Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И - Павел Фокин

Чем-то ставрогинским веяло на меня от И. А. Ильина; чем серьезней бывали его выступленья, тем более меня ужасал кривой дерг его губ и вздрог высокого, тонкого, стильного стана и бледного профиля с добела белокурой бородкою Мефистофеля» (Андрей Белый. Между двух революций).

«Одну дружбу-вражду не хочу обойти молчанием…В 1906 году наша двоюродная сестра вышла замуж за студента Ильина. Недавний революционер-эсдек (он был на памятном съезде в Финляндии в 1905 году), теперь неокантианец, но сохранивший тот же максимализм, он сразу порвал с родней жены, как раньше со своей, насквозь буржуазной, но почему-то исключением были мы с сестрой, и он потянулся к нам со всей присущей ему пылкостью…Молодая чета жила на гроши, зарабатываемые переводом: ни он, ни она не хотели жертвовать временем, которое целиком отдавали философии. Оковали себя железной аскезой – все было строго расчислено, вплоть до того, сколько двугривенных можно в месяц истратить на извозчика; концерты, театр под запретом, а Ильин страстно любил музыку и Художественный театр. Квартирка, две маленькие комнатки, блистала чистотой… Людей, друзей в обиходе не было. Ильин оставлен при университете на кафедре философии права, но теперь, влекомый к чистой философии, возненавидел и право, и профессора по кафедре – Новгородцева, и сотоварищей. Всегда вдвоем – и Кант. Позднее Гегель, процеженный сквозь Гуссерля. И так не год, не два…[Когда] Ильины стали встречать у нас Волошина, Бердяева, Вяч. Иванова, стало плоше: с неутомимым сыском Ильин ловил все слабости их, за всеми с торжеством вскрывал „сексуальные извращения“. И между нами и Ильиными прошла трещинка, вражда, сменявшаяся опять моментами старинной дружественности. Способность ненавидеть, презирать, оскорблять идейных противников была у Ильина исключительна, и с этой, только с этой стороны узнали его москвичи тех лет, таким отражен он и в воспоминаниях Белого. Ненависть, граничащая с психозом. Где, в чем источник ее? Может быть, отчасти и в жестоких лишениях его юных лет: ведь во имя построений отвлеченной мысли он запрещал себе поэзию, художественный досуг, все виды сладострастия, душевного и материального, все, до чего жадна была его душа. Знакомство с Фрейдом было для него откровением: он поехал в Вену, прошел курс лечения-бесед, и сперва казалось, что-то улегчилось, расширилось в нем. Но не отомкнуть и фрейдовскому ключу замкнутое на семь поворотов.

[Потом] Ильины уже не нуждались… Как нерусским был он в своей аскетической выдержке, так нынче не по-русски откровенно наслаждался комфортом, буржуазным благополучием. По матери – немецкой крови, светлоглазый, рыжеватой масти, высокий и тонкий, Иван Ильин – тип германца. И как бывает порой с русскими немцами, у него была ревнивая любовь к русской стихии – неразделенная любовь. Страстно любил Художественный театр, выискивая в игре его типично русские черты, любил Чехова, любил Римского-Корсакова так, как любят любовницу, ненавидя тех, кто тоже смеет любить; любил, не всегда различая некоторую безвкусицу, например, в сусально-русских былинах Алексея Толстого. Выйдет из кабинета на маленький заснеженный балкончик и влюбленно смотрит на „свою Москву“, говорит подчеркнуто по-московски, упивается пейзажем Нестерова. В послереволюционные годы он близко сошелся с самим художником, и тот написал его с книгой в руках идущим вдоль тусклого озера и скудных березок – этаким светловолосым мечтателем. И вправду, за злобными выпадами копошились в нем нежнейшие ростки – deutsches Gemut. В 15–16 годы уже не мы одни с сестрой объект его сентиментальной дружбы – он упоен сближением с композитором Николаем Метнером… дружит с одним умным и тонким евреем, толкователем Ницше, – и везде его дружба напарывается на шипы: здесь враждебный ему Ницше, а Метнер – приятель Белого, особенно ненавистного Ильину…Думается, что, если бы его писательский дар был ярче и ему удалось выбросить из себя злобу в желчных статьях, он в жизни был бы мягче. Но, упрямо насилуя себя, он годы и годы пишет все одну книгу о Гегеле. Мне так и не довелось прочесть ее. И не удержала в памяти его толкования Гегеля, и вообще – стержня лично его, ильинских, мыслей: долгими и бесплодными были отношения – совсем незачем, так, грех попутал» (Е. Герцык. Воспоминания).

«Вдохновенный оратор, он сочетал оригинальность и четкость мысли со страстностью ее выражения…Среди стремительного и блестящего потока слов, острых, емких, сам Ильин, подвижный, высокий, походил на белого Мефистофеля: светлые глаза горели голубым огнем, светлые волосы отливали рыжеватым блеском. Речь его зажигала слушателей» (В. Пришвина. Невидимый град).

ИОАНН КРОНШТАДТСКИЙ

в миру Сергиев Иоанн Ильич;19(31).10.1829 – 22.12.1908(4.1.1909)

Святитель, проповедник, духовный писатель. Священник с 1855, митрофорный протоиерей (с 1898) Андреевского собора в Кронштадте. Член Священного Синода (с 1907). Автор сочинений «Катехизические беседы» (СПб., 1859), «Беседы протоиерея И. И. Сергиева, произнесенные в Кронштадтском Андреевском соборе» (вып. 1–13, Кронштадт, 1885–1889), «Моя жизнь во Христе…» (вып. 1–12, СПб., 1893–1894; 6-е изд., СПб., 1909), «Ответ пастыря церкви Льву Толстому на его „Обращение к духовенству“» (СПб., 1903), «О душепагубном еретичестве гр. Л. Н. Толстого» (СПб., 1905). В 1989 причислен Русской православной церковью к лику святых.

«Я помню отца Иоанна еще 35 лет назад, до возникновения его шумной славы как чудотворца. Меня поразила прежде всего манера его службы, единственная, какую я слыхивал когда-нибудь. Все священники и дьяконы на ектениях возглашают нараспев, с установившеюся веками благолепной певучестью. Отец Иоанн возглашал просто, точно разговаривал с кем-то громко, то понижая, то повелительно возвышая голос в самых неожиданных местах. Вначале это мне казалось признаком эпилепсии. Потом я понял, что это от искренности, от самозабвения во время молитвы.

Впоследствии я не раз встречался с отцом Иоанном. Вторая его памятная черта – светлый взгляд и всегда как бы освещенное изнутри лицо. Глаза его – светло-голубые – были женские по яркой нежности; голос был простой, как у северян, несколько резкий, без всякой елейности» (М. Меньшиков. Памяти святого пастыря).

«Я и сейчас вижу свет этих удивительных, глубоко сидящих глаз. Они сияли, точно две лампадки. Такого непрерывного сияния я никогда ни у кого не видела. И у обыкновенных людей глаза могут иногда вспыхивать, загораться лучами, то темными, то светлыми. Из глаз отца Иоанна лучи струились непрерывно. Я тогда не подозревала, не способна была понять, что это отражение непрерывного внутреннего сияния.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});