Генерал-адмирал. Тетралогия - Роман Злотников

Что же касается Овсинского, я поначалу решил, что он из числа тех самых «изобретателей вечных двигателей», каких везде и во все эпохи не счесть. Однако, перечитав оба письма, я понял: что-то в них обоих меня слегка зацепило. И поручил Карташеву, заместителю Канареева, исполняющему его обязанности во время пребывания Викентия Зиновьевича в САСШ, разузнать об Овсинском, после чего решил организовать нашу совместную встречу. Судьба нередко подбрасывает нам некие подсказки, которые мы за суетой чаще всего не замечаем. Одновременное прибытие писем от этих людей я посчитал именно подсказкой.

Доклад Карташев представил через неделю. И должен сказать, что после его прочтения я очень заинтересовался Иваном Овсинским. Дело в том, что он написал мне из киевской тюрьмы — был арестован по «Закону о чрезвычайном противодействии антигосударственной деятельности» как член организации, внесенной в список террористических. И хотя война у нас вроде как была закончена, то есть прекратилось и действие сего закона, но следствие по отдельным делам арестованных в соответствии с ним еще велось. Насколько я знал, таково было негласное распоряжение МВД. Тем арестованным, которые состояли в организации, но не засветились в подготовке и осуществлении терактов либо антигосударственных выступлений, ничего особенно не грозило. Однако наверху посчитали полезным подержать их в тюрьме, дабы получше запомнили, каково оно там бывает. Даже для тех, кто уже подвергался тюремному заключению, этот новый опыт должен был стать более показательным. Потому что если раньше к «политическим» отношение было лучше, чем к уголовным, причем как среди осужденных, так и среди полицейских, после принятия закона все изменилось кардинальным образом. Режим содержания «политических» стал жестче, а ежели оным не повезло очутиться среди уголовников… В общем, Овсинскому в тюрьме явно приходилось несладко. Несмотря на это, в его письме не было ни единого намека на просьбу поспособствовать изменениям в его судьбе. Это был вопль человека, отчаянно болеющего душой за дело. Такому человеку отказать — себя не уважать!

Так что, когда изрядно похудевший Иван Евгеньевич вышел-таки за ворота тюрьмы, его встретил предупредительный молодой человек и со всем уважением препроводил в авто, которое доставило его на вокзал, где ему уже был куплен билет в поезд Киев — Санкт-Петербург. Миклашевский также явился в назначенное время. И спустя всего сутки у меня в кабинете оказались два человека, один из которых был одет в роскошную бобровую шубу, а второй — в поношенное пальто, пропитанное вонью тюремной камеры. Но вот взгляд у этих на вид совершенно разных людей был одинаков. В нем светились воля, уверенность в собственной правоте и… надежда.

— Что ж, господа, — улыбнувшись, начал я, — у каждого из нас троих есть свой интерес. Мой состоит в следующем. У меня внезапно образовались обширные земельные угодья в Центральной России и частично в некоторых других регионах, и мне хотелось бы использовать их с максимальной эффективностью. Ваш, Иван Николаевич, интерес состоит в том, чтобы попытаться сохранить крестьянскую общину, которую вы считаете едва ли не панацеей от всех крестьянских бед. Вы, Иван Евгеньевич, изобрели «новую систему земледелия», которая, как я понял, наиболее эффективна как раз в зоне рискованного земледелия. И я готов предоставить вам обоим возможность доказать вашу правоту…

Проводив гостей, я долго сидел и смотрел на огонь в камине. За окном было темно. Ну да в конце ноября темнеет рано. Скоро Новый год. В такое время как-то даже тянет подвести некоторые итоги…

Прошло уже двадцать три с половиной года, как я появился в этом мире. И теперь я могу точно сказать, что многое изменилось. Россия сейчас гораздо сильнее, чем прежде. Причем ее сила заключается отнюдь не в оружии. И даже не в мощной промышленности. Главное — другими стали люди. Но я пока не знал, достаточно ли этих изменений для того, чтобы история моей страны пошла по другому пути.

Что ж, я еще жив, и время еще есть, а значит, и шансы всё изменить — тоже.

Эпилог

Сэр Эфраим Эверсон сидел в углу приемной премьер-министра Великобритании на жестком кожаном диванчике с высокой спинкой и ждал. Из России он выбрался на шхуне финских контрабандистов, за немалые деньги доставивших его до Мариехамна. А уже оттуда его забрали опять же контрабандисты, но уже шведские. К тому моменту он был дважды ранен — в ногу и в голову, донельзя измучен и жутко подавлен. Несколько лет его работы в Российской империи — вполне успешной работы, надо сказать, — окончились полным провалом. Большинство из тех, кого он так заботливо взлелеивал все эти годы, сидели по тюрьмам, те же, кто остался на свободе, рванули из страны, как тараканы из кухни в тот момент, когда на кухне зажгли лампу. А как хорошо все начиналось…

От дальней стены послышался шелест открывающейся двери. Сэр Эверсон повернул голову и бросил взгляд на человека, выходящего из кабинета, после чего его губы сами собой сложились в жесткую складку.

