Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

от него.

Божена. Она не ушла от него, она убита.

Грубек. Тем лучше для нее. Как вы не понимаете, что это человек с другой планеты? Но даже и там, на их планете, вы все равно не были бы с ним счастливы. Вот пан Мачек – это человек с вашей планеты. Правда, он не так храбр. Ну, что ж? Война кончилась – и храбрость на двадцать лет вперед перестала быть предметом первой необходимости для мужчины. Если бы я не был в таком невыгодном положении, как сейчас, я бы сам предложил вам руку и сердце.

Божена. Вы?

Грубек. Да, я. Я еще не стар, и не уродлив, и умен, ручаюсь вам за это. В остальном вы бы убедились после свадьбы.

Божена. Замолчите!

Грубек. Вы сердитесь? Это хорошо. Это потому, что я прав. Да, да, мы, а не они. Да, именно такой человек, как я, может составить счастье такой женщины, как вы.

Божена. Молчите, я вам говорю.

Грубек. Наша жизнь, а не их. Да, каюты первого класса. Да, путешествия. Да, машины и яхты, и Ницца, и Биарриц, и Неаполь или Мадрид…

Божена. Вы правда только инженер?

Грубек. К сожалению, да.

С веранды входит Франтишек.

Франтишек. О чем вы спорите?

Грубек. Я излагаю пани Божене некоторые преимущества того доброго старого порядка, который нас с тобой сделал такими, какие мы есть.

Божена порывисто идет к двери.

Франтишек. А что же, Божена, он прав! В добром старом порядке есть много очарования.

Божена (останавливаясь). В старом порядке? Мне начинает казаться, что эти годы пан Грубек неплохо жил и при новом порядке.

Грубек. То есть при немцах, хотите вы сказать?

Божена. Да. При немцах.

Грубек (Франтишеку, указывая на Божену). Вот, вот именно то, о чем я тебе говорил. То, чего я боюсь в Моравской Остраве. (Божене.) Зачем вы торопитесь оскорбить и оклеветать человека, о котором, в сущности, ничего не знаете? Я взволновал вас тем, о чем вы напрасно пытались забыть. Вы просто злитесь. А это чувство слепое и неблагородное.

Божена, резко повернувшись, выходит.

Единственная и балованная.

Франтишек. Бедная девочка! Этот лагерь ей как снег на голову… Я сам не узнаю ее.

Грубек. Ничего, она скоро вернется в свое естественное состояние. Ничего…

Пауза.

Итак, в твоем доме поселились сразу четверо русских.

Франтишек. Почему четверо?

Грубек. Четвертый – твой сын Стефан.

Франтишек. Этого не будет. Я сам люблю Россию… Но я чех. И Стефан чех. Нет! Нет! Ты не прав.

Открывается дверь веранды. Стефан, держа под руку Машу, ведет ее в гостиную.

Грубек. Я прав, мой друг!

Пауза.

Из гостиной входит Стефан.

Стефан. Вы видели, она уже почти совсем хорошо ходит. (Берег со стола фуражку.)

Франтишек. Куда ты?

Стефан. В министерство обороны. Совсем хорошо ходит…

Франтишек. Скоро вернешься?

Стефан (улыбаясь). Совсем хорошо… Что ты сказал? А, да, да! Скоро вернусь. (Выходит.)

Грубек. Все-таки я, к сожалению, прав.

Входит Тихий.

Тихий. Я, как всегда, без спросу.

Франтишек. И, как всегда, кстати.

Тихий. Кто там шумит на веранде?

Грубек. Там шумит новая Европа – молодежь.

Франтишек. А мы посидим здесь, три старых обломка старой, как мир, Европы. Жаль, что нет пива.

Тихий. И молодости.

Грубек. Да! Как бы мы ни спорили в прошлом, но годы и седины связывают нас в один узелок. А они… (Кивает на дверь веранды.) Мне иногда кажется, что мы даже не можем жить в одной комнате с ними, прости мне, дорогой Франтишек, не можем, даже если это твои дети. Они – там, а мы – тут.

Тихий. А я топтал сегодня пражские мостовые! Этот старый город сошел с ума от счастья. Даже те, кто ничего не сделал для его освобождения, все равно чувствуют себя победителями,

Грубек. По-моему, вы сказали это с иронией.

Тихий. Нет. Мы всегда умели быть мучениками. У нас хватало мужества перед смертью плевать в лицо своим убийцам, но мы… мы слишком редко убивали своих убийц.

Пауза.

Хотите, я прочту стихи, которые я написал об этом?!

Франтишек. Слушаем.

Тихий (роясь в кармане). Где же они? Ну конечно, я забыл их дома в пальто. В другой раз.

Франтишек. Хорошо получилось?

Тихий. Как вам сказать?.. Конечно, это не моя обычная лирика, это стихи политические. Но они мне… нравятся. Да! Нравятся! Я снес их в «Руде право».

Грубек. Там, кажется, коммунисты?

Тихий. Да. Им понравилось. Они посоветовали мне кое-что исправить. Я взял стихи до завтра. По-моему, они правы. Сейчас надо порезче… Я сделаю это.

Грубек. Ну, что же, может быть, они и в самом деле правы. А не может быть так, пан Тихий, что сегодня они вам скажут: «Сделайте то-то, так нужно», а завтра опять: «Следует поправить так-то и так-то, это нужно», и послезавтра – то же. И в конце концов вы будете писать совсем не то, что хотели вначале. Вы будете писать то, что нужно им, и забудете, что нужно вам.

Тихий. Вы – змея.

Грубек. Что?

Тихий. Змея. Вы меня ужалили. Я только сейчас это понял.

Грубек. Возьмите свои слова обратно.

Тихий. Не возьму.

Франтишек. Сейчас же подайте друг другу руки. Богуслав, вы у меня в доме!

Тихий (Грубеку). Зачем вы сказали мне это?

Грубек. Просто я давно люблю ваши стихи и тревожусь за вас. Вот и все.

Франтишек. Сейчас же подайте друг другу руки. Я прошу. Я редко о чем-нибудь прошу.

Тихий (пожимая руку Грубеку). И все-таки, имейте в виду, я с вами не согласен. (Франтишеку.) И с вами. Да, да, вы кивали головой, когда он говорил. Я еще буду ссориться с вами. С обоими.

Грубек. Тогда лучше идите в ту комнату, – там вы, надеюсь, будете со всеми согласны.

Тихий. Нет, я не пойду в ту комнату.

Грубек. Ну, что же, тогда оставайтесь с нами.

Тихий. Я не хочу оставаться с вами.

Грубек. Ну, тогда остается последнее – идти к себе домой.

Тихий. Нет, мне там будет скучно.

Грубек. Чего же вы хотите?

Тихий. Не знаю.

Франтишек. Ну, а если мы уйдем, – это вас устроит?

Тихий. Да. Я буду сидеть здесь в одиночестве между вами и ими. На этот раз вы хорошо придумали.

Грубек. А мы с тобой, Франтишек, пойдем в твой кабинет. В конце концов одна тихая комната в доме – это все, что нужно отцам, когда дети шумят.

Франтишек и Грубек поднимаются по лестнице,