Будь моим сыном - Николай Печерский

Вперед, наступая по рассеянности на чьи-то ноги, вышел Пыхов Ким. Лицо у него было красное. Даже не красное, а какое-то рыжее.

Он поймал мимолетный взгляд Ваняты и, еще больше смутившись, сказал:

«Чего мне выступать? Чего привязался? Я уже и так сказал: как все, так и я. У меня своего мнения нет...»

Сашка Трунов даже позеленел весь от злости.

«Пыхов Ким, прошу не выкручиваться! — крикнул он. — Это малодушно! Какое ты предлагаешь наказание Пузыреву?»

Пыхов Ким стоял, будто у доски, шарил вокруг глазами, ждал спасительной подсказки. Его часто выручали в школе, этого рыжего, но вообще-то приличного человека.

«Я же предложил. Чего тебе еще?»

«Пыхов Ким, мы ждем твоего предложения!»

Ребята заволновались, зашумели.

«Тоже председатель нашелся! — крикнул кто-то из зад­них рядов. — Гоните в шею дурака!»

Но не удалось отбояриться приличному человеку Пыхову Киму. Он поглядел еще раз во все стороны, не дождался подсказки-выручалки и бухнул первое, что пришло в голову: «Пускай Пузырев прочитает букварь вверх ногами, — сказал Ким. — Раз он такой, так пускай!..»

Пыхов Ким полез за пазуху, долго копался там, будто в кладовке, и вытащил старый замусоленный букварь.

«Читай, — шепнул он на ухо Ваняты. — Ты не бойся, там большие буквы...»

Странно, но Ванята в одну секунду постиг запрещенный педагогикой прием чтения. Притихшие, пораженные тем, что случилось, и тем, что было написано в букваре, сидели на своих местах ребята.

Сверху на первой странице крупными буквами было на­печатано слово «Приговор». Внизу слова были помельче, но Ванята все равно с налета прочел их. В старом букваре чер­ным по белому было написано:

«За трусость и малодушие ученика шестого класса Пу­зырева приговорить к высшей мере. Взыскать с него пол­мешка сахара. О позорном поступке Пузырева сообщить его бывшему другу Самохину по месту жительства. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Аллюр три креста! Аминь».

Ванята прочел приговор, опустил букварь. Все сидели тихо и настороженно. Только Марфенька не выдержала, при­слонила платок к глазам и громко всхлипнула. Пыхов Гри­ша перестал писать свой протокол. Он положил ручку на краешек чернильницы и, заикаясь от волнения, сказал:

«Это вранье! В букваре «аминей» не бывает. Я сам чи­тал. Это только попы кричат «аминь». Когда нашего деда хоронили, поп тоже аминькал. Это Сашка Трунов сам туда дописал».

Вокруг поднялся страшный шум и крик. Вороны, кото­рые до этого смирно сидели на березе и слушали, что про­исходит внизу, стаей взмыли с веток. Они летали кругами над полем и кричали на своем быстром, картавом языке: «Сашка врун! Сашка врун!»

Сашка Трунов даже затрясся весь от такой неожиданности. Он выбежал из-за стола, выхватил из рук Ваняты букварь и показал его всем ребятам, как показывают в клас­се наглядные пособия.

«Я ничего не дописывал! — крикнул он. — Читайте сами. Я не врун. Тут точно написано — «аминь». Аминь — это значит Пузыреву крышка!»

Сашка возвратил букварь с «аминями» Пыхову Киму и сурово, подчеркивая в предложении каждое слово, сказал:

«Матрос Сотник, приведите приговор в исполнение!»

«И не подумаю! — сказал Сотник. — Сначала надо ра­зобраться. Тоже мне сказал!»

«Уже разобрано. Прошу выполнять».

«Все, ан не все, — сказал Сотник. — Марфенька вон про кольцо говорила. Может, он и в самом деле в колодец ла­зил...»

«При чем тут колодец?»

«При том... Думаешь, шутка туда залезть? Он тетке Ва­силисе вон как уважил. Это ей память на всю жизнь. Тут надо тонко решать. Тыр-пыр — не выйдет. Это тебе оргвоп­рос! Может, Пузырев личные качества имеет. Верно, ре­бята?»

«Верно!» — прокатилось вокруг.

«А если так, послабление ему от нас будет. Это в наших руках».

Сотник обернулся к Ваняте, строго спросил:

«Лазил ты в колодец или нет? Отвечай без трепу!»

Ванята молчал.

«Ну?» — еще строже спросил Сотник.

Пыхов Ким, который стоял рядом, с букварем в руках, вспыхнул, как огонь. Он толкнул Ваняту в бок и шепнул:

«Ты говори: лазил, мол, и все. Тебе трудно, что ли? Говори: «лазил»!»

Ванята поднял голову, обвел всех тяжелым взглядом.

«Не лазил! — сказал он и заскрипел зубами. — Нечего жалеть. Я не кошка!»