…Добравшись до Лондона и немного придя в себя, он записался на прием к лорду Бальфуру, племяннику ныне покойного лорда Солсбери и преемнику его как на посту лидера консерваторов, так и в должности премьер-министра. Бальфур выслушал гостя, но и только. Впрочем, к тому моменту, как сэр Эфраим до него добрался, лорд Бальфур успел потерять пост премьер-министра, так что его нежелание согласиться с выводами посетителя не остановило сэра Эфраима, решившего двинуться официальным путем. В конце концов, те мысли и выводы, что он так настойчиво пытался донести до чиновников, касались силы и процветания всей Британской империи, и ограничиваться одними тори ему показалось непатриотично и неразумно. Хотя на протяжении всей его жизни представители именно этой партии в основном и являлись его работодателями. Уж так получалось… Но сейчас эта партия находилась в оппозиции и имела ограниченное влияние на принятие решений правительством его величества. Однако связей и знакомств, образовавшихся за столь долгую историю исполнения различных деликатных поручений, сэру Эфраиму хватило для того, чтобы после некоторых усилий быть принятым в самых высоких кабинетах. И хозяин последнего из них, секретарь Комитета обороны империи, как раз сейчас вышел оттуда, куда сэр Эфраим желал попасть. Причем сэр Эфраим был крайне недоволен тем, как завершился их с секретарем Комитета обороны разговор. Впрочем, судя по взгляду, который тот в свою очередь бросил на сэра Эфраима, ему та встреча также не доставила удовольствия. Потому что взгляд этот не отличался теплотой и сочувствием. Скорее наоборот.

— Прошу вас, сэр…

Услышав приглашение секретаря премьер-министра, сэр Эфраим с трудом поднялся на ноги и прихрамывая двинулся к двери кабинета, за которой его ждали. Хозяин этого кабинета был последней его надеждой на успех. Вот только надежда была призрачной. Уже взявшись за ручку двери, Эверсон остановился и криво усмехнулся. Когда-то лорд Солсбери сказал ему весьма неосторожную фразу: «На этот раз убивать вам никого не потребуется», а сейчас он пришел сюда, в святая святых британской власти, чтобы убедить своего собеседника приложить все силы самого могущественного государства для того, чтобы убить одного человека. Потому что сам он его убить так и не сумел. Ну не смешно ли?

— Сэр… — Эверсон остановился в шаге от стола и отвесил четкий поклон.

— Прошу вас, садитесь. — Хозяин кабинета выверенным жестом указал на кресло, стоящее напротив стола.

Сэр Эфраим сел, вытянув вперед раненую ногу.

— Слушаю вас.

— Я… посылал вам меморандум.

— Я знаком с его содержанием.

Вот так, обтекаемо. Читал ли сам, обдумал ли — не ясно. Ознакомиться с содержанием можно и по краткому докладу референта или, скажем, по тенденциозному (а как же иначе?) изложению покинувшего этот кабинет прямо перед Эверсоном секретаря Комитета обороны империи. Сэр Эфраим стиснул челюсти. Что ж, похоже, он проиграл еще до того, как переступил порог. Но все равно он должен попытаться!

— Сэр, мой десятилетний опыт работы в Российской империи, опирающийся на мнение людей, полностью лояльных Британии и…

Он говорил долго. Почти полчаса. Приводил аргументы, казавшиеся ему крайне важными, цитировал, рассказывал о том, что видел собственными глазами. Сэр Кэмпбелл-Баннерман [74]слушал его внимательно. И молчал.

Наконец посетитель выдохся. Премьер-министр некоторое время молчал, лаская сэра Эфраима благожелательным взглядом, — то ли ожидал продолжения, то ли подбирал слова для ответа. Впрочем, последнее вряд ли. Сэр Кэмпбелл-Баннерман был старым парламентским бойцом, а удержаться в палате общин, не имея ораторских способностей, было невозможно. Более того, насколько Эверсон смог разузнать, собирая сведения о новом премьер-министре, сэр Генри отличался даже несколько излишней склонностью к выступлениям. То есть, если отбросить английскую сдержанность в угоду точности, можно было сказать, что сидевший перед ним человек был демагогом похлеще остальных британских политиков. Даже учитывая то, что он был либералом.