Будь моим сыном - Николай Печерский

Работалось ему плохо. Снова, как и вчера, когда он вы­брался из колодца, по всему телу волнами пошел противный колючий озноб. Ванята хотел уже было отпроситься и пойти домой, но потом передумал. Первый раз по-настоящему по­могает матери — и такой конфуз.

Вскоре приехала мать. Привезла в банках сурик и ры­жую охру для рам и перегородок. Она зашла в коровник и поглядела, как работают ребята. Сашкину мазню мать тоже заметила. Подошла и начала что-то объяснять этому халтур­щику и бузотеру. Напоследок она взяла Сашкину кисть, про­вела несколько раз по стояку.

— Теперь понятно? — спросила она.

Сашка стоял, раскорячив ноги, делал вид, будто ему не все понятно и надо посмотреть и поучиться немножко еще.

Марфенька работала рядом с Ванятой. Они вкалывали без передышки целый час и теперь отдыхали на переверну­тых вверх дном телячьих кормушках.

— Видал, какой паразит? — спросила Марфенька.

— Ага. Чего вы не врежете ему?

— Уже били, — сказала Марфенька. — Не помогает, он сразу отцу жалуется...

— А вы — темную ему. Набросьте на голову пид­жак — и...

Марфенька слушала Ваняту, склонив голову. В чистых голубых глазах ее стояли печаль и раздумье. Она сдунула со щеки волосы, тихо и рассудительно сказала:

— Нет, я темную не могу. Я ж девчонка!

— Ну и что?

— Просто так. Вам так все можно, а нам... Когда я еще не родилась, все думали, что я рожусь мальчишкой. Меня Пашкой хотели назвать. Правда, здорово?

Ванята не успел изложить Марфеньке свою точку зрения на сложный, запутанный мальчишками и девчонками воп­рос. За окном коровника послышался скрип телеги и густой, протяжный альт тетки Василисы.

— Та хлопчики ж вы мои! Та де ж вы там? Та йдить же обидать. Та боже ж ты мий!

Бригада повалила из коровника на волю. Под деревьями стоял сбитый на скорую руку стол из досок, суетилась возле зеленого ведерного термоса тетка Василиса.

Есть Ваняте не хотелось. Он как-то весь размяк, раскис. Перед глазами плыла волокнистая дымная пряжа. Ванята через силу ел борщ и пшенную с луковой подливой кашу. Он даже пытался шутить с ребятами, улыбался сидевшей рядом Марфеньке. Главное, чтобы мать не заметила. Она и сама вон как измоталась!

Ванята не спасовал, дотянул до конца работы. Вымыл в кадушке кисть, поставил в угол ведерко для извести и вти­хомолку, чтобы не увидела мать, выскользнул из коровника.

Сначала ребята шли шагом, потом, когда за бугром заси­нела речка, помчались во весь дух. Ванята тоже бежал. Спотыкался на кочках, падал и снова мчался вперед.

Он разделся еще на ходу и первым бросился в речку. Вода была теплой и почему-то пахла арбузными корками.

— За мно-ой! — крикнул он.

Вслед за Ванятой бухнули с берега братья Пыховы, Поеживаясь, вошел в речку узкоплечий, длиннорукий Сашка. Потом из-за кустов вышла в черных мальчишеских трусах Марфенька. Подбежала к обрыву, оттолкнулась ногой и юркнула в самую глубину.

Вода разошлась быстрыми волнистыми кругами и вновь сомкнулась. Ванята смотрел влево, вправо. Но нет, не было ее, Марфеньки, нигде. Двадцать, тридцать счетов-секунд — и вот забурлила рядом с Ванятой вода, запрыгали пузыри, и мокрая Марфенькина голова показалась из речки.

Она торопливо вытерла ладонью лицо и засмеялась.

— Лови-и-и!

Марфенька подняла руки и снова ушла «солдатиком» в глубину. Ванята нырнул, открыл глаза. Что-то быстрое, белое мелькнуло в стороне и пропало. Но он все-таки поймал Марфеньку за голое скользкое плечо, запятнал и, разгребая воду руками, ушел к самому дну. Перед глазами замерцали песчаные взгорья, полосатые двустворчатые ракушки.

Ванята вынырнул у самого берега. Ого, почти всю речку пронырнул! Он выбрался на песок, начал выкручивать на себе мокрые трусы. Над селом, из-за крыши клуба, подымал­ся навстречу заходящему солнцу молодой месяц. Надо же столько купаться. Полдня — не меньше!

Из степи пал на реку зябкий, сквозной ветер. Качнулись, зашуршали листьями деревья. Ваняте стало холодно. Мелко застучали зубы, кожа на теле съежилась острыми шершавы­ми пупырями.

— П-пошли! — крикнул он барахтавшимся в воде друзьям. — Н-на работу завтра!

И вот опустел берег. Остались на песке только следы от босых ног да желтая, сорванная и забытая кем-то кувшин­ка. Ванята бежал домой через огороды, помахивая рукой, согреваясь и прогоняя прочь болезнь.

Зря он все-таки лазил в колодец без свитера. Вон ведь как корежит всего!

