера Жоржа Дантона».

Лаура, не выносившая никакой критики в свой адрес, немедленно позабыла о Саймоне — который, впрочем, все равно не обращал на нее внимания — и перешла в наступление.

— София, ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказала она. — Хотя я не понимаю, как можно хорошо выглядеть в восемь тридцать утра. Я всегда говорила Спенсеру, если он хочет, чтобы я весь день оставалась в форме, ему не следовало просить меня подарить ему сына и наследника…

У меня есть муж, и я произвела на свет сына — внука нашего отца, — а ты просто фригидная стерва, неспособная иметь детей.

Питер опустил газету, его одутловатые щеки и усталые глаза, глаза старого человека, совершенно не вязались с непослушными мальчишескими кудрями.

— Чем, интересно, занимается наш Высокочтимый муж? Англия — маленькая страна, сколько нужно времени, чтобы подавить в ней всякое проявление художественной оригинальности?

Ты не только фригидна, но и жизнь твоя абсолютно никчемна, ты ни черта не смыслишь в деле, которым занимаешься.

София положила серебряную ложечку на блюдце и сдержанно, одними глазами, улыбнулась. Таково было ее кредо — такова была отведенная ей семейным сценарием роль: всегда сохранять спокойствие, не снисходить до взаимных упреков, быть выше, изысканнее и благороднее — само ее существование служило апофеозом волшебного превращения отца в истинного джентльмена. Она подумала, что ее реплика могла бы звучать так: Лаура, не важно, сколько еще детей ты произведешь на свет, а ты, Питер, можешь сколько угодно напускать на себя бравый вид, — факт остается фактом: галереей управляю я, я одна.

Потому что в конечном итоге каждый из них зависел в первую очередь от отца. Романист непременно попытался бы найти в их семейной истории страшную тайну, психиатр постарался бы сделать на них деньги. Но Софию всегда забавляло, насколько все очевидно и до бестолкового просто и неизбежно. Как этот его стул, напоминающий кафедру в готическом соборе — буковый, с венчающими витой изгиб спинки резными столбиками, — стоял теперь в самом центре воображаемого круга, который они образовывали, так и он сам, их отец, всегда занимал центральное положение в жизни каждого из них. «Так почему же никто не может прямо, без обиняков, признаться в этом? — рассуждала София. — Почему не снабдить этот кадр простым и лаконичным субтитром?» Нет, из года в год повторяется одно и то же. Лаура вечно похваляется своей плодовитой утробой, знает, что выглядит жалкой, но ничего не может с собой поделать. Питер отстаивает левые взгляды, причем всякий раз, как его очередное профессиональное начинание заканчивается крахом, он временно утрачивает веру в себя и погружается в состояние горькой обиды. А она, София, — совершенная, без пятна и без порока, — ревностно оберегает свое законное место одесную трона. Таков итог очередного эпизода сериала «Семья Эндеринг». И через неделю все будет то же самое.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});