Сотник вышел из-за стола. Раньше он был в комбинезо­не и полосатой тельняшке. А тут вдруг очутился в коротком, забрызганном морской волной бушлате и бескозырке с дву­мя золотыми лентами на плече. В руках Сотника был чер­ный морской карабин.

«Ну, тогда следуй вперед! — сказал он Ваняте и поддал ему стволом карабина под одно место. — Иди, иди! До­стукался, братишка!»

Сотник привел Ваняту на высокий обрывистый берег. Внизу клокотали и пенились морские волны. Поблескивали острые черные валуны. Сотник отмерил семь шагов, обернул­ся к Ваняте и сказал:

«Становись к обрыву! Будешь знать, как сахар колхоз­ный портить! Сейчас я тебя, гада, кокну!»

Он поднял карабин, приложился щекой к прикладу. Сверкнуло жгучее желтое пламя, просвистела и пробила на­вылет Ванятино сердце горячая свинцовая пуля.

— Мама! — закричал, умирая, Ванята. — Мамочка!

В избе вспыхнул свет. Что-то белое бесшумно пронеслось по комнате. На лоб Ваняты легла теплая, мягкая рука.

— Ванята, ты что, сыночек? Ванята!

Ванята открыл глаза. Сквозь пелену тумана вышло и вновь спряталось, будто за косматую тучу, знакомое лицо. Минута — и вместо матери снова появился Сотник с черным карабином в руке.

«Стреляй, раз ты такой! — крикнул Ванята. — Стреляй!»

Хлопнула дверь, пахнуло на миг ночной свежестью, и вновь комнату наполнила липкая, жаркая духота.

Вскоре шаги вернулись. Теперь мать была в широком белом халате с красным крестиком на кармане. Она пощу­пала Ванятину голову и каким-то грубым басовитым голо­сом сказала:

— Придется колоть. Повернитесь, молодой человек!

Ваняту перевернули на живот. Он не почувствовал укола, потому что снова провалился в глубокую, раскаленную до­красна пропасть. Только ночью он кое-как выбрался из за­падни. Было ему уже чуточку легче. На лбу лежала мокрая тряпка. По щеке сползали на рубашку мелкие холодные капельки.

Утром белый халат с красным крестиком снова появил­ся возле Ванятиной кровати и снова назвал его молодым человеком.

— Живешь? — спросил этот халат Ваняту.

Ванята слабо улыбнулся, узнал старую седую докторшу, которую видел недавно в поле с зеленой брезентовой сумкой на плече.

— Живу, — ответил Ванята. — Пить охота...

Ваняте влили в рот ложку чего-то соленого и дали запить теплым, пахнущим лекарством молоком. Потом его снова повернули на живот и снова укололи. Теперь уже два раза — в одну половинку и в другую.

— Ну спи, — сказала докторша. — Это — главное лекар­ство. Не хочется, а ты спи. Умеешь так?

Ванята кивнул головой. Если надо, он будет спать. Ка­кой тут разговор!

Вслед за докторшей ушла и мать. Потом она прибегала несколько раз с фермы, поила Ваняту теплой скользкой микстурой и заставляла есть жидкую, как мираж, манную кашу.

Сначала Ванята только делал вид, будто спит, потом уснул по-настоящему. Проснулся он часа в два дня. Лоб у него был почти совсем холодный. Но горло все еще болело, и в голове кто-то глухо и отрывисто стучал кузнечным мо­лотком. Ванята полежал, поразмышлял и решил, пока есть время, написать письмо Грише Самохину.

Он опустил ноги с кровати, нашарил там тапочки и осто­рожно, будто по скользкому, гибкому льду, пошел по избе. Разыскал в чемодане тетрадку и, придерживаясь рукой за стенку, пошел к кровати.

Долго лежал, собирал мысли, потом положил тетрадку на книгу и стал писать. Письмо получилось короткое и не­веселое.

«Здравствуй, дорогой друг Гриша Самохин!

Я живу ничего. Только заболел, и мне сделали три укола. Письмо я твое получил давно. Я тебе уже написал два пись­ма, а ты до сих пор молчишь. Я хотел сам поехать в село и узнать про то дело, о котором ты писал. Но тут было такое дело, что я сразу не мог поехать. Я тебе потом все напишу. Наверно, ты, Гриша, все перепутал. И я не могу тебе сразу поверить. Ты мне напиши все подробно про отца, а то я тут волнуюсь и целыми днями переживаю.

Твой друг Пузырев В.». 

 Ванята свернул письмо вчетверо и спрятал его под по­душку. Ему снова захотелось спать. Теперь сон был легкий и чистый. Говорят, в такое время люди растут, а некоторые, кому это надо, выздоравливают. Ванята спал долго. Когда он проснулся, солнце переместилось из одного окошка в дру­гое, светило прямо в лицо. Он открыл глаза и увидел Марфеньку. Она сидела на табуретке возле кровати и читала книгу, на которой Ванята писал письмо своему другу.

— Здорово ты спишь! — сказала она. — Я уже целый час сижу. Аж спина заболела. Ты лежи. Я тебя сейчас кор­мить буду. Меня мать прислала.