В избе уже горел свет, озабоченно стучала швейная машинка. Наверно, мать шила обещанный Ваняте комби­незон.

Мать повернула голову навстречу Ваняте.

— Чтой-то долго ты? Ужинать станешь?

— Неохота. Чаю разве. Глаза послипались.

Мать оборвала нитку, растянула на руках синий ком­бинезон.

— Ничего? — спросила она. — Садись. Сейчас я каши тебе...

Поставила перед Ванятой миску с гречневой кашей, по­двинула ближе кружку с чаем.

— Что ж это у тебя так нехорошо получилось? — спро­сила она. — А я и не знала до сих пор...

Ванята опустил ложку, удивленно посмотрел на мать.

— Обратно чего-нибудь набрехали?

— Нюсю-агрономшу встретила. Рассказала, как свеклу прорывал. Говорит, простила тебя на первый раз, не хотела перед ребятами позорить. Думаешь, испортить один рядок свеклы — это тебе пустяк? Так и весь колхоз по ветру рас­швырять можно. Эх ты, сын... А еще рабочий комбинезон просишь!

— Так я ж, мама...

— Лучше молчи! Пей вон чай. Только сахара нет. И не проси! В поле наш сахар остался.

Мать посмотрела сверху вниз на сгорбившегося, притих­шего Ваняту, толкнула пальцем в плечо.

— Возьми уж кусочек... Мою долю бери!

Ванята склонил голову, отпил несколько маленьких го­рячих глотков и поставил кружку на стол.

Он как-то снова весь раскис и обмяк.

— Я пойду, мам. Спать охота...

Потащился к своей кровати, повесил рубашку на спинку стула и лег. Он уснул в ту же минуту. Все погасло вокруг — и комната, и мать в белой с черными горошинами блузке, и комбинезон с блестящими, как звездочки, пистонами на карманах.

Он просыпался несколько раз, видел сквозь жаркую, ту­манную пелену мать возле окошка, слышал, как стрекотала швейная машинка. Потом снова наступила темнота. Он долго плавал в этой жаркой, густой темноте и вдруг, к удивле­нию своему, очутился в поле, на том самом месте, где про­рывал недавно свеклу.

Снится это ему или в самом деле так?

Глава пятнадцатая

ДОСТУКАЛСЯ БРАТИШКА!

Ванята оглянулся вокруг и увидел всех козюркинских ребят. Они сидели рядами на краю поля, будто в классе за партами, и смотрели куда-то в сторону. Ванята сам посмот­рел в ту сторону и увидел возле березки длинный, покрытый красным кумачом стол.

На столе, который зачем-то вытащили в поле, стоял гра­фин с водой, лежали ручки и тетрадки. За столом сидел и ждал кого-то президиум. В центре стола — Сашка Трунов, справа — Ваня Сотник, а слева — Пыхов Гриша.

Председатель, то есть Сашка, поднялся из-за стола, по­стучал карандашом по графину и сказал:

«Пузырев явился. Разрешите начинать?..»

Сашка подождал, пока стихнет шум и гам, взял со стола какую-то длинную и скрученную, как древний папирус, бу­магу и сказал:

«Сейчас будем слушать оргвопрос. Пузырев, прошу встать!»

Ванята знал, что у Сашки не хватало в голове винта. Но он все же поднялся. Если у человека в руках вот такая бумага и говорит он вот таким тоном, тут уж делать нечего. Ванята встал, опустил, как полагается в таких случаях, голову.

Сашка снова постучал по графину, хотя кругом было ти­хо, и продолжал:

«Я не буду повторять всех преступлений Пузырева. Вы все знаете сами. Прошу высказываться. Кто первый берет слово? »

Откуда-то из задних рядов вышла в своем коричневом берете Марфенька. Она покашляла для начала в кулак, сду­нула со щеки волосы и сказала:

«Пузырев сделал большую ошибку. Но мать уже нака­зала Ваняту и вообще не дала ему сахара. Я предлагаю условно простить Пузырева. Он уже начал перевоспитывать­ся. Ванята работал на ферме лучше всех, он лазил в коло­дец и достал кольцо тетки Василисы. Ванята не рассказал об этом никому, но я все равно знаю. Он не любит хвастать. Он...»

Марфенька хотела добавить что-то еще. Но Сашка лишил ее слова.

«Прошу не замазывать ошибки Пузырева, — сказал он. — Его уже все раскусили. Бывший друг Гриша Самохин тоже мочалкой называет. Понятно вам? А кольцо Пузырев ведром вытащил. Тетя Василиса сама рассказала. Прошу не вилять и обсуждать по правилу. Пыхов Ким, почему ты вертишься? Прошу выйти к столу!»

Вперед, наступая по рассеянности на чьи-то ноги, вышел Пыхов Ким. Лицо у него было красное. Даже не красное, а какое-то рыжее.

Он поймал мимолетный взгляд Ваняты и, еще больше смутившись, сказал:

«Чего мне выступать? Чего привязался? Я уже и так сказал: как все, так и я. У меня своего мнения нет